Ночная духота (СИ)

Впрочем, мне совсем не хотелось сейчас о ней вспоминать, потому что на меня давило полное её отсутствие в настоящем. Со школы я мечтала завести американского бойфренда, и когда это получилось — он оказался вампиром, и ладно бы он выпил мою кровь и убил. Нет, он цинично вышвырнул меня, когда я ему надоела, будто был обычным человеком. И ладно бы он исчез из моей жизни навсегда, дав возможность нащупать почву под ногами. Так нет же — он появился в ней опять, чтобы растоптать меня окончательно, подарив своему любовнику!

Продрогнув окончательно, я вернулась к пляжному полотенцу. Для моих мокрых ног песок перестал быть раскаленным, и я в тысячный раз похвалила в душе Эйнштейна и его теорию относительности, которую проверяла на прочность с того самого момента, как узнала, что больше двух лет спала с вампиром. Как я могла быть настолько слепой? Ответ прост — иногда нам просто не хочется просыпаться от красивого, такого нереально-желанного сна. Только Клиф решил, что надо меня разбудить ушатом холодной воды, в которой я чуть не захлебнулась. Хотя, отчего же чуть? Похоже, я утонула, и, быть может, в том, что я уже не совсем живая, и кроется моя проблема?

========== Глава 4 ==========

Не знаю, что больше подействовало на меня тогда — накатившие, подобно океанской волне, воспоминания или, лучше сказать, осмысления моих первых лет в Америке, или всё же разыгравшийся к вечеру голод. Мне вдруг так сильно захотелось пельменей, что я даже почувствовала во рту их вкус. Не тех конвейерных, что тяжёлым камнем оседают в желудке и поднимаются вверх противным послевкусием, а домашних, с острой перчинкой, на манер кавказских хинкали. Глотая слюну, я подрулила к небольшой лавке, которую держал дядька-армянин. Его имени я так и не удосужилась узнать, хотя он всегда общался со мной, как со старой знакомой, не только нахваливая свои новые блюда, но и делясь семейными новостями.

Наверное, для кавказца и русского подобные разговоры были в порядке вещей, но я уже шесть лет как сознательно отказалась от общения с русскоязычной общиной и отвыкла слышать что-то, кроме «все хорошо», потому в лавке постоянно терялась и просто глупо улыбалась, вставляя в разговор лишь нелепое «ага». Сегодня он рассказал о предстоящей женитьбе сына, радуясь, что его избранница не американка, потому что чёрт не разберёт, что у этих американцев на уме. Я еле удержалась от вопроса, кем он считает меня? Хватило того, что я выставила себя полной идиоткой, не ответив на простой вопрос:

— Как долго ты варишь пельмени?

Я смотрела в его круглое доброе лицо, на аккуратную лысину, большие мозолистые руки, которые ловко завязывали целлофановый пакет с отвешенными пельменями, и молчала. Не могла же я ответить, что никогда сама не варила пельмени и вообще ненавидела их, как любую еду «оттуда», которой мать пичкала меня, чтобы даже мои вкусовые рецепторы помнили о русских корнях.

О, как я возненавидела здесь борщ, щи, винегрет и даже любимый салат «Оливье», потому что те так и кричали, что я в этой стране чужая, не такая как все. Напоминали в самый неподходящий момент, когда человек более всего уязвим — когда жутко голоден. Все шедевры маминого кулинарного искусства комом вставали в горле, вызывая вместо слюней рвотные позывы. Я мечтала о пицце, бурито, китайской лапше и прочей хрени, которую мать запрещала мне есть, чтобы я не превратилась в жирную корову. Мама, так и хотелось закричать, да сходи в школу — все девчонки нормальные, и они спокойно едят школьный обед.

Через пару месяцев я всё же не выдержала и закатила скандал с использованием английских нецензурных выражений, которым отвоевала свободу на американский общепит. Я с трудом удержалась тогда от русского мата. Это сейчас я уже не могу ругаться по-русски, и вообще единственное ругательство, которое осталось в моем обиходе — это французское «Merde!» Возможность не брать еду из дома стала моей первой победой над родителями — теперь я могла не выделяться хотя бы во время ланча.

