История Нового Каллена — Недосягаемая (СИ)

Он говорил тихо, вкрадчиво, но это не помешало многочисленным свидетелям заинтересованно покоситься в нашу сторону и как бы невзначай откинуться поближе на жестких стульях. Я сжала ладони в кулаки.

— Но каким-то… колдовством ты умудряешься испортить все, находясь в этот момент неизвестно где! — Теперь он звучал по-настоящему зло, в полупрозрачных глазах будто танцевали языки пламени из газовой горелки. — Нахер тебе все это, Каллен? Ты меня злишь. И уж поверь мне, злым я тебе не понравлюсь.

Нет, ну не может же быть, чтобы он серьезно полагал, что я понимаю его полубессознательные бредни. Он окончательно выпрямился и впился в меня ледяными глазами. Я разглядела залегшие под ними глубокие багровые тени; он выглядел изнуренным и озлобленным, словно, как и я, не мог нормально спать вот уже несколько дней.

Мне нужно решить нашу проблему без вмешательства вездесущего офиса, нужно попробовать добиться от Мэнголда нормальных объяснений. Иначе я не выдержу и в конце концов огрею этого олуха сумкой по башке, лишив того последних мозгов, и Таня меня четвертует на пару с доктором Калленом.

— Постой-постой, ты опять за своё? Я устала тебе повторять, что не понимаю, о чем ты, блин, вообще говоришь! — Я старалась не обращать внимания на одноклассников, которые на протяжении наших бесконечных ссор явно успели надумать себе кучу душещипательных подробностей и уже, наверное, твиттили происходящее с кучей злорадных хэштегов. Вся школа будет знать о нашей крысне уже к следующему уроку.

У Мэнголда на щеках заиграли желваки, он подскочил с места так резко, что с оглушительным грохотом опрокинул стул. Костяшки пальцев побелели, в глазах полопались капилляры, массивные плечи сгорбились. Я не сомневалась; он мог меня ударить. Он мог сотворить, что угодно, наплевав на общественные порядки. Один из самых перспективных учеников захолустной школы Форкса останется безнаказанным в любой ситуации, в отличие от вызывающей и нервной новенькой. Пусть и нагруженной крутым телефоном, машиной и известными родственниками за спиной.

— Да ты можешь сколько угодно втирать мне, что ничего не понимаешь! Я тебе не верю. Прекрати надо мной издеваться! — Мэнголд грохнул кулаком по столу, и в аудитории повисла гробовая тишина. Учитель с нарочитым безразличием штудировал план урока. Одноклассники коллективно затаили дыхание.

Было ощущение, что мне ударили кулаком в солнечное сплетение. Перед глазами все начинало медленно плыть — не то от выступивших слез, не то от помутненного страхом рассудка. В голове, словно маленькие дымовые шашки, взрывались ядовитые слова Тани, жестокие, бескомпромиссные, отравляющие. Тон Мэнголда смешивался с обвинениями матери, моя собственная беспомощность и уязвимость вызывала внутри едкую тошноту.

Я схватила свою сумку в ослабевшие руки и поспешила на выход, расталкивая впечатленных одноклассников. Пока я не натворила ничего ужасного, пока разум еще не отделился от тела, мне нужно было вернуться домой. Лечь на диван в кабинете доктора и беспомощно разрыдаться. Попросить избавить меня от школьной экзекуции, рассказать об агрессивном дубине Мэнголде, о том, что даже дружба с Софи не сделает это место хоть капельку лучше.

Я вылетела на улицу через первую попавшуюся дверь, кутаясь в расстегнутый дафлкот и пытаясь определить, в какой стороне стоянка с моей машиной.

— Я с тобой еще не договорил, Каллен! — Цепкая кисть Мэнголда заставила меня развернуться.

В ушах шумело, сердце отбивало бешеный ритм, я чувствовала, как от щек отливает кровь и как начинает знакомо покалывать кончики пальцев.

— Прошу тебя, оставь меня наконец в покое! — взмолилась я, делая шаг назад и беспомощно упираясь в кирпичную стену. — Мне и так влетело за попойку с тобой, — прошептала я одними губами, не поднимая глаз от его сжатых кулаков. — Сейчас ты выпустишь меня, и я пойду к машине. Я не собираюсь больше задерживаться в этом городе. Отойди в сторону, и ты больше никогда меня не увидишь. Обещаю.

Я подняла на него взгляд и увидела на его лице замешательство. Он отступил; я облегченно вздохнула, наслаждаясь кратковременным личным пространством. Я не могла, не хотела или боялась вглядываться в его глаза, похожие на осколки мутного льда, а он наоборот — будто силился меня прочесть: хмурил брови, поджимал губы, жмурился, замирал, словно от резкой боли в виске.

