Ночная духота (СИ)

Говорить в пустоту глупо, но если представить, что я села в такси к герою Гайто Газданова или даже к нему самому… Я бы спросила, как это возможно, покинув пылающий революцией Питер в шестнадцать лет, воюя наравне со взрослыми, заканчивая учёбу в Турции, а затем в Болгарии, работая на чёрных работах в Париже, говоря по-французски совершенно без акцента, оставаться до мозга костей русским и творить… Как? Он взглянул бы на меня из-под косматых осетинских бровей и спросил: а как можно полностью перестать быть русской? Наверное, ответ прост — я не перестала ей быть, я просто пыталась стать другой.

Зачем Лоран дал мне эту книгу? Быть может, лишь для того, чтобы я прочла краткие сведения об авторе? Или все же, чтобы я прочла о несчастьях других, чтобы понять, что все мои проблемы надуманы, ведь врачи любят говорить — если вы считаете, что мир ваш рухнул, и сами вы по уши в дерьме, загляните на минуту в детскую реанимацию… Мне действительно не плохо, мне просто одиноко… Просто кто-то обломал мою мечту на корню, и этого кого-то зовут Клиф.

Первый год в Америке мне было одиноко, безумно одиноко. С каждым днём я всё больше отдалялась от родителей, которые с их вечным «Говори по-русски!» стали в моих глазах олицетворением всего ненавистного. Для меня английский язык был проводником в мир, куда родители сами меня засунули и который считали для себя чуждым. Особенно мать. Она радовалась комфорту бытия и сетовала, что все американцы тупые, хотя не знала никого из «них», варясь в кругу русских мамашек, которые только и делали, что обсуждали, из каких американских продуктов можно сварить настоящий русский борщ.

Да, я тогда ненавидела мать за борщ, но сейчас понимаю, что этот борщ был её защитной реакцией на новый мир — не принять, а отвергнуть, нарисовав образ врага, словно во времена холодной войны. Она переживала за меня, только заботила её вовсе не моя адаптация, а никому не нужная русская самобытность, от которой я спешила откреститься. Я желала стать одной из них, а она жутко боялась этого, заставляя говорить дома по-русски, запрещая ходить в гости к «тупым» американцам и окружая меня только детьми из русских семей. Бедные родители не видели, что мы, русские дети, уже перестали быть таковыми и при закрытых дверях говорили только по-английски.

Больше всего мать боялась, что я заведу американского бойфренда. Я же наоборот мечтала об этом, чтобы доказать себе, что наконец стала одной из них, перестав быть «странной девочкой из России». Только, увы, американские парни не обращали на меня внимания. Впрочем, родители не разрешили бы встречаться даже с русским парнем, потому что, по их мнению, мне надлежало думать только об учёбе.

Что скрывать, я только о ней и думала весь первый год, потому что не просто учила английский язык, а пыталась учить на нём остальные предметы. Я приходила домой в четыре часа и после маминого борща садилась делать уроки, а когда поднимала голову, часы показывали уже половину десятого, и мне даже не хотелось ползти на кухню ужинать… Сон — первые полгода я могла думать только о сне. Я даже не успевала страдать из-за отсутствия друзей. О них я задумалась, когда выполнение уроков стало занимать два часа, а случилось это лишь весной, через год после моего приезда в Сиэтл.

Мама выбирала знакомых строго по наличию в семье детей моего возраста, только американские русские дети совершенно не стремились со мной знакомиться. На мою долю оставались такие же неуверенные в себе только что приехавшими ребятами. Саша единственный из моих новых знакомых имел собственную машину. Он был на год старше, но родители запихнули его на класс ниже, чтобы иметь в запасе год перед сдачей итогового экзамена, по результатам которого зачисляли в университет. Наше общение начиналось под строгим надзором моей матери, но так как мы не проявляли друг к другу особого интереса, она расслабилась, и вот тогда в нас заиграли гормоны. В выходные мы выпрашивали разрешение съездить в кино и, понятное дело, до него не доезжали.

Любви между нами не было. Тёплые отношения держались на общей неприкаянности в новой стране. Я никогда не забуду его признания в любви. Оно свелось к констатации факта, что девушке намного проще найти себе парня — для этого достаточно поманить пальцем любого самца. А вот что делать ему, когда все русские девки стремятся найти себе аборигенов, а американские девчонки даже не смотрят в сторону парня, с которым толком и поговорить нельзя. Ну что же, я решила быть доброй. К тому же, у меня всё равно не хватило бы смелости поманить кого-то пальцем.

