Наташа. Новая повесть о Ходже Насреддине

Шествие замыкала стража в медных, сверкающих шлемах, с копьями, щитами и саблями наголо. В самом хвосте процессии, окруженный двойным кольцом стражников, плелся полуголый избитый человек, скованный тяжелыми кандалами.

«О, Аллах, — подумал Шир-Мамед, разглядывая пленника, — как же меняется человек, лишенный звания и почестей!» Еще месяц назад он видел великого визиря, облаченного в богатые одежды и грозно-пренебрежительного, судившего других людей, и вот…

Несколько воинов тащили вслед за беднягой небольшие пушки, с которыми легко мог управиться один человек. Орудия были обязательным атрибутом в процессии эмира…

Оставим на время пушки, великого эмира, его пленника, самого Шир-Мамеда и вернемся в дом гончара…

ГЛАВА 6

Впрочем, домой к нему на сей раз мы не попадем, так как именно в этот момент Ходжа проскользнул в калитку и выскочил на улицу, направляясь к Ахмедке. Но по пути он изменил маршрут, помня о вчерашних событиях, и достиг дома друга окольной дорогой. Ахмедки не оказалось дома. Перед обедом он вместе с ватагой ребят умчался в неизвестном направлении. Насреддин побежал на базар, удивляясь полупустым улицам и переулкам. Добравшись, наконец, до него, Ходжа услышал:

— …Слушайте и не говорите, что не слышали… — глашатай кричал последний раз, и не разобравший последних слов Насреддин так и не дождался повторения известия.

«Какого пса Джилалбека? Неужели визирь Джилалбек… — со страхом вспомнил он грозного первого министра, которого не однажды видел перед дворцовой площадью, — …превратился в собаку и его сейчас за это будут казнить?»

Зажмурившись, мальчик представил картину: в окружении многотысячной толпы людей казнят огромного пса, закованного в кандалы… Он уже слышал страшные рассказы о превращении людей, в животных и призраков; внешне храбрился при этом, но в душе Насреддина возникал какой-то внутренний трепет, называемый просто — страх. Но почетное положение вожака ребят обязывало его преодолеть это недостойное его чувство…

Сейчас же он был один — никто не мешал ему дать задний ход, и Ходжа попятился. Он даже не слышал детского крика и гиканья, с которым его друзья вылетели из близлежащего переулка на базарную площадь. Они первыми заметили Ходжу и побежали к нему. Его отступление было остановлено предательской подножкой Ахмедки. Вывозившись в песке и отряхнувшись, Насреддин быстро пришел в себя и набросился на обидчика. Неизвестно, чем бы закончилась эта ссора, если бы не призыв муэдзина к полуденной молитве. Мальчики прекратили драку.

— Ты зачем ставишь мне подножку?!

— А ты почему не откликаешься? Вижу-вижу, чего-то испугался! Куда ты пятишься?!

Оставалось совсем немного, чтобы вывести Ходжу на чистую воду. Обе стороны почувствовали это, но Насреддин сориентировался первым:

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы по повелению Великого эмира казнили человека, который только что превратился в собаку?!

Этот провокационный вопрос привел его товарищей в трепет, вызвав в их рядах сильное замешательство, Ахмедка, открыв рот, выпучил глаза, а под ногами маленького Мустафы песок почему-то стал мокрым. Этого оказалось достаточно, чтобы Ходжа перешел в решительное наступление:

— Так что, идем, что ли, на казнь?

В рядах его товарищей смятение росло, но всех выручил Абдулла:

— Идем… — не очень уверенно произнес он. — Раз всемогущий эмир призывает, надо идти… — и он направился в сторону дворцовой площади.

Мальчишки немного опоздали — площадь к тому времени уже наполнилась людьми, и самые выгодные места для наблюдения были заняты.

Напрасно мальчишки пытались пробиться сквозь плотную стену стоявших взрослых — кроме пестро-полосатых спин им ничего не удалось рассмотреть. Пока ребята думали, как быть, они оказались в кольце взрослых — теперь уже нельзя было двинуться ни вперед, ни назад. Стащив набок свою бархатную тюбетейку с красной кисточкой, Насреддин почесал голову: «Что это? Кажется, рядом верблюд? С его спины далеко будет видно!»

