Выстрел (СИ)

Серые глаза озорно блеснули, и это был первый момент на ее памяти, когда Канн улыбнулся. Пусть коротко, но… но так здорово.

— Квартиру сниму на полгода. Пока отучишься, пока начнешь зарабатывать. Должно хватить…

Кутались в теплые куртки люди, торопились укрыться с вымерзших улиц в домах, выдыхали в ладони пар и поглядывали поверх натянутых на носы шарфов. Холодно, да.

Им холодно. А ей тепло. Очень.

Этот торт она пекла с особой тщательностью.

Вот уже несколько дней втихаря вписывала в список покупок ненужные, казалось бы, ингредиенты — муку, сахар, яйца, сметану, — а теперь с любовью замешивала, добавляла то щепотку одного, то щепотку другого компонента и любовалась тестом. Коржи выпекала осторожно — духовка незнакомая, не сжечь бы, а крем взбивала так долго, что заныла рука.

Канн курил в кабинете, с кем-то изредка говорил по телефону, наверное, работал. Главное, он просто был, и этого почему-то хватало для того, чтобы беззаботно порхать по пропахшей сладкой ванилью кухне.

Осталось отрезать кончик целлофанового пакета — соорудить подобие кондитерского шприца — и красиво написать «Спасибо». Задача кропотливая, но приятная. Перед тем как взяться за нее, Райна вскипятила чайник, уселась на стул, вытащила из пачки малиновое печенье и раскрыла любимую книжку там, где торчал наружу хвостик сделанной из блокнотного листа закладки. Самое время прочитать еще страничку или две.

Аарон на надпись смотрел так долго, что Райна засмущалась: не переборщила ли с чем? Может, текст кривоватый или он не любит шоколад?

Выдохнула свободно только тогда, когда с блюда исчезла добрая половина торта, а Канн довольный, словно сытый медведь, откинулся на спинку стула.

— Хорошо, черт возьми. Вкусно.

По ее лицу расползлась счастливая улыбка, а вокруг, казалось, запорхали бабочки. Аарон не удержался, улыбнулся в ответ.

— Надо бы такое почаще, да?

Райна радостно кивнула в ответ.

Когда-то эта спальня казалась ей чужой и неуютной. А теперь ощущалась домом. Ну и что, что мебели почти никакой, ну и что, что палас протертый. Даже тапки хороши, если надевать их на толстые носки.

Скоро она будет учиться. Учиться на менеджера по рекламе — невероятно!

До сих пор не верилось…

Не верилось, что в марте она посетит первое занятие, увидит новых людей, пойдет в незнакомое место. Не верилось, что в сумочке лежит ключ от снятой квартиры; ну и что, что договор об аренде вступает в силу с десятого марта, тут осталось-то…

Не верилось, что враждебные раньше предметы — чужая кухня, солдатики, каменный забор за окном — вдруг сделались родными.

Как так?

Тем вечером, у театра, когда она увидела лицо со шрамом, думала, хуже быть не может. А обернулось все сказкой: новой жизнью, новыми мечтами и надеждами. И в это будущее, заглядывающее в окна спальни, она смотрела с трепетным ожиданием чего-то прекрасного. Скоро весна, скоро все растает, скоро она покинет этот дом…

От этой мысли Райне стало грустно.

Уже стемнело, когда она постучала в запертую дверь.

— Входи. Открыто.

Вошла. Сначала села напротив кресла, в котором он курил, затем поднялась, погасила свет и осторожно приблизилась. Забрала из его пальцев окурок, затушила его в пепельнице и, не спрашивая разрешения, забралась на мужские колени.

Несколько секунд сидела в темноте и тишине, слушая стук собственного сердца. Стук второго сердца ощущала не менее отчетливо — ускоренный, громкий, чуть смущенный.

— Я хотела сказать… прости меня.

Канн с едва заметным облегчением выдохнул; она почувствовала запах табака.

— «Прости» можно было сказать и сидя там.

Райна не отреагировала. Коснулась горячей шеи, в первый раз сама дотронулась до человека со шрамом.

— Прости, что я тогда попала в тебя. И что порезала.

— Проехали. Это в прошлом.

