Наследник полуночи (ЛП)

Магнус и раньше видел такие портреты — последние изображения потери. Даже спустя годы он мог сказать, сколько усилий стоило мальчику позировать для этого портрета в качестве успокоения любимых людей, тех, которые будут жить после его смерти.

На его бледном лице застыл отстраненный взгляд человека, который уже сделал слишком много шагов на пути к смерти, призвавшей его. Магнус подумал о Джеймсе Херондэйле, излучающем слишком много света, слишком много любви, слишком много, слишком много. В то время как мальчик на портрете был прекрасен, как умирающий поэт, с хрупкой красотой свечи, которая вот-вот погаснет.

На рваных обоях, которые когда-то, возможно, были зеленого цвета и теперь мутировали в серовато-зеленый, словно затопленное отходами море, были написаны тем же темно-коричневым, что и пятна на платье Татьяны, слова. Магнусу пришлось признаться самому себе, что это цвет крови, пролитой много лет назад и до сих пор не вытертой.

Обои со стен свисали клочьями. На оставшихся участках Магнус мог разобрать то тут, то там лишь по одному слову: «БЕЗЖАЛОСТНЫ», «СОЖАЛЕТЬ», «АДСКИЕ».

Последнее предложение все еще можно было различить. В нем говорилось: «ПУСТЬ БОГС МИЛУЕТСЯ НАД НАШИМИ ДУШАМИ». Под этимбыли написаны не кровью, но прорезаны сквозь обои и врезаны в стену, как показалось Магнусу, другой рукой, еще слова: «БОГ НЕ МИЛОСЕРДЕН, КАК И НЕ БУДУ Я».

Татьяна опустилась в кресло, обивка которого истерлась и запачкалась за годы, а Грейс опустилась на колени на грязный пол сбоку от своей приемной матери. Она сделала это изящно и мягко, юбки вздымались вокруг нее, как лепестки цветка. Магнус предположил, что, должно быть, это у нее вошло уже в привычку: опускаться отдохнуть в грязь, а потом подняться ослепительно чистой.

— Вернемся к делу, мадам, — сказал Магнус и добавил про себя, что покинуть этот дом нужно как можно скорее. — Скажите мне, почему вам необходимы именно мои сказочные и непревзойденные способности и что вы от меня хотите.

— Полагаю, вы все уже видите сами, — произнесла Татьяна, — что моя Грейс не нуждается в заклинаниях, чтобы усилить ее природное очарование.

Магнус посмотрел на Грейс, которая глядела на свои сложенные на коленях руки. Возможно, она уже пользовалась заклинаниями. А может, она просто красива. Магия и природа были для Магнуса одним и тем же.

— Уверен, она уже сама по себе волшебница.

Грейс ничего не сказала, только взглянула на него из-под ресниц. Это был поразительный с притворной скромностью взгляд.

— Мне нужно от вас кое-что другое, маг. Я хочу, чтобы вы, — сказала Татьяна, медленно и отчетливо, — вышли в мир и убили для меня пять Сумеречных охотников. Я расскажу вам, как это сделать, и заплачу более чем щедро.

Магнус был настолько поражен, что искренне полагал, что, должно быть, ослышался.

— Сумеречных охотников? — повторил он. — Убить?

— Что странного в моей просьбе? Я не питаю любви к Сумеречным охотникам.

— Но, сударыня, вы же сама Сумеречный охотник.

Татьяна Блэкторн сложила руки на коленях.

— Я не такая.

Долгое время Магнус смотрел на нее.

— Ах, — сказал он. — Прошу прощения. Э-э, было бы ужасно невежливо с моей стороны спросить, кем вы себя считаете. Абажуром?

— Я не нахожу вашу несерьезность забавной.

Голос Магнуса прозвучал тише:

— Я снова прошу прощения. Вы считаете себя фортепьяно?

— Попридержи язык, маг, и не болтай о том, чего не знаешь. — Руки Татьяны внезапно сжались, крепко вцепившись ногтями в подол некогда яркого платья. Нотки настоящего страдания для Магнуса оказалось достаточно, чтобы он замолчал, и она продолжила: — Сумеречный охотник — это воин. Сумеречный охотник рожден и учится быть дланью Божьей на этой земле, избавляя ее от зла. Так гласят наши легенды. Так учил меня отец, но он учил меня и другим вещам. Он решил, что не будет готовить меня Сумеречным охотником. Он сказал, что это не мое место, что оно заключается в том, чтобы в жизни быть послушной дочерью воина, со временем стать помощницей благородного воина и матерью воинов, которые передадут славу Сумеречных охотников следующему поколению.

