Дети слепых (СИ)

- Фу, не рассказывай мне об этом!

Она рассмеялась и хлопнула Йойки по спине:

- Иди ешь свой запоздалый обед, мой высоко одарённый сын.

- Ну, перестань! Папа запретил тебе перехваливать меня!

- Но ведь папы здесь нет, правда? – она снова засмеялась. – К тому же, я просто шучу над тобой, дурачок.

Йойки знал, что она шутит. Как знал и то, что его мать искренне верит в его талант и большое будущее. Верит в него по-настоящему. А ещё она любит шутить. Мама Йойки была очень весёлой.

- А когда в школе первое занятие? – спросил он.

- В следующий вторник, - ответила мама и пошла в свою мастерскую.

Йойки вздохнул. Это плохо, что во вторник, подумал он. Придётся нарушить обещание, данное Клаусу и Киму. Они наверняка расстроятся. Но пропускать первое же занятие в художественной школе тоже нехорошо. «Это недостойно тебя, Йойки», - сказал бы его отец с серьёзным лицом.

Папа Йойки был серьёзным человеком. Во всяком случае, он хотел таким казаться. Ведь владелец крупной художественной галереи должен быть серьёзным и солидным. Но рядом с мамой просто невозможно было оставаться серьёзным и солидным, поэтому, когда папа приходил домой, он становился самим собой.

«У меня чокнутые родители», - часто думал Йойки, когда смотрел на них обоих, громко смеющихся над какой-нибудь ерундой. Но часто он и сам не замечал, как начинал смеяться вместе с ними. Им всегда было весело втроём.

Йойки быстро поел, налил себе чаю и пошёл вместе с чашкой в свою комнату. Стол был весь завален рисунками и учебниками, и Йойки уселся с чаем на кровать, чтобы не залить стол. Рядом с подушкой что-то лежало, и, присмотревшись, Йойки увидел, что это карманные часы.

Йойки глотнул чай и взял часы в одну руку, гадая, что они здесь делают. Потом он вспомнил, что нашёл их вчера вечером в нижнем ящике стола, когда искал тушечницу. Йойки понятия не имел, откуда у него эти старые часы, которые сейчас можно найти разве что в Антикварном магазине, но они почему-то ему очень нравились. Позолоченные стрелки остановились на шести часах. Йойки положил их рядом с подушкой, чтобы не забыть отнести в мастерскую и узнать, можно ли их починить. Ему вдруг захотелось носить эти часы.

Йойки допил чай, поставил чашку на пол рядом и улёгся на кровать, разглядывая часы. Через несколько минут его одолела зевота, и Йойки почувствовал себя очень уставшим. Сегодня был такой длинный день. Но скоро придёт отец. Нельзя засыпать сейчас, не дождавшись его.

Йойки убрал часы в карман. Закрыл глаза.

Он вспомнил, что сегодня ему снился странный сон. Снова.

Ему снилось бескрайнее розовое поле. И что-то ещё. Или кто-то ещё был там с ним, на этом поле. Во сне он чувствовал необыкновенное тепло и что-то ещё. Он улыбался, когда проснулся, но забыл почти весь свой сон, как только открыл глаза. Осталось только тёплое чувство где-то в груди.

Йойки часто видел необычные сны. Видел места, где никогда не был и которые казались ему просто фантастическими. Видел каких-то странных людей, которых никогда не знал. И всякий раз он чувствовал какое-то непонятное сожаление, когда просыпался. Но всякий раз оно быстро рассеивалось и забывалось с началом нового дня.

Мама говорила, что у него богатое воображение и художественное восприятие мира. Поэтому он и видит такие необычные красочные сны.

Рука Йойки ослабела, разжались пальцы, и часы, звякнув цепочкой, упали на покрывало.

Йойки уснул. Все морщинки на его лице разгладились.

Йойки уснул, и ему снилось бескрайнее розовое поле.

*

Тёплый ветер трепал волосы, касался щёк и губ, тревожил подол юбки. Чистое небо всасывало взгляд, всасывало душу, отражало само себя в недвижной водной глади. Дышалось легко, в воздухе витал едва уловимый аромат цветущих на берегу яблонь.

Юка стояла на мостике и смотрела вниз на воду. Она вспоминала свой разговор с Йойки на этом мосту. Жизнь в мире иенков подобна этой тихой спокойной воде.