— Тогда объясни мне одну только вещь перед твоим торжественным отъездом, — сквозь зубы произнес парень, и я замерла в ожидании, чувствуя ладонями края выступающих кирпичей и пытаясь переключиться. Шершавая поверхность приятно щекочет кончики пальцев. Он не посмеет меня тронуть. Я все еще в безопасности. — Как ты отбросила меня тогда на газон? Я в два раза тяжелее тебя.

Злость и обида моментально переползли через воображаемый край. Да какая разница, так я это сделала или эдак? Почему он просто не оставит в покое эту несуразицу? В этот самый момент я остро почувствовала необходимость как можно скорее покинуть Форкс. Пора было спрятаться за ледяными спинами вампиров, разжалобить их своей неустойчивой психикой, попросить позволить мне прозябать в их бессмертном обществе с бесконечным кино и разговорами обо всем, что только станет им интересно. Но сейчас этот чертов придурок нарывается на самый резкий ответ из моего арсенала.

— Знаешь, как это было? — зло произнесла я. — Ты понятия не имеешь о личном пространстве. Подошел ко мне слишком близко, прямо как сейчас! И я тебя оттолкнула, на что имела полное право. Ты не удержался, споткнулся о сумки со своим спортивным барахлом и рухнул на землю. И об асфальт заодно башкой приложился, вот и бесишься! — Мое раздражение отмело в сторону осознание того, что он сильнее. Что он может загнать меня на затворки школы и унизить так, как не сумел бы никто. Но мной двигала слепая ярость. — С меня довольно. Больше я ни за что не приму твои извинения, пьяный ты будешь или под кайфом! Я откажусь от истории, и к черту всех сорока четырех президентов, лишь бы больше никогда с тобой не пересекаться, Александр Дубина Мэнголд! — закончила я и решительно потопала прочь.

Мне было больно и обидно от собственной непредупредительности. Я могла предотвратить ужасы этого дня, просто оставшись дома, сославшись на болезнь. Но я слишком сильно верила в свое шаткое положение в этом мире, хотела снова проверить себя на прочность. Гордыня! Но если коррозия сковала деталь, то рано или поздно она сломается, пусть и подержится некоторое время на месте. Сломается в самый важный, в самый неподходящий для того момент.

— На этот раз ты так просто от меня не уйдешь. — Он схватил меня за руку и резко развернул к себе, отчего я чуть не выронила сумку. В глазах стояли слезы, на душе скребли кошки, я мысленно взывала хоть к кому-нибудь. У них в доме есть та, что видит будущее. Почему с ее легкой руки здесь еще нет Эмметта или Карлайла? Я не справляюсь, я теряю волю…

— Оставь меня в покое… — Мой голос срывается, я пытаюсь вырваться, кожу обжигает нежеланное прикосновение, сумка с грохотом приземляется на землю, когда я оказываюсь болезненно прижатой к стене. Полупрозрачные глаза Мэнголда будто смотрят сквозь мою грудную клетку, прощупывая склизкими щупальцами мои внутренности, мои самые уязвимые места.

— Скажи мне чертову правду! — взревел он. Сознание померкло в панике, но я успела равнодушно отметить, что внутри уже совсем скоро оборвется та самая ниточка, что связывает меня и мой недодар. Он не позволит ему меня обидеть.

С губ сорвался вздох, и я обмякла, пока не почувствовала, что меня ощутимо встряхнули — словно он пытался выбить пыль из тряпичной куклы. Пространство вокруг меня замерло, разлилось озоном, как будто в предвкушении первого грозового разряда, разрывающего небо — я не слышала, что отчаянно верещал Мэнголд, продолжая дергать меня за плечи, явно пребывая в замешательстве от отсутствия моей реакции. Бессилие обволокло все мое тело как ощутимая, отвратительно вязкая, липкая субстанция. Я почувствовала, как изнутри поднимается тепло: Кейт как-то рассказывала о том, как она пользуется своим даром, как ток будто скользит по ее венам, мучительно желая выбраться, как доходит до самых кончиков пальцев, как яростно ударяет в противника, упиваясь свободой и дракой. Я разбита и уязвима. Он опасен. Значит, он — враг, а я не жалею врагов. Я отпускаю. Отталкиваю его прочь, и он летит на шершавый асфальт метрах в пяти от меня, прикладываясь теменем о дорогу. Вот и моя последняя фора на пути к дому. К дому, где меня защитят, где беспокойная сила снова задремлет.