Татьяна сделала широкий жест в сторону слов на стене и пятен на полу.

— Вот такую славу, — сказала она и горько рассмеялась. — Мой отец и моя семья находились в опале, а моего мужа разорвали у меня на глазах — разорвали. У меня был один ребенок, мой чудесный мальчик, мой Джесси, но он не мог быть воином. Он всегда был таким слабым, таким болезненным. Я умоляла их не наносить ему руны — я была уверена, что это его убьет, — но Сумеречные охотники оттащили меня, а его держали, пока ему выжигали Знаки на плоти. Он так кричал, так кричал. Мы все думали, что после этого он умрет, но этого не произошло. Он держался за меня, за свою маму, но их жестокость прокляла его. С каждым годом он становился все болезненнее и слабее, пока не стало слишком поздно. Ему было шестнадцать лет, когда мне сказали, что он не будет жить.

Пока она говорила, ее руки двигались беспокойно: то показывая на стены, то теребя свое платье, окрашенное давнишней кровью. Она касалась рук там, где ее держали Сумеречные охотники, будто они до сих пор болели, и крутила большой витиеватый медальон, висевший у нее на шее. Она открывала и закрывала его, тусклый металл сверкал между ее пальцами, а Магнусу показалось, что он видел проблеск жуткого портрета. Снова ее сын?

Он посмотрел на картину на стене, бледное молодое лицо, и подсчитал, сколько же лет должно было быть ребенку Руперта Блэкторна, когда мужчина погиб двадцать пять лет назад. Если Джесси Блэкторн умер в возрасте шестнадцати лет, тогда мальчик, должно быть, умер девять лет назад, но, возможно, горе матери никогда не заканчивается.

— Я знаю, что вы сильно страдали, миссис Блэкторн, — сказал Магнус, как можно мягче. — Но вместо плана о бессмысленной резне Сумеречных охотников, подумайте о том, что многие Сумеречные желают вам помочь и облегчить вашу боль.

— В самом деле? О ком вы говорите? Уильям Херондэйл, — губы Татьяна скривились в ненависти от каждого слога имени Уилла, — смеялся надо мной, потому что я только и делала, что кричала о том, что мой возлюбленный погиб, но скажите мне, что еще я могла сделать? Что из того, чему меня учили, я могла сделать? — Глаза Татьяны были огромными и ядовито-зеленого цвета, в них читалось достаточно боли, чтобы она могла разрушить мир и уничтожить душу. — Ты можешь мне сказать, маг? Мог ли мне сказать Уильям Херондэйл? Может ли мне вообще кто-нибудь сказать, что я должна была сделать, когда я делала все, о чем меня просили? Мой муж мертв, отец мертв, братья потеряны, дом украден, а у нефилима нет власти, чтобы спасти моего сына. Я была всем, о чем меня просили, и в награду мою жизнь сожгли до пепла. Поэтому не говорите мне об облегчении моей боли. Моя боль — это все, что у меня осталось. Не просите меня быть Сумеречным охотником. Я не одна из них. И я отказываюсь им быть.

— Очень хорошо, мадам. Вы обозначили свою анти-сумеречную позицию совершенно четко, — сказал Магнус. — Единственное, я не понимаю, почему вы считаете, что я помогу вам получить то, что вы хотите.

Магнус мог быть много кем, но никогда не был дураком. Смерть нескольких Сумеречных охотников не являлась целью самой по себе. Если бы это было все, что ей нужно, ей бы не понадобился Магнус.

Единственная причина, почему она обратилась к магу, — она хотела воспользоваться этими смертями, преобразовать жизни Сумеречных охотников в магию для заклинания. Это будет самое черное из всех черных заклинаний, и тот факт, что Татьяне это известно, говорил о том, что она не в первый раз обращается к черной магии.

Что Татьяна Блэкторн, чья боль пожрала ее изнутри как волк, хотела от черной магии, Магнус не знал. Ему и не хотелось знать, что она делала с силой до этого, и совершенно точно ему не хотелось, чтобы она обладала этой силой, которая теперь могла бы стать разрушительной.

Татьяна слегка озадаченно нахмурилась, отчего снова стала похожа на испорченную и избалованную дочь Бенедикта Лайтвуда.