Мы скрывали наши отношения настолько хорошо, что родители до сих пор ничего о них не знают. Нас развела учёба, ведь мы не зря три года грызли гранит науки. Оба поступили в престижные университеты, только я в Калифорнии, а он в Массачусетсе. Оказавшись на разных побережьях, мы ни разу не пожалели друг о друге, потому что имели слишком разные цели. Я поставила следующие галочки: говорю по-английски, поступила в Беркли, уезжаю от родителей и больше не говорю по-русски! Один пункт оставался открытым — нахожу американского бойфренда. Ничего, если для первых четырёх пунктов мне потребовалось аж три года, то неужели мне не хватит четырёх лет, чтобы решить пятый? Галочку я поставила в середине последнего курса. Кто же знал, что за ней последует шестой пункт — стала рабыней вампира, и, похоже, эту галочку мне в ближайшее время снять не удастся.

Я что, уснула? Книга так и осталась лежать на груди открытой. По обыкновению я медитировала на несуществующую чёрную точку на идеально-выбеленном потолке, чтобы провалиться в ту самую черноту… Только на сколько — пять минут, час, два? Я потянулась к телефону, но взглянуть на часы не успела, потому что вдруг поняла, что меня разбудило. Стук в окно! Стучать мог только Клиф. Сердце ёкнуло, но я вскочила с кровати.

— Сейчас открою… Дверь…

Моё предложение запоздало. Ночной гость уже вынул москитную сетку и протянул мне мотоциклетный шлем. Я аккуратно положила его на кровать и обернулась к окну, чтобы увидеть живое воплощение Ринго Стара. За столько лет я так и не сумела привыкнуть к сходству Клифа с битловским барабанщиком. С потёртыми джинсами с дыркой там, где должен быть карман, и свободной футболкой, которую долго жевала сушильная машина, я свыклась.

— Клиф.

В моём голосе обязана была прозвучать злость, потому что с рифлёной подошвы кроссовок прямо на сверкающий паркет посыпался мулч. Более того, этот самый кроссовок стоял на моей незаправленной постели, потому что его обладатель завязывал шнурок.

— Клиф…

Злость испарилась сама собой. Теперь сердце бешено заколотилось, во рту пересохло… Нет, только не это… Неужели я действительно прижимаюсь к узкой спине и обвиваю шею ночного гостя влажными руками… Я обязана остановиться, но как? Глаза застилает пелена слёз, и я вновь погружаюсь в далёкий дождливый рождественский вечер, вижу старую белую «тойоту» с царапанной дверью и чувствую вкус удивительно тёплых губ…

— На улице нет дождя, и не будет ещё пару месяцев, и вообще, судя по прогнозу погоды, — жара, а тебе необходим холодный душ, чтобы ты кому попало на шею не вешалась…

Судя по тёмным холодным глазам и ритмичной, что метроном, речи, поцелуй мне пригрезился. Ледяные пальцы Клифа сомкнулись на запястьях и брезгливо скинули мои руки. Я задрожала от макушки до кончиков пальцев и, со стоном опустившись на кровать, спрятала лицо в ладони, чтобы не видеть безразличия на некогда дорогом лице. Клиф наградил меня психологическим холодным душем, но дрожь оказалась настолько сильной, что я не смогла произнести и слова благодарности. Лоран и на шаг не продвинулся в моём излечении! Меня продолжает тянуть к Клифу, но любое прикосновение к вампиру может обернуться смертельной панической атакой. Мне нельзя даже смотреть на него!

Руки сами упали на колени. Я не могла отвести взгляда от бледного лица. Противное тепло растекалось по телу. Поводья разума скользили между пальцев, и не было средства удержать тело в узде! Я не должна кидаться на шею, кому попало! Клиф прав. Только разум предал меня окончательно, запустив в голове старый фильм. Останови его, Клиф, молю! Я помню наше знакомство досконально, хотя мечтала б забыть. Память настырно возвращает мне тот вечер в ночных и дневных кошмарах. Я могу не пережить нынешний сеанс!