Good Again (СИ)

Крепко держа меня, он тяжело дышал мне в спину. Он медленно выскользнул, и я вдруг почувствовала себя осиротевшей. Мне уже его недоставало, и сколько прошло, что, всего пять секунд? Ну надо же, я и впрямь потеряла голову из-за Пита.

Так мы и сидели с ним несколько минут, пока я не почувствовала, что Пит слегка повернул ногу, тогда я встала. Вода постепенно становилась все холоднее, так что я поспешила взять шампунь и намылить ему и себе голову, а пену использовала вместо мыла, чтобы сполоснуть все остальное. Я взвизгнула, когда вода стала совсем ледяной, и мы оба в ускоренном темпе смыли с себя остатки шампуня и закрутили кран, хохоча от собственных криков, когда нас как удары плети обжигали безжалостные струйки. Пит стал вытираться прямо не вставая с сидения, я же вышла для этого из кабинки наружу. Потом он, опираясь на мое плечо, переместился в спальню, все еще дрожа, как и я, как осиновый лист. Я отыскала для Пита белье, и сама напялила одну из его старых растянутых футболок — она доходила мне в аккурат до середины бедер. Натянув белье, я снова сгоняла в ванную за его протезом и перенесла его на стойку в спальне, прежде чем забраться под одеяло и улечься на своем свое любимое место, чтобы голова покоилась у Пита на груди. Холодные, как ледышки, пальцы ног я спрятала под его единственную икру, силясь согреться.

— Прежде мы с тобой никогда не выливали всю теплую воду, — я все ещё дрожала.

Пит рассмеялся.

— Когда-то все случается впервые, — и стал растирать мне ладони, чтобы согреть.

Вскинув голову, я взгляла на него.

— Ты повесишь ту вывеску на новой пекарне? — спросила я.

— Не уверен. Пока не решил: сделать ее частью новой вывески или просто где-то хранить. Не хочу, чтобы ее снова мочил дождь, ну, и тому подобное.

- Так, может, повесишь ее внутри пекарни? А снаружи будет новая вывеска. В этом случае она и будет в пекарне, и хорошо сохранится, — предложила я.

Пит взглянул на меня сверху-вниз.

— А что, отличная идея. Может, даже сделаю для нее стеклянную витрину.

— Видишь, от меня тоже иногда есть польза, — сострила я.

— От тебя есть польза, хотя я завел тебя лишь для того, чтобы ты радовала глаз своей красотой, — усмехнулся он.

- Ну, тогда у тебя очень низкие стандарты красоты, — парировала я.

— Вот уж не думаю, — он рассмеялся. — Ты сногсшибательная, просто сама этого не понимаешь, — и он замолчал.

— А ты не думал повесить какие-нибудь из тех рисунков в пекарне?

— Какие, те, из альбома? — переспросил он.

— Ага, они подойдут, — я оживилась. — Ты можешь повесить и свои работы. Некоторые такие замечательные.

— Ох, Китнисс, не думаю, что покупателям захочется видеть изображения арены, — Пит замотал головой.

— Нет, Пит. Но у тебя есть пейзажи с Луговины, которые можно повесить. И, как их, натюрморты?

Пит покрутил мою идею в голове пару секунд.

— Наверное, мне нужно начать рисовать что-то кроме Игр. Я лучше сохраню альбом как он есть, но, может, скопирую какие-то портреты, — он еще немного подумал, в глаза загорелись жадным интересом.

— Да с тебя пора взимать плату за пользование моими идеями, — и я зевнула, поглубже зарываясь в его объятья. Мне уже и не верилось, что прежде я спала одна, и смутное, знакомое беспокойство зашевелилось в животе. Нет, только не страх. Сегодня ночью я не желала ничего бояться.

И мое желание сбылось. Этой ночью я действительно спала как младенец, да только вот Вселенная как обычно неверно истолковала мои сокровенные желания. Посреди ночи я проснулась оттого, что Пит, против своего обыкновения, ужасно ворочаясь, чувствительно ткнул меня локтем в спину. Я пыталась удержать его в своих объятьях, но он так дергался, что пришлось его основательно встряхнуть, бормоча: «Ну же, Пит, просыпайся», чтобы вырвать его из лап кошмара.

— Дурной сон? — спросила я.

— Ага, прости, — отозвался он слабым голосом. — Можно подумать, одного приступа за день было недостаточно.

