Яблоневый цвет (СИ)

Не мог глаз отвести Северин от гиганта, копье из рук выронил. Сердце колючими цепями сковало. Все тело окаменело - с места не сдвинуться.

Увидел демон молодого воина, улыбнулся ему, будто друга долгожданного встретил. Дыхнул на всадников вражеских, а сам уже лапу потянул душу жертвы отмеченной забрать.

- Не стой, солдат! - тряхнул за плечо Северина воевода, вложил оружие ему в руки. - Али смерти ищешь?

Окликнул воевода оставшуюся копейщицкую братию да побежал навстречу мчащимся серебряным всадникам. Люд за ним с отчаянными криками кинулся - принимать смерть на радость чудовищу.

Отшатнулся Северин от полусгнивших когтей, но остался стоять на месте.

За спиной вновь послышался марш тысячи ног. Сенельцы, песнь молитвенную распевая, ровными рядами прошли по трупам, не обратив внимания на раненых. И их глаза полыхали огнем как у чудовища.

Осклабился демон, захохотал - гром пронесся над полем.

Маги поворотились к бритым воинам в багряных сюрко поверх черной брони, бросили живых добивать, всю свою силу на багряно-черное воинство обрушили, но разбивались все заклинания о молитву, будто из стекла были.

Северин едва смог перебороть оцепенение. Следя за трехглазым пожирателем, попятился парень, спотыкаясь, боясь спиной повернуться, да не выдержал. Уж совсем было к ближайшим зарослям обернулся, но налетел на кого-то в синем гермяке.

- Куда?! Сбежать захотел? Предатель!

От первого замаха Северин увернулся, во второй же раз меч точно поперек спины прошелся. Выпустил копье из рук он и бросился бежать.

Боль почувствовал, только когда шум битвы уже далеко оказался, а вокруг беглеца лес сомкнулся.

Маршируют где-то тысячи ног, ужас кровавой бойни из памяти призывая.

Тело судорогой свело, позвоночник дугой скрутило. Ползут огненные змеи по венам, заставляя руки и ноги выгибаться. Хочет закричать Северин, да только вой вырывается из-за сжатых зубов. Бьется парень на земле, словно вывороченный корень древесный. Сквозь беспамятство видит несчастный, будто тянутся к нему толстые темные руки, кожа на них задубела и обветрилась... или то дубы уже начинают своими корнями его в могилу лесную закапывать, или демон скребет когтями, пытается душу из тела вытрясти.

Шепчет мокрая земля, летят листья папоротника, идут древесные стволы. Маршируют тысячи солдатских ног по трупам...

Потрескивает в печке задорный огонек, согревает избу в ненастный день. Споро идет работа в руках Радмилы - уж семнадцать связок сборов лечебных на зиму сделала. Рядом, голову на коленях хозяйки устроив, мурлычет Баюн, одним глазом поглядывая в окно, за которым танцуют рябиновые листья, ловя дождевые капли. Ворожея тихо напевает подслушанные у девок на последних летних гуляньях песни:

- Ой, не тронь, не тронь, ветер, яблоньку,

Тонких веточек не ломай -

Дай ей времечко, белый цвет её

Не развеивай, не срывай.

Не фата на ней подвенечная,

И не в саване Белокрай

То девичье счастье беспечное,

Ты его не тронь, не ломай...

Кот, потянувшись, поднялся и на дверь взор устремил, будто ждал чего.

- Что такое, Баюн? Идет кто?

Весь последний месяц по округе сновали офицеры - набирали мужиков покрепче в армию. Никто из белокрайцев воевать не умел, так что в саму битву новобранцы навряд ли бы попали, но вот лагерное хозяйство вести - самое оно. И все равно приходили к ворожее женщины за оберегами для своих мужей и сыновей да с вопросом, каждый раз одним и тем же: «жив ли?». Пару дней назад бои утихли, но никого на дороге с той стороны было не видать, никто в родные места не возвращался.

Радмила отложила травы, прислушалась.

Баюн спрыгнул на пол, уселся у порога, все так же взгляда от двери не отрывая.

Долго ждала девица, за котом наблюдала, да все равно подпрыгнула от тяжелых шагов в сенях да громкого стука. Котище зашипел, хвост распушив.

- Радмилушка! Радмила!

Старческий голос узнав, поспешила ворожея отворить дверь. Деда Беримира без раздумий в избу впустила и остолбенела, глядя на то, как старик укладывает на старкину кровать стонущего человека - как только сил хватило донести! Лицо незнакомца в грязи, одежда в желтой хвое - и не поймешь, кто это.