Не успел Ходжа поделиться своей мыслью с друзьями, как завыли трубы и ударили барабаны. Очень скоро народ опустился на колени, отдавая должное повелителю правоверных, а в нескольких метрах справа от себя Насреддин действительно увидел спокойно стоящего верблюда, который, да простит его пресветлый эмир, и не думал преклонять свои ноги. Впрочем, это было хорошо, ибо если бы он прилег, то наверняка придавил бы двух-трех правоверных. Разморенное зноем животное, да простит его Великий повелитель во второй раз, только поплевывал по сторонам, орошая халаты людей своей пеной. Трудно было сказать, делал он это злонамеренно, стремясь нанести моральный ущерб власти, или просто потому, что был верблюдом? Оставим это на совести животного, а сами устремимся за мыслью… нет! Теперь уже за делами Ходжи, который, решив было вначале пробраться к верблюду между ног правоверных, теперь изменил свой план и уверенно прыгал к своей цели через спины коленопреклоненных жителей Бухары. За вожаком прыгали остальные, и замыкал шествие Абдулла. Впопыхах он умудрился отдавить правую руку одного из достойных аксакалов, который тем не менее не поднял крика, щадя уши солнцеподобного. Он лишь прорычал что-то о шайтане и закрыл на этом рот.

Благополучно пробравшись к двугорбому верблюду, мальчишки затихли, присев и наблюдая процессию:

— Ну… и где твоя собака? — прошептал Абдулла.

Но Ходжа, вытаращив глаза, не слышал приятеля. Он удивленно смотрел на пленника.

Несмотря на то, что тот был раздет и избит, мальчик узнал в нем некогда блистательного первого визиря. Насреддин и не подозревал, что именно с этим человеком он вчера столкнулся при таких драматических обстоятельствах. Ходжа полностью ушел в себя а не замечал, что уже привлек внимание стражи тем, что не вы поднял указа великого эмира Бухарского о коленопреклонении. Напрасно тянул Ахмедка полу его халата. В конце концов тому удалось повалить друга к копытам верблюда, но поздно. Воины эмира уже пробрались к дерзкому нарушителю закона и, подхватив его, понесли туда, где ждало полагающееся наказание…

Ну что ж, мы думаем, читатель согласится с нами: в каждом положении, даже в самом безвыходном, есть своя прелесть — Ходжа, до того не видевший близко солнцеподобного, теперь имел возможность познакомиться с ним. Свидание оказалось очень коротким — всего лишь один взгляд, но справедливости ради заявим, что подобным взглядом награждается далеко не каждый правоверный и уж тем более нарушивший закон.

За награду надо платить. Двадцать плетей — таковой оказалась цена.

Небольшая заминка вызвала оживление в рядах почтенной публики. Осужденный на смерть преступник поднял голову, глядя на мальчика. Низвергнутый визирь и не подозревал, что именно Ходже он обязав всеми несчастьями. Ирония судьбы: вчера один из них убивал, другой спасал, а сегодня оба оказались на лобном месте.

Мальчик начал ощущать действительность происходящего уже после первой плети:

— Ай! За что меня бьют! — крикнул он и завертел головой по сторонам.

До последнего момента никогда не нужно терять надежду… Вы спросите: «Надежду на то?» — на благополучный исход, разумеется…

Восклицание Насреддина: «За что меня бьют?!» — было услышано двумя людьми, то есть мы хотим сказать, что слышали его все, кто находился здесь и не был к тому же глух. Но именно эти двое сыграли выдающуюся роль в том, что спина и попка Ходжи остались в более или менее нетронутом виде. Только две красные полосы от ударов плетью, которая успела опуститься на нашего героя, указывали на то, что жизнь — зебра, состоящая поочередно из темных и светлых полос. Что касается Насреддина, то у него после второго удара начиналась светлая полоска…

Первым, отдадим должное преклонному возрасту Шир-Мамеда, Ходжу узнал именно гончар. Он изумился и, обомлев, лишился дара речи. Старик резко выпрямился — это было единственное, чем он мог выразить свой протест. И не миновать бы гончару такого же наказания, если бы не тот… второй человек, которым оказался принц Мухаммед. Узнав мальчика, он попросил эмира остановить порку, и несравненный соблаговолил кивнуть. Плеть перестала мелькать в воздухе, и все еще не пришедший в себя гончар медленно присел то ли от страха, то ли от потери душевных сил.