Льются слова, утекая в песок...(СИ)

Но она пришла. Дождалась, пока Феофил уснёт, дождалась, пока некромаг будет готов её видеть - и переступила порог его комнаты.

- Здравствуй, - тихо промолвила она.

- О, моё порочное дитя всего этого страха и кошмара, мой милый отголосок революции, - рассмеялся Глеб, резко садясь. На постельном бельё образовался какой-то странный горелый полукруг - словно след от его тела, - но он только оглянулся на это и вновь широко заулыбался. - Рад тебя видеть, - он склонил голову набок. - И чего же ты пришла?

Он протянул руки, поймал её за талию и усадил к себе на колени; зарылся в густые рыжие волосы носом, вдыхая приятный яблочный аромат.

Всё было так просто и так знакомо.

- Ведь дедушка предложил тебе выход, - прошептала девушка. - Сказал, как надо поступить, чтобы всё стало нормально. Просто не используй дар…

- Если б это помогло.

- Но он сказал!..

- Он сказал? - хмыкнул Бейбарсов, и его руки плотнее сжались на её талии. - Он сказал?! Ведь ему выгодно, чтобы я не использовал свои силы. Тогда они будут подпитывать его жизнь, и вся моя магия - покуда меня хватит, - будет вливаться в него. Пока я не умру. Тогда его бренное тело наконец-то истлеет и душа покинет бренный мир, но нынче - нет, ни за что! Он так хватается за эту реальность, что страшно и подумать - цепляется своими когтистыми лапами, тянет на дно, мучит. Ему выгодно!

- Но…

Бейбарсов ничего не ответил. Он перебирал её длинные рыжие волосы и будто бы давно уже потерял нить связи.

- Оставайся, - вздохнул он. - Забудь о нём и просто оставайся.

Таня отрицательно покачала головой. Она уже знала, как он ответит на её отказ. Знала - и хотела задержаться тут, в его руках, чуточку дольше, но дикий азарт, странное ощущение нового мира - его касание к коже и к сознанию, - внезапно оказались слишком желанными.

Она услышала крик только тогда, когда тормозить было уже поздно. Красный свет, пешеходы - всё это завертелось круговоротом, чтоило только подумать! Тогда она не знала, насколько это опасно. Тогда он был просто милым парнем, красивым - и изломанным, израненным под колёсами её автомобиля.

На её авто - ни царапины. На его теле - переломы и ссадины. Ушибы. Сильное внутреннее кровотечение.

Тогда его вытащили с того света.

…Она даже не думала, что так привяжется.

- Знаешь, - он посмотрел на неё своими привычно тёмными глазами, подмигнул и повернул ключ зажигания, - это будет весело. Ты ведь не видела мой мир до сих пор?

- Не видела, - согласлась она.

…Он лежал среди всех этих трубок и аппаратов, такой мервенно-бледный, и она даже не представляла, что натворила. Её из-под суда отпустили, потому что она пообещала его матери оплатить операции и всё, что понадобится. Но кому ещё, кроме мамы, этой бледной, измученной женщины, он будет нужен?

Его девушка - высокая, с каштановыми волосами Жанна, - бросила его, стоило только на горизонте появиться проблемам. Врачи не давали никаких гарантий. Пожалуй, о том, чтобы он выжил, молилось только двое женщин во всём этом мире.

Мать - потому что там, в больнице, лежал последний её родной человек, её сын, - и Таня, ибо если он умрёт, она сядет. И надолго.

А ещё её бессовестно лишили прав, и гонять теперь не получится, лишь авто, бедное, пылится в гараже.

…Её автомобиль сорвался с места - она никогда не думала, что он умеет водить вот так. Её за руль не пускали вот уж два года, с той поры, как всё случилось. Она и привыкла почти, но ощутить эту скорость - что-то незабываемое! На оживлённом шоссе, среди всех этих машин, отвратительных медленных черепах они были единственной бескрылой птицей.

А теперь наконец-то расправляли те перья, что остались, дабы если не взлететь, то хоть бежать чуточку быстрее, чем получалось.

…Он был таким бледным и уставшим. И смотрел на неё тоже как-то странно - потому что перед ним сидела та, кто лишил его всей нормальной жизни.

Он должен был защищать через два месяца кандидатскую - не валяться тут, на больничной койке. А ещё любил, говорила мама, кататься на лыжах - теперь не мог и на ноги встать. Парализовало по пояс.