- Спасай, Радмилушка! Вот, нашел в Погани. Чуть-чуть до запруды не дополз, там бы его мигом мавки домучили. Хозяин-то его пожалел...

Опомнившись, Радмила подставила к изножью кровати стул, попутно махнув на кота, чтоб угомонился, - человек был высокого роста, на лежанку не вмещался. Подошла к изголовью со смоченной в молоке тряпицей и стянула пошедший ржавчиной шлем с мокрым подшлемником, отерла раненному щеки. Дед Беримир не мешал, переводил дух после тяжкой ноши.

Лицо молодое, хоть и лоб с морщинками, а так сильно искажено судорогой, что смотреть страшно. Слышно, как зубы скрипят. Рубаха, вся в крови, к телу прилипла, только грудь чистой и осталась. Хребет весь прогнулся коромыслом, будто кто парня за пояс кверху тянул. Руки дрожащие скрючило - как только не сломались до сих пор. Стонет, воет; глаза смотрят, да не видят, под веки закатываются.

- Что ж мне с ним делать-то, дедушка?

- Дык ведь плохо человеку, помочь надо.

- Чем?.. Умирает он.

Тихо в избе стало. Скорбь сердце в когтистой лапе сжала. Баюн - и тот с жалостью заглядывал на ложе больного.

Радмила подложила под спину раненного полотно да руку на лоб парню опустила, в лицо вглядываясь. Еще по шлему и одежке поняла, что чужаку дала приют, но не это ворожею тревожило: душа человека металась, как птица, не желая в силки смерти попадать, зато разум словно мглой заволокло беспросветной, ни одной искорки не видать. И хотел бы жить солдат, да не для чего. Смотрит на него Радмила и видит одиночество, что и ее, порой, мучило.

Дед Беримир нарушил молчание:

- Да как же это... Зря я его что ль из леса приволок?

- Знаешь, где сороканедужница растет?

Старик, оторопев, смотрел на то, как ворожея из закромов горшочек с соцветиями да листочками высохшими достала - в руках растерла, а в горшочек лучину положила.

- Моих запасов не хватит, - объяснила девица, на кровать к больному присаживаясь и на пол рядом горшочек поставив, - да и свежая травка здесь нужна, и много.

Обрадовался дед.

- Знаю! Знаю, Радмилушка! Принесу, все принесу!

Как вышел Беримир за порог, положила ворожея голову солдата себе на колени - осторожно, как мать младенца. Ладошкой по волосам темным мокрым провела, начало лицо парня разглаживаться.

- Сплела ноченька сети

Да позвала гончий ветер.

Солнце красное спать легло

Да в сети не попало.

Гонит ветрило хворь с чела

В сети, что ночь сплела.

Спи, горюшко, спи, хворобушка,

Дай отдых буйной головушке...

По дому покрывалом удушливым, но сладостным разлился сизый дымок. Оковы, что раненого скрутили, спали, и провалился он в сон, как в колодец глубокий.

Глава 4

Завывает бесноватая вьюга, колючим одеялом снежным укрывает - не дает покоя людям, все старается двери и ставни с петель сорвать. Слышит Северин сквозь лихорадку-плен знакомый деревянный стук, да не поймет, откуда он - во сне лишь белые холмы под луной сверкают точно самоцветная пыль. Стоит парень в сугробах по пояс, по сторонам оглядывается. На рубашке мороз серебром вышивает цветы да травы невиданные. Вроде и зима, а тепло, будто под периной пуховой. Только спину колет, больно стягивает - терпимо, но неприятно.

Огромная луна сияет, словно солнце, но таинственную чернильную темноту не трогает, плывет по ней подобно листу, упавшему в реку. Ночь кругом. Ни огонька, ни следов не видать. Чудится шепот, бархатный, баюкающий, над самым ухом, прислушаешься - исчезает. Кто-то за руки крепко держит, пальцы растирает, до висков из-за спины дотрагивается, обернешься - нет никого. И рад бы спящий увидеть милого друга, да не может.

Лунный свет к себе манил - хотелось им напиться, как водой родниковой, жажду утолить. Стук дверной вдруг преобразился, стал ровнее. Вот уж он маршем гулким разносится над снежными холмами. Во мгле показались три звезды-ока, возникла тень грузная, и холодом повеяло, словно из стылого склепа.