— Пятнадцать минут, — ответила я на вопрос о пельменях и увидела улыбку на лице армянина.

Добрый дяденька прочёл мне лекцию о пельменях, и дома я легко справилась с их варкой. Только запах был настолько густым, что Лоран мог почувствовать его даже из подвала. Испугавшись, я тут же включила на кухне вытяжку и пооткрывала все окна, даже в спальнях, надеясь, что вместе с запахом уйдёт и дневная духота. Я не могла понять, почему меня вдруг потянуло на русскую еду, но факт оставался фактом: раз в неделю, а то и чаще, я заглядывала к армянину пообедать разными домашними изысками русской и кавказской кухни, приготовленными под чутким руководством его старенькой мамы.

Наверное, причина крылась в том, что с подачи Лорана я стала вновь читать русские книги, в которых слишком аппетитно описывались родные когда-то мне блюда. Вдруг выяснилось, что мой хозяин много чего читал из русского литературного наследия и не только классических авторов, как Достоевский или Толстой. Я не стала спрашивать, в переводе или в оригинале. Это меня не касалось, но я бы не удивилась, узнав, что вампиры могут понимать любой язык, ведь читает же Лоран мои мысли! К сожалению, я не могла делать то же самое с его мыслями. Меня не интересовали его литературные предпочтения, я хотела знать всё о любовных, а главное, когда начались его отношения с Клифом: до или после? И если Клиф бросил меня ради него, то почему Лоран не позволил мне умереть?

Сейчас с его подачи я читала Гайто Газданова. Роман «Ночные дороги» остался лежать на диване, куда я бросила книгу, увидев зелёного монстра. Чтение давалось с трудом. Я боялась захлебнуться безысходностью и бренностью человеческого существования, которые лились бурным потоком из повествования ночного таксиста, собравшего жизненные истории пассажиров в ожерелье глупого человеческого несчастья. Бальзак, кажется, говорил, что писателю не надо ничего выдумывать, достаточно посмотреть в окно и писать с натуры — все персонажи и ситуации ходят рядом, надо только научиться подбирать достойные слова для описания человеческого горя. Работа таксистом позволила автору создать в романе настолько яркие образы, что читатель и минуты не сомневается в реальности персонажей. Быть может, все эти герои действительно когда-то жили в Париже и даже живут сегодня, пусть и в другом теле. Люди не меняются столетиями, и вампиры — яркое тому подтверждение.

Для чего Лоран дал мне эту книгу? Не было ли это частью его странной терапии по возвращению мне душевного равновесия. Клиф обещал, что Лоран сумеет справиться с моими паническими атаками, которыми горе-бойфренд наградил меня. Что скрывать, Лоран — прекрасный врач. Быть может, он не вернул мне спокойствие, но подарил безразличие к собственному состоянию, и только его внезапная болезнь выбила меня из колеи, заставив ужаснуться своему состоянию и образу жизни.

Я забралась с ногами на диван, чтобы спастись от сквозняка, но потом догадалась, что дело не в холоде. Меня трясло от близости двери, ведущей в подвал. С тяжёлым вздохом я прошла в спальню и зажгла прикроватную лампу. Вечерело. На меня накатил страх, который надо было срочно вылечить чужими проблемами. Я смутно помнила прочитанное, потому решила бегло просмотреть первые главы. Взгляд задержался на втором абзаце первой страницы, и меня вновь поразило чёткое сравнение. Действительно острое любопытство похоже на физическое ощущение жажды. Оно мучительно и утолить его невозможно. Это «ненасытное стремление непременно узнать и попытаться понять многие чужие мне жизни в последние годы почти не оставляло меня. Оно всегда было бесплодно, так как у меня не было времени, чтобы посвятить себя этому».

У меня тоже не было времени задуматься, куда на самом-то деле катится моя жизнь. Восемь лет я не давала себе продохнуть — учила язык, сдавала экзамены в университет, училась как ненормальная, зарабатывала имя на первой работе — стремилась во что бы то ни стало стать американкой и уйти от всего русского! Мне было некогда подумать, зачем я всё это делаю? Однако Лоран подарил мне целый год, который я потратила на апатию. Один день прошёл, осталось два, которые я взяла себе, чтобы понять, что я сделала не так за эти девять лет.