Ночная духота (СИ)

Светофор выдался слишком долгим, и я успела заметить мексиканского дедушку в широкополой сомбреро, медленно бредущего по тротуару с тележкой, гружённой ящиками с клубникой. Я сунула руку в рюкзак и радостно обнаружила двадцатку. Дедушка заметил припарковавшуюся машину и остановился. Я купила два ящика — себе и Соне, поблагодарила по-испански, пожелала хорошего дня и счастливая вернулась в машину. Немытые ягоды нельзя есть сытому человеку, а голодного не испугаешь никакими бактериями…

— Ты ненормальная? — спросила Соня вместо приветствия. — Я вчера на фермерском рынке закупилась на всю неделю.

— Что поделать, — отозвалась я, опуская ящик клубники на облицованную старой плиткой кухонную столешницу. — Придётся съесть сейчас. Я тебе помогу.

— Ты что, не завтракала?

Я кивнула.

— У тебя свидание? — продолжала она допрос каким-то совсем материнским тоном, от которого мне вдруг стало не по себе. Я попыталась вспомнить, когда последний раз звонила родителям, и не смогла.

— Что тогда вырядилась в деревне, как королева? — усмехнулась Соня, включая кофеварку.

— В церковь ходила.

Соня промолчала. Я смотрела, как струйка кофе наполняет чашку, и вновь, как во сне, ощутила во рту горьковатый привкус крови.

— Держи салфетку!

Я не поняла, чего так встрепенулась Соня, и лишь машинально поднесла салфетку к лицу. Оказалось, у меня пошла носом кровь.

— Часто у тебя такое? — спрашивала она, когда я выбросила третью окровавленную салфетку.

Я отрицательно мотнула головой и нагнулась к раковине, чтобы попытаться остановить кровавый поток ледяной водой.

— Приляг!

Я отрицательно мотнула головой, шмыгнула носом и потянулась рукой к чашке.

— Может не надо кофе?

Соня выглядела слишком обеспокоенной — наверное, это побочный эффект материнства. В ответ я отхлебнула горячей дурманящей жидкости, чтобы наконец смыть с языка жуткий привкус крови. Кресло и сладкий кекс подарили полное успокоение, а тазик с горячей водой унёс вместе с ногами в рай.

— Руки будем делать?

Я кивнула и, давясь кексом, добавила:

— И душу тоже.

Соня отрицательно мотнула головой.

— У тебя кровь идёт. Какая марихуана? Совсем рехнулась!

— Немножко, — заискивающе сказала я, но Соня гордо удалилась на кухню, чтобы наполнить мыльной водой ванночку для рук. — Ты не понимаешь, у меня душевная трагедия.

— Влюбилась, что ли?

Я промолчала и уставилась на матрёшки, выставленные на полке искусственного камина. Никогда не пойму, отчего за границей в русских вдруг просыпается тяга к хохломе и всему аутентичному, о котором дома никто и не мыслил. Потом перевела взгляд на Соню: усталый вид, несвежие волосы и какая-то стариковская тоска в голосе, а есть ли ей тридцать?

— Ты ко мне надолго? — примирительно спросила она.

— Мне только половинку косяка, и я черепашьим шагом до дома доберусь. Не беспокойся за меня.

О беспокойстве я добавила по привычке, под кальку с английского. Я уже отвыкла, чтобы кто-то обо мне в действительности волновался. Быть может, отцу было страшно пускать меня в шестнадцать лет за руль, а в университет я бежала без оглядки, потому не успела заметить на лице родителей тревогу. Я и тогда им не звонила, потому что нечего было сказать, а моё американское «Iʼm fine» действовало матери на нервы. Даже в коротком разговоре она непременно исправляла мои ошибки в русском и читала лекцию по поводу моей американизации. А сейчас я не смогла бы без дрожи в голосе произнести даже эту фразу, потому что не чувствовала себя хорошо. Вот и не звонила вовсе.

— Как знаешь, но я бы не села за руль, — продолжала Соня. — Дело твоё, конечно… Сама будешь разбираться с полицией. Бери тазик и шуруй на патио. Будем лечить депрессию вместе, мне тоже всё осточертело…

Соня всегда казалась мне странной, потому что, живя вне русскоязычного общества, я отвыкла от того, что люди жалуются на жизнь. Фраза «Everything is fine» стала бессмысленным набором слов, абсолютно не отражающим жизнь, но являющимся санитарной маской, без которой нельзя показаться на улице в период эпидемии. Русская поговорка о невынесении ссора из избы, совершенно неработающая по ту сторону океана, здесь является девизом любого американца, который за лучезарной улыбкой научился скрывать самые ужасные трагедии. Я улыбалась, как и все, и если американцы не обращали внимания на улыбку, то у русских действительно складывалось обманчивое впечатление о моем вселенском счастье.