— Все нормально. Просто у тебя в голове столько всего сейчас крутится. Просто отдохни, хорошо? — промурлыкала я ему и снова откинулась по подушки. Он еще некоторое время ворочался, но потом тоже погрузился в беспокойный сон.

***

Когда я проснулась на следующее утро, Пита рядом уже не было. Приходилось к этому привыкать, ведь, думала я, когда откроется пекарня, мы точно уже не сможем с ним вместе валяться в постели по утрам. И меня кольнула боль от ощущения грядущей маленькой потери. Ведь депрессии было не под силу меня одолеть, если поутру я просыпалась в объятьях Пита: и при этом уже было неважно, дремал ли он, или, уже проснувшись, смотрел на спящую меня. Порой я получала от него поцелуй. Порой — нечто большее, и это задерживало нас в постели до позднего утра, когда ранние пташки уже переставали щебетать в кронах деревьев. Тогда же, когда его в постели не оказывалось, я, проснувшись, всегда ощущала сказочный аромат пекущегося в духовке хлеба. Но мои чувства сказали мне, что сегодняшняя утро — вовсе не такое, и я вскочила с постели от нетерпения его скорей увидеть и убедиться, что с ним все в порядке, потому что теперь он был неотъемлемой частью моей собственной души. И давно остались позади времена, когда мне дела не было до того, что он отсутствует.

Прокравшись на цыпочках по коридору, я остановилась и прислушалась. На первом этаже его не было — это было ясно. Тихо ступая, я пошла дальше и услышала тихий шорох от прикосновения кисти к холсту. Преодолев свое всегдашнее нежелание бывать в его мастерской, я бесшумно вошла в открытую дверь, подкралась к нему. Он был полностью погружен в работу, клал краску жирными мазками. Возможно, меня должны были насторожить цвета, которые он использовал — багровый и алый, глубокий черный, серебристо-серый, тогда бы я сразу поняла, что он рисует нечто из ряда вон выходящее. Наверно, я была просто не готова это увидеть. Но в тот момент моим единственным желанием было оказаться поближе к Питу, я была перед ним безоружна, и не ждала подвоха.

И тут я это увидела. И отшатнулась, зажав рот рукой, защищаясь от рвущейся наружу тошноты.

На полотне была я. Но никто бы в жизни не подумал, что мы с ним были вместе уже почти полгода, пытаясь стать друг для друга всем на свете. На картине мои волосы были всклокочены, глаза — дико прищурены и пылали злобным огнем, грозившим сжечь все живое и прекрасное в мире. Мой рот был неестественно широк, вместо зубов — страшные острые клыки, и длинный, извивающийся язык старался выбраться за пределы изображения. Я почти могла слышать дьявольский хохот, который исторгал этот дьявольский рот. Пальцы мои были узловатыми, когтистыми, и вся я, казалось, была окутана сияющим, пепельным туманом.

Я была идеальным капитолийским переродком.

В ужасе отступив назад, я повалила мольберт и споткнулась о его деревянные ножки. Все во мне рвалось прочь, но я глаз не могла отвести от чудовищной картины. И это ему снится по ночам?

Пит заметил мое присутствие и подскочил, увидев мое перекошенное лицо.

— Китнисс, прости, это был мой кошмар, — в его глазах билось безумие, — Они напичкали мне голову такими дикими картинами, тобой… — накрыв голову руками, я ожесточенно ей затрясла, мир вокруг рушился в бездонную, безнадежную пропасть, которая разверзлась в сердцевине моей души. Он схватил мои руки и попытался их опустить, умоляя взглянуть на него. — Но я знаю, что это вовсе не ты, ты должна понять. Я знаю.

— Но не тогда, когда у тебя бывает приступ, — слова с трудом шли с языка.

Пит затих, уронив руки.

— Но я же знаю, что это на самом деле не ты, — выдавил он ослабевшим голосом, ведь мы оба с ним знали, что в момент приступа он вовсе не обладает подобной уверенности.

— Лучше уже не станет, — обреченно сказала я.

— Нет, Китнисс, не говори так, — взмолился Пит.

— Все так и есть, и мы теперь всегда будем полуживыми. И ничего, уже ничего нам не поможет стать прежними! — выкрикнула я, развернулась и выбежала из комнаты, как подстреленный дикий зверь, даже не сознавая, что на мне надета лишь длинная футболка Пита. И я бежала, пока не оказалась вдали от дома, в лесу, там, где меня уже не преследовали отчаянные крики Пита, который звал меня по имени. Мне было прекрасно известно, что, даже будь он о двух ногах, ему все равно было бы за мной не угнаться.