Да, Йойки был прав. С тех пор как он ушёл, ничего не изменилось. Привычная жизненная полоса не искривилась, не сменила курс, а продолжала ровно идти вперёд.

С тех пор как Йойки ушёл, прошло два месяца.

И цвели деревья, и распускались каждое утро цветы на вересковом поле, и ночное небо было всё таким же звёздным, огромным, всепоглощающим. В мире иенков ничего не изменилось.

Но слишком много изменилось в маленьком мире Юки. В её мире изменилось всё. Ориентиры были потеряны, каждодневные привычные вещи – забыты, цели – размыты и бесплотны.

На следующий день после проводов Йойки, Юка сходила в его комнату, чтобы забрать обещанный рисунок. Как Юка и предполагала, это был их совместный портрет. Йойки обнимал Юку, держащую на ладони майнисовый цветок. Под портретом была подпись: «Навсегда. Верь в нас».

И Юка верила. Она долго сидела на полу в пустой комнате Йойки, где по-прежнему было так же светло, но теперь уже этот свет казался холодным и словно оголяющим стены и потолок, беспощадно проникая во все углы. Слишком пусто. Есть только этот свет, этот рисунок и Юка.

В тот момент она чуть не заплакала. Так силён был ужас от осознания того, что Йойки здесь больше нет. Так сильна была боль от острой памяти о нём и непроходящего ощущения его присутствия.

Но Юка не заплакала. Потому что обещала. Она просто взяла портрет. Просто встала. Попрощалась с Каной Йойки (которая теперь уже не была Каной Йойки) и пошла домой. Ей невыносима была мысль, что больше она никогда сюда не вернётся, что этот дом уже не принадлежит Йойки, что скоро здесь будут жить другие иенки со своей судьбой, своими желаниями и мыслями.

Но Юка не плакала.

Ей помогал «смотритель» или «калейдоскоп», как называла его её Кана. В первую неделю Юка просто не расставалась с ним – смотрела каждые пару минут. Потом – реже. Не потому, что ей надоело или она стала меньше думать о Йойки, просто у неё не стало на это времени. Короткие каникулы закончились, и снова началась учёба. Учителя, предметы, книги, новые заботы. Жизнь как будто разом усложнилась.

А Смотритель извещал, что с Йойки всё в порядке. Чаще всего у него было хорошее настроение, иногда Смотритель показывал скуку или наоборот веселье и смех. Всё было хорошо. И Юка знала, что должна радоваться этому. Но почему-то это оказалось неожиданно сложно.

Ни разу за то время, что Йойки провёл в мире людей, у него не было плохого настроения, ни разу он не грустил. В то время как Юка не находила себе места, прислушиваясь к глухой и тупой боли в груди, гнавшей её прочь от дома, от всех тех мест, к которым она привыкла и которые были связаны с Йойки.

Иногда ей казалось, что это несправедливо. Что Йойки легче, чем ей. Потому что он ничего не знает, потому что не ходит каждый день через мостик, по которому они когда-то ходили вдвоём.

У Йойки всё хорошо.

И Юка чувствовала жгучую жалость к себе и тут же начинала ненавидеть себя за такие недостойные мысли, за свою неспособность радоваться за дорогого ей человека.

Радоваться за кого-то оказалось неожиданно трудно. Радоваться за человека, одна мысль о котором отдаётся щемящей болью.

Юке казалось, что за эти два месяца она стала хуже. Стала слабее. Она сама себе не нравилась.

Она несколько раз ходила к Стене и к Воротам. Она продолжала искать ответы, но окружающий мир был по-прежнему глух к её вопросам.

Она подолгу стояла у Стены, приложив ладонь к ледяной чистой поверхности. Она сама не знала, чего ждёт. Мысль о том, что здесь появится Йойки, и что его можно будет увидеть хотя бы издалека, казалась фантастической. Казалась наивной.

Мия однажды сказала ей:

- Тебе скоро четырнадцать, а ты по-прежнему такая же наивная. Может быть, это и хорошо. Но тебе может быть трудно и может быть больно, если тебя вдруг постигнет разочарование.

Наверное, Мия была права. Ведь Юке уже было трудно и уже было больно.

Иногда она даже думала, что, быть может, это хорошо, что они с Йойки сейчас расстались. Им не придётся взрослеть вместе. Ведь взрослеть – это значит меняться, значит расставаться с мечтами и наивностью. Им не придётся наблюдать, как всё, что они хранили, рушится. Им уже не придётся разочаровываться друг в друге.