Казалось бы, надо уходить. Вставать, включать свет, извиняться, что побеспокоила, и, сгорая со стыда, исчезать с глаз долой, но вместо этого Райна спросила:

— Можно я тебя поцелую?

Неровное дыхание рядом затихло.

— Не стоит.

— Почему? — Она мягко провела пальцем по колючей щеке. Сколько раз она смотрела на нее за ужином? — Потому что я тощая?

— Потому что ты дурра, — ей ответили тихо. — И не знаешь, что делаешь.

— А если знаю?

Аарон молчал долго — Райна приготовилась уйти. Уйти, не обидевшись — с благодарностью, что не прогнал сразу, с сохраненной внутри нежностью, с которой она и вошла в его комнату.

Вместо слов ей на затылок легла мужская рука.

Часть 5

(Adele — Lovesong)

— Райна, родная! Девочка моя, как же я скучал! Ты не представляешь, сколько всего случилось, столько придется тебе рассказать… Иди, я тебя обниму!

Она смотрела на него в ужасе. На Барни.

И никак не могла шагнуть вперед.

— Старик, как я тебе благодарен! Знал, что все будет хорошо, но все равно переживал за нее. Как хорошо, что ты приютил — камень с души.

Барни тряс широкую ладонь и не замечал ни застывшего выражения лица Канна, ни непонятного выражения в глазах Райны.

Вокруг мело; мелкий, как алмазная пыль, снег шел с самого утра. Мерзла незамотанная шарфом шея; скользко переминались на снегу подошвы разношенных тапок.

— А я, понимаешь… попал тут в историю…

Он переводил взгляд с одного на другого и говорил-говорил-говорил … Как будто до этого его месяц держали в карцере. И не кормили. Похудевший, с ввалившимися щеками и старой запекшийся кровью над разбитой губой — странный, почти незнакомый (или забывшийся?) мужчина.

— Ты ведь на меня не обиделась? Долго объяснять… Но я приехал, как и обещал. Видишь? Приехал!

«Ты не обещал», — холодно и отстраненно подумала Райна.

Но за спиной стояла машина.

Машина со знакомыми внутри бежевыми сиденьями и наклейкой «полный вперед!» на руле. Машина, которая приехала за ней. Машина, на которой предстояло ехать «домой».

Она никак не могла понять, что брать с собой. Пуховик? Старую куртку? Оставить ключ от снятой квартиры в спальне или нет? Что делать, как, куда…

Зачем…

Канн курил в кабинете. На этот раз не в кресле — у окна.

Повернулся, когда услышал за спиной шаги.

— Я без стука, но у тебя не заперто.

Он улыбнулся краешкам губ — мягко и грустно, как будто она назвала известный лишь двоим секретный пароль.

И ничего не ответил.

Когда она показала ключ, покачал головой: забери, мол. Твой.

А когда увидел, что она собирается заплакать, посмотрел тяжелым, сделавшимся таким привычным, взглядом серых глаз и сказал:

— Иди. Райна. Пора.

Эпилог

На дворниках снежной крупы скопилось больше всего. Сиденья казались жесткими и холодными, поверх пуховичка лежал знакомый и одновременно чужой ремень безопасности.

— Как же я скучал, Рай! Не представляешь… Слушай, а ты хорошо выглядишь, обросла! Снова стало красиво. А знаешь, я тут денег подзаработал, новый телевизор купим — большой, плоский, во всю стену, прикольно?

Прикольно?

Она не знала…

Пиво. Ворчание. И большой телевизор.

Возникло чувство, что хочется бежать. Где-то внутри зародился рокот еще не готового излиться, но уже проснувшегося вулкана. Еще не лава, но уже теплеет.

— Ты ведь не обиделась на меня? Я знаю, надолго исчез, козел, но ведь вернулся? — Барни радостно хохотнул и посмотрел на нее какими-то нездоровыми, слишком блестящими глазами. — Вернулся!

Райна отвернулась и стала смотреть в окно. На метель, на город, на людей. Вдруг куда-то отдалилась весна, и разлетелись, как воробьи с насиженного места, надежды.

Рейка.

Как хорошо, что он звал ее Рейка…

Пальцы сжалась вокруг лежащего на дне сумочки ключа.

Конец.