Мечтал о том, что женится на этой своей надменной Жанне, но она уже успела куда-то убежать.

- Быстрее! - закричала она, запрокидывая голову назад и хохоча. Два года, с поры той аварии, никакой скорости. Два года подряд.

Он только сильнее вдавил педаль газа - тут заканчивался город и начиналась окружная, длинная и такая ровная дорога, что можно запускать самолёты. И ей больше всего тут нравилось именно дикое ощущение свободы. И то, что наконец-то её милый автомобиль разомнётся.

…Она не призналась, что это она его сбила. Она не призналась, что это из-за неё он оказался в инвалидной коляске, но послушно, постепенно теряясь в его бархатном голосе и чёрноте глаз, возила её - пока он не сделал первые несколько шагов, пока не смог ходить.

Она не уходила и тогда, когда всё пошло на лад. Она не может не признать, что многое у него отобрала.

Что когда у него на минуту остановилось сердце, у его матери оно перестало биться навсегда.

Что когда она грустила по автомобилю, он потерял любимую.

Что когда она с трудом просыпалась по утрам, дабы ехать в надоевшую больницу, он ночами лежал без сна и смотрел в потолок - не в силах встать, не в силах сбежать, не в силах вернуться в свой старый, такой родной и любимый мир.

Теперь он хотя бы ходит. Улыбается. Двигается. Смеётся. Он не знает, что то была она, но никто и не скажет.

Потому что уже никто не помнит.

Он жмёт на газ сильнее и сильнее. Третья, четвёртая, пятая. Мимо скользят деревушки - он выворачивает руль.

- Что ты…

- Знаешь, - шепчет он, - как я ненавижу тормоза? Это жуткое, отвратительное чувство - необходимо тормозить! Но ведь мы не будем?

Они летят вперёд. На полной скорости. Туда, где идут дети. Туда, где ходят люди. Туда, где есть чему взрываться.

- Ты с ума сошёл? Остановись!

Она рвётся вперёд, умудряется как-то нажать на педаль тормоза - ничего. Ничего. Он запрокидывает голову, смеётся, в последнее мгновение выворачивает руль - они пролетают мимо.

- Я знаю, - шепчет он.

- В этом виноваты дети?!

- Только ты.

И они на полной скорости падают в реку - он вновь хохочет и блокирует дверь, когда она отчаянно пытается вырваться. Они умрут. Они оба умрут. Утонут в пучине его мести.

Ему нечего терять.

Ей осталось потерять только его.

Вода начинает просачиваться в салон.

Феофил был уверен в том, что всё в порядке, до той поры, пока чувствовал Нить. Она, невидимая, тянулась от него к некромагу - или наоборот. Феофил жил, потому что был жив этот чёртов сумасшедший некромаг. Феофил жил, потому что у него появился новый, короткий, почти незаметный шанс всё исправить.

Но у нити была определённая длина. И сейчас она, и без того тонкая, натянулась до предела и грозилась разорваться прямо в это короткое, дикое мгновение, пока он всё ещё пытался понять, что происходит. Когда отчаянно боролся за смысл.

Но он ещё был тут. Пусть совсем-совсем далеко, но Феофил мог его чувствовать. Нить не порвалась.

…Он устало вздохнул и закрыл на несколько секунд глаза. Сил в старом теле осталось слишком мало - и он отчаянно старался не тянуть их из некромага. Если тому не хватит могущества выбраться из очередной истории, то погибнут все.

Феофил вновь поднял голову, огляделся - библиотека казалась ему воистину огромной, но в тот же миг, впрочем, какой-то успокаивающей. Он знал, что в истории не долго было проходить столько времени - только несколько часов. Ровно такой отрезок времени, что нужен, дабы прочесть её вслух.

Сутки.

Уже сутки некромага и, что самое главное, его, Феофила, внучки не было в этом мире. Они заблудились, запутались в каком-то странном мирке.

Феофил опустился на стул и потянулся к книге, которую выбрал. Открыл на нужной странице почти что сразу - заклинание и ритуал показались ему такими привычными и понятными, что аж дурно становилось. Да только от всего этого толку мало; он должен был наплевать на собственное плохое самочувствие и вытянуть их на свободу из той ямы, в которую они же как-то умудрились попасть.