Призрачная любовь (СИ)

А вот впечатлений пришлось набраться. И каких!

Странное семейство было у покойного. Пока он лежал в гробу, умиротворенно сложив ручки на груди, родственники исхитрились вдрызг переругаться из-за водки. А потом так же, — вдрызг, — напиться. В результате все дальнейшее мероприятия по захоронению бренных останков вызывало серьезные опасения. Пришедшим в качестве случайных гостей Мише и Саше из сторонних зрителей пришлось стать активными участниками, взвалив на плечи тяжесть, которую родственники потянуть, в результате обильных возлияний по печальному поводу, были не в состоянии.

Двери оказались узкими, и, потыкавшись с полчаса, ещё раз переругавшись (Миша уж думал грешным делом, что дело до драки дойдет) родственники решили вытащить тело через окно. С учетом того, что проживала семья покойничка на третьем этаже, — то еще мероприятие!

Миша с трудом удерживал смех, грозивший вырваться наружу. И гнев.

— Как все это грустно, — вздохнул Саша.

Таня, отвернувшись, ничего не ответила.

Миша ещё раз подумал о том, что такая девушка для провинциального увальня, — непозволительная роскошь. Интересно, а если гроб, в который Ленку положат, тоже в дверь проходить не будет, её тоже из окна спускать будут? С девятого этажа? Проще уж на крышу закинуть. Поймав недоуменный и возмущенный Танькин взгляд, Миша осознал, что радостно зубоскалит. От циничности собственных соображений стало неприятно, словно паука голой рукой раздавил. Лена ведь ещё жива. Впрочем, в то, что её все-таки удастся выкарабкаться, даже её родная мать не верит. Причина, по которой она впала в коматозное состояние, была непонятна. А когда, спрашивается, тем, от кого что-то зависело, было что-то понятно? Факт остается фактом, — Лена обернулась полной, прости господи, недвижимостью.

Несчастного Серегу, наконец, спустили. Погрузились в транспорт, распределившись по автобусам и автомобилям. Миша поежился. При мысли, что, может быть, через несколько дней точно также придется сопровождать другой гроб, на душе стало тоскливо и пакостно.

Зачем он сюда притащился, елки зеленые? Сидел бы себе дома.

Потому они плелись по огромному кладбищу, размером чуть ли не больше самого города.

"Ну и мрут они в этом Тамбове! — неприязненно как-то подумалось, чуть ли не зло. — Тут людей лежит больше, чем в живых осталось".

Гроб пришлось нести самим. Он был тяжелым. И воображение дорисовывало холод тела, которое катилось на их горбу.

Яма была глубокой. На дне скопилась вода. После последнего прощания гроб заколотили с глухим, неприятным звуком и стали опускать. Потом закопали.

— Сигаретку не одолжишь? — хмуро спросила Таня.

Руки и кончик носа у неё приобрели активно красный, в просинь, цвет. Она совсем замерзла, и будто полиняла, как афиша под дождем. Вся её яркая красота разом потухла.

Сашка при Танькином вопросе обиженно и недовольно засопел.

— Ты же говорила, что не куришь? — напустился он на свою подругу. Танька отмахнулась:

— Не курю. Но сейчас можно. — Девушка посмотрела на серое небо, наливающееся наползающей с севера тяжестью. — Тошно как, — выдохнула она.

Тошно. Это Татьяна метко заметила. А он паренька ведь даже не знал. Что же будет, когда придется хоронить…дальше додумать Миша просто не стал, глубоко затянувшись табачным дымом. Ну не хотел он себе этого представлять.

Чертова кукла! Угораздило же!

Миша не поехал на поминки, попрощавшись с новыми знакомыми у рынка, чтобы привычно направиться в сторону больницы.

Олег сообщил о том, что состояние Лены с вечера не поменялось. Врачи определяли его как "стабильно плохое". Из реанимации девушку перевели в отдельную платную палату, где мать и отец поочередно сидели у одра дочери.

Первоначальное яростное отчаяние отступило место тупому терпению. Если душа готова упиваться печалями без конца, то бренное человеческое тело слабо и норовит струсить, впасть в спасительное полусонное состояние. Чем острее чувства, тем быстрее они притупляются.

