Ночная духота (СИ)

— И ты мне говоришь про эмоции, ты — живой мертвец? — вынырнула я из нирваны приятных воспоминаний.

— Я не бесчувственное создание, — даже со скрежетом зубов выдал Клиф. — Мои эмоции живы в музыке, которую я играю. В ритм-секции я слышу удары собственного сердца, будто оно стучит у меня в висках, а это… Это же жалкая пародия на Дэвида Боуи!

— Ты прав и не прав, — сказала я, уже более расслабленно устраиваясь в пассажирском кресле, чувствуя на губах сладкий привкус дежавю.

Мы много и о многом говорили на заднем сиденье белой «Тойоты». Он распахнул для меня врата в американскую культуру. Каким же классным он был проводником!

— Ты не можешь оценивать конфету по обёртке. Наши ребята, тот же Майк, не занимались принятыми здесь перепевками. Их творчество намного самобытнее вашего подражания кумирам с Туманного Альбиона.

Я ждала реакции, но той не последовала, и я не знала, стоит ли вообще продолжать монолог. Все слова были давно сказаны и просто не приняты его ревниво-патриотичной американской натурой. Но тут Клиф заговорил и будто выплёвывал каждое слово мне в лицо.

— Можешь не продолжать, — подтвердил он мои мысли. — Я прекрасно помню продолжение фразы: придавая слишком много значения музыкальному наполнению композиции, мы отодвигаем на второй план смысл текста, потому что большинство всё равно пропускает его мимо ушей. Не стоит повторять, что наши песни малосодержательны, а порой и просто бессмысленны.

— Отчего ты злишься, Клиф?! Мы же не будем перевирать факты и называть чёрное белым? Даже ваши исследователи рока это говорят, ты ведь заставил меня прослушать онлайн курс. Или тебя раздражает то, что русский рок до сих пор мне ближе, чем английский? Мне вообще по барабану любой рок, а «Зоопарк» я стала слушать из-за тебя, потому что ты попросил для ознакомления что-то русское…

— Вот именно, а ты подсунула мне испорченного Дэвида Боуи!

Он ударил по рулю с такой силой, что сработал клаксон. Резкий звук подействовал на него отрезвляюще, и он даже сбавил скорость. Я улыбнулась и расслабилась окончательно — он был прежним, не ужасно далёким, каким я видела его ещё три дня назад на кухне рядом с Лораном.

— Когда-нибудь ты поймёшь наши песни.

Я не стала спорить. Я погрузилась в нирвану забытых воспоминаний. Такой же тёплый августовский вечер. Джаз в парке. Тихий разговор.

— Русский джаз, — говорила я тогда, казалось, живому парню, — сколько бы наши музыканты не старались, не дотягивает до задрипанного кабачка в Сан-Франциско, потому что до недавнего времени наши культуры не особо соприкасались.

Зато в тот миг соприкасались наши тела, что давало полную уверенность в безнаказанности моих слов.

— Всё, что было под рукой у наших ребят, — записи, причём полученные незаконным путём, переписанные на рентгеновские снимки. Не все могли прослушивать их дома, приходилось в гостях быстро подбирать аккорды на акустике. Переигрывая чужую музыку, они учились у вас. Почему ты ставишь это им в вину? Будто вы не делали то же самое с афро-американским ритм-блюзом?

Ни тогда, ни сейчас Клиф ничего не ответил. Мы застряли в правом ряду. Он, любитель скорости, вёл машину черепашьим шагом. Наверное, чтобы не мешать плавному течению моих мыслей.

— Логично, что у вас на первом месте музыка, потому что у вас были все условия для её создания, — говорила я давным-давно в парке, забираясь под кожаную куртку Клифа. — А наши записывали свои песни в комнате, играли в клубах с одной колонкой, боясь что в любую минуту появятся ребята из органов. Какие тут виртуозные исполнения — русские рокеры изначально создавали песни, которые можно было сыграть в подъезде на акустике, поэтому и ставили превыше музыки смысл текста. Хотя, к чему скрывать, на первых порах они просто переводили ваши песни, потому что большинство слушателей, не зная английского, могли понять лишь название. Впрочем, на танцах, кто вслушивается в слова…

— Послушай, — неожиданно перебил меня Клиф. — Давай договоримся: ты при мне больше не слушаешь «Зоопарк». Так будет лучше для нас обоих.

— При тебе? А разве…

Он не дал мне закончить фразу, опередив вопрос:

— Завтра я хотел поучаствовать в ночных внедорожных гонках в горах, но если ты хочешь…

— Нет, нет, я всё равно буду спать. Надеюсь днём порисовать. А в пятницу… Знаешь, Лоран не хочет, чтобы ты видел его таким. Подожди до субботы. Вдруг он ещё не совсем придёт в себя.