Наверное, я тоже со своей уже почти американской колокольни не могла понять Сониного нытья. Ах, бедная ты Соня, бедная… Только не потому, что у тебя в жизни что-то идёт не так, а потому что ты элементарно не понимаешь своего счастья. Это у меня есть повод для депрессии, и мои головные боли не игра зажравшегося человека, а ты… Ты счастливый человек — муж, дети, дом и никаких вампиров… Черт возьми, на что ты смеешь жаловаться! Весь день ты свободна от детей и мужа, но вечером вы собираетесь за одним столом. Вечером всегда кто-то с тобой! Ну разве не в этом счастье?! А она — депрессия. Депрессия, которую способна вылечить только марихуана.

Но сегодня я не думала о Соне. Все мысли крутились вокруг сна. Слишком много знаков успел подать граф за три дня общения, чтобы я могла хоть что-то принять за работу собственного мозга. Нервы обнажились до предела, и если раньше я просто забавлялась Сониной марихуаной, то в это воскресенье надеялась на её лечебное свойство. Наверное, я тоже могла пожаловаться доктору на головные боли, и он непременно ответил бы: «Ну, конечно, марихуана самое лучшее лекарство от всех твоих проблем, только в базу тебя занесём и покупай траву на здоровье, вот и магазинчик дверь-в-дверь». Занесение в базу и останавливало меня, ведь в СССР учили, что базы просто так не создаются и из баз просто так никого не удаляют, а вот наличие в них любят проверять всякие государственные структуры. В студенческие годы мне хватало подпорченной водительской истории за постоянное превышение скорости, когда я неслась с учёбы на работу и обратно. Только после Клифа я осознала, что людские базы не чета вампирским, из последних удаляют быстро и навечно… Когда я жила будущей карьерой, никакой временный кайф не мог заставить меня ей рискнуть. Сейчас же моё будущее казалось слишком туманным. Успеть бы взять по полной от настоящего.

Когда на смену валерианке пришла марихуана, я надеялась, что под воздействием травы мой творческий элемент разовьётся в геометрической прогрессии, но муза ушла вместе с Клифом и не желала возвращаться. Я никогда не допишу рассказ про дружбу койота и орла, а вот кто-то умудрился исписать целую тетрадь жуткими французскими словами… Что же за дневник прячет Лоран, что за дневник… Вампир не мог так зачитаться, чтобы не услышать мои шаги — значит, хозяин специально решил раззадорить моё любопытство. Можно, конечно, спросить напрямую графа, хотя тот крепко хранит секреты приёмного сына.

Странно, но все три дня я и не вспоминала о дневнике, так для чего же он сейчас всплыл в памяти? Не для того ли, чтобы подтолкнуть меня к мысли начать вести дневник самой, как посоветовал тогда в подвале хозяин. Дневник личный, о Клифе… Нет, Лоран, я лучше о твоём псевдоотце напишу и дам тебе почитать — вдруг в какую-то ночь тебе станет так же одиноко и скучно, как твоему отцу… Или мне? Что не сделаешь от скуки! Даже примешься за соблазнение вампира, пусть пока только во сне… А что ты скажешь на то, чтобы соблазнить его наяву, чтобы подтвердить правоту слова, которым он так и не решился назвать меня вслух? Раз он не меняет мнения о женщине, так будем его подтверждать. Один приносит визитку, другой забирает, третий просто улыбается — как же я вас, упыри, ненавижу… Лучше бы вы выглядели как гоголевский Вий, чтобы не только от вашего нутра тошнило, но и от внешности!

Полуденное солнце светило ярко, но под навесом царила тень. Руки млели от обилия нанесённого на кожу крема, и только мозг работал в сумасшедшем режиме. Как там учат нерадивых водителей? Аварии можно избежать, если убрать хотя бы одно звено в цепочке, приведшей к ней: несоблюдение скоростного режима, невнимательность, плохое настроение… Интересно, что является тем звеном в моей вампирской цепочке, которое надо срочно устранить, чтобы остаться в живых?