Марина ещё сильнее похудела. Казалось, внутри женщины задули свечу. Взгляд потух, губы побелели, волосы повисли тусклыми прядями. Мать из последних сил не хотела уступать дорогое существо широко раскрытой могильной пасти. Пока сознание готовилось к принятию возможной потери, душа под таким грузом изнемогала и темнела.

Олег бегал, предлагал взятки врачам или преставал с вопросами. На все его начинания люди в белых халатах пожимали плечами и отделывались коронной фразой: "Мы сделали, что могли. Остается ждать".

Ждать — всегда тяжело. Вдвойне тяжелее ожидание возможной смерти. Особенно для людей с темпераментом, как у Олега.

Но, несмотря на отчаянную ругать, метания, слезы и неприкрытую печаль Олега Мишке было выносить легче, чем простую и суровую неподвижность Лениной матери. Та не плакала, не металась, не задавала вопросов и не просила утешения. Утешиться было невозможным, если не станет дочери. Марина просто доживала то, что требовалось дожить. Не более того. Если состояние Олега можно было охарактеризовать словом "горе", то состояние Марины не передавало даже слово "отчаяние". Она словно бы уходила вслед за дочерью, билась о невидимую кромку, как птица о стекло, не в силах преодолеть невидимую преграду.

Мишка вошел в палатку, и какое-то время созерцал ставшую привычной картину: белые стены, кровать, тумбочка. Квадрат окна, за которым простирался серый клочок неба. У кровати согбенная фигура Марины в белом халате. И изможденное, словно восковое, лицо девушки на казенной подушке. На белой коже ресницы и брови казались непривычно темными. Бескровное лицо хранило умиротворенное выражение.

Марина покосилась на Мишу, равнодушно кивнув в знак приветствия. Миша не о чем не спрашивал. Все и так было видно.

Вернувшись в чужой дом, Мишка в одиночестве выпил дешевый невкусный кофе. Дурные ли предчувствия, или просто расстроенная постоянными недосыпами психика заставляли чувствовать себя подавленным, озлобленным. Для уравновешенного, всегда уверенного в себе Миши это было непривычно. И неприятно.

Не в силах долго оставаться без действия, Мишка сорвался с места и помчался "вперед за приключениями". Через полчаса он стоял перед "домом с привидениями". Тот был оранжевый, в темных подтеках от многочисленных дождей. Пятиэтажный. Крыша "коньком", крытая шифером. Дом нависал над оживленным перекрестком и казался элегантным стариком, сохранившим стиль среди современной безвкусицы.

Ничего устрашающего в нем ни с первого, ни со второго взгляда не проглядывалось. Белые стилизованные "а-ля Греция" колонны, поддерживающие угловые флигеля, над которыми возвышалось два круглых чердачных окошка. Правда, войдя во двор, Мишка отметил, что округа едко пропахла кошками.

Только в подъезде Миша, наконец, ощутил то пристальное внимание, о котором рассказывала черноглазая Татьяна. Площадка последнего этажа, с которого лестница продолжала подниматься выше, на чердак, была словно окутана темными, едкими, как черный удушливый дым, волнами. Мише на мгновение показалось, что он чувствует запах тяжелой гари. Но морок тотчас развеялся.

Мишка не взял ключей. Они ему были и ни к чему. Ему доводилось открывать двери разными способами, причем замки довольно сложной конструкции. Прошлая жизнь с матерью, наполовину авантюристкой, наполовину алкоголичкой, для которой в порядке вещей было сорваться с места на несколько недель, никого об этом не предупреждая, многому заставила научиться.

Немножко поломавшись, замок подчинился уверенной опытной руке. Щелчок. Дверь с легким скрипом подалась внутрь.

В коридоре было темно. Звук, издаваемый выключателем под длинными пальцами Миши, прогремел, словно выстрел. Ощущение, что за ним наблюдают, усиливалось, словно бы становясь концентрированнее. Парень сделал шаг вперед.

Может ли воздух источать угрозу? По-идеи, конечно же, нет. Это просто больные нервы искрят, напрягаются, а воображение радо стараться, — подсовывает страшные картинки.