— Но ведь он придёт в себя лишь в полночь, — со странной настойчивостью продолжал Клиф, будто уговаривал меня на свидание. — А до этого…

— Клиф, я не страдаю от одиночества. К тому же, у меня есть визитка.

Зачем я это сказала? Он даже побледнел. Или мне просто хотелось в это поверить, когда на мёртвое лицо упал отсвет приборной доски.

— Ты позвонишь ему?

— А отчего бы и нет? Ты ведь сам дал мне телефон, а я… Я, честно говоря, сыта вашей идиллией с Лораном, мне тоже хочется…

Я замолчала и отвернулась. Нет, я не должна с ним об этом говорить. Не должна. Он и так всё знает. Тогда в парке я впервые позволила себе критику его музыки. Он ушёл, не прощаясь, и я приняла его уход за прощание без лишних эмоций. Нет, эмоции были, но он не мог ударить женщину, даже защищая свою правду. Я проплакала всю ночь и весь день, кляня всех советских рокеров за то, что потеряла своего первого и единственного нормального бойфренда. Чего я желала доказать, ведь мне было плевать на весь рок вместе взятый, если его играл не Клиф. Я, наверное, просто хотела показаться умной. И он был не дурак, простил мне дурость и встретил после вечерних лекций.

Смерть не лишила его природного такта, и Клиф не произнёс и слова, пока не припарковал машину на крытой парковке.

— Выходи.

И вышел сам, хлопнув дверью. Хотелось верить, что Клиф не обиделся, а просто сдерживает обещание не касаться меня, потому и не подаёт руки. Но дверцу мог бы открыть вместо того, чтобы стоять в отдалении, засунув руки в карманы. Может, он наконец повзрослел и приноровился к реалиям нового мира? Сейчас попросит, чтобы я заплатила за кофе.

— Хочешь кофе? — спросил он уже на улице под ярким фонарём, забирая одеяло.

— Я предпочту пиво. Мне хочется выспаться. Я устала от безделья.

— Ты уже закончила писать рассказ?

Он решил поиздеваться. Знает же прекрасно, где и когда я поставила в файле точку.

— Я пишу медленно, потому что… Я пишу его по-русски.

— Зачем?

— Так велел Лоран.

— Лоран? Он тебе ещё будет указывать, что и как писать? — Клиф чуть ли не подпрыгнул от злости.

— Лоран мой хозяин, и я не смею его ослушаться, — бросила я с вызовом и увидела, как Клиф сжал губы, а потом вдруг протянул руку, и я тут же против воли вложила в неё мокрую ладонь.

— Ты же обещал, — простонала я, ощущая разливающееся по телу тепло.

— А что, ты хочешь замёрзнуть? — усмехнулся Клиф, и я внутренне сжалась, поняв, что сердце бьётся ровнёхонько, как у космонавта. — Я совсем не хочу потерять тебя в толпе и вообще… Я хочу с тобой потанцевать, как в старые добрые времена… — передразнил он мою недавнюю фразу. — Разве можно смотреть на танцующих людей и сидеть на месте? К тому же, когда ты танцевала последний раз?

Я прикрыла глаза, чтобы не видеть чёртиков, промелькнувших в его тёмных глазах. Конечно, последний раз я танцевала с ним. Вообще после него у меня никого не было, а с ним я провела целых два счастливых года.

— Отдаться музыке, почувствовать её энергетику, позволить звукам вытеснить из головы все ненужные мысли…

Он шептал всё это, как заклинание, увлекая меня всё дальше и дальше по запруженной народом улице, туда где гремели удары чужих сердец. И в этом шуме мне мерещилось его живое сердце. Я позабыла все страхи и проблемы, словно стала трубкой патефона, в которой жили лишь альты и басы, биты и аккорды. Голова кружилась, но ночного ветра я не чувствовала, таким теплом веяло от Клифа, когда я на миг касалась его груди, локтя, колена. Пустота в голове сохранилась до самого дома, где я отчего-то слишком долго не могла попасть ключом в замочную скважину, будто мозг был задурманен марихуаной, хотя в парке я специально пряталась от сладковатого запаха. Неужели на меня так подействовал стакан пива? А, может, мне просто хотелось подольше постоять рядом с Клифом, или это хотелось ему… Я обернулась, но он смотрел не на меня, а в тёмное небо, прорезанного отсветом натыканных вдоль дорожки фонариков.