Тени утренней росы

Воронцова Татьяна

Тени утренней росы

В оформлении использована картина Кеса ван Донгена «Дама в черной шляпе»

Так же как актер всегда остается человеком, надевает ли он костюм своего персонажа или откладывает его в сторону, так и полностью познавший Нетленное всегда остается Нетленным и ничем более.

Шанкарашаръя. «Вивекашадамани»

1

Полдень. Вещи и люди почти не отбрасывают тени. И вновь, как вчера и позавчера, я удивляюсь, обнаружив себя здесь, на узкой извилистой дороге, ведущей к монастырю Превели, неподалеку от того места, где горная река Мегапотамус, вырвавшись из впечатляющего своей суровой первозданной красотой ущелья Курталиотико, впадает в Ливийское море.

Жизнь дала трещину, и это было вполне предсказуемо, если не сказать — закономерно. Беда в том, что я никогда всерьез не задумывалась о будущем. И не задумываюсь до сих пор.

Припарковавшись на плоской, как ладонь, площадке по соседству с экскурсионным автобусом, я вхожу в монастырский двор (привратник окидывает меня придирчивым взглядом, но я в джинсах и хлопчатобумажной блузке с коротким рукавом, что соответствует требованиям этикета), привычно бреду вдоль стены, которую украшает мемориальная доска с текстом о подвигах солдат Британского Содружества в годы Второй мировой войны, приближаюсь к собору с двумя полукруглыми нефами и двумя алтарями, разобранному при турках и восстановленному при веротерпимых египтянах. Сворачиваю за угол и там, на каменных ступенях, ведущих к монашеским кельям, снова вижу этого парня с папкой на коленях и кусочком рисовального угля в руке.

Похоже, он приезжает сюда ежедневно. Как, впрочем, и я. Но если его еще можно понять (он здесь по делу, вдохновенно переводит бумагу, к тому же, по-видимому, не очень далеко живет), то меня, меня-то что гонит сюда за пятьдесят километров? Монастырский музей (иконы, священные сосуды, терновый венец, облачение и оружие иноков, участников освободительного движения) я уже осмотрела. На скамье перед Святыми вратами посидела. Полюбовалась превосходной панорамой южного побережья области Рефимно. Пора осваивать новые маршруты! Однако я снова здесь.

Черноволосый парень в застиранных джинсах и клетчатой рубахе навыпуск рисует левой рукой. Раньше я этого не замечала. Да я его и не разглядывала. Сидит на солнцепеке без головного убора…

Ну, хватит. Я рассердилась на себя. В конце концов, мне-то что за дело?

Он тоже увидел меня. Узнал, с мимолетной улыбкой кивнул. Черт, этого только не хватало! Я не собираюсь знакомиться с ним. Я не собираюсь знакомиться ни с кем. Мне спокойнее под моей шапкой-невидимкой.

Торопливо вступаю под своды собора, останавливаюсь у алтаря Благовещения Девы Марии.

Здесь полумрак и прохлада. Тихонько потрескивают свечи. Чей-то силуэт загораживает дверной проем. Оборачиваюсь и со стыдом ловлю себя на мысли… ну да, почему-то я уверена, что это мой художник. Так-так. А с какой стати я называю его своим?

Как бы там ни было, это не он. Просто какой-то одинокий турист.

Выхожу на улицу, на яркий солнечный свет, и бреду через двор, мимо колодца, вниз по лестнице — к фонтану. Здесь никого нет. Со вздохом облегчения присаживаюсь на каменный бордюр и, постепенно впадая в транс, смотрю сквозь стекла солнцезащитных очков на сапфировую гладь Ливийского моря, блистающую у подножия гор.

Спустя два часа он все еще рисует — увлеченно, неутомимо. По правде говоря, меня уже разбирает любопытство, но заглядывать ему через плечо я считаю недопустимым. Все равно что читать без спросу письма или подслушивать телефонные разговоры. Сама я давно уже не рисую, несмотря на имеющиеся навыки и специальное образование. Раньше — да. Время от времени. Когда была помоложе и не так ленива… Да нет, дело не в том. Просто в какой-то момент я поняла, что проектирование зданий не для меня. И перестала этим заниматься. А вскоре перестала и рисовать.

Встречать тусклый рассвет на громадных серых валунах под стенами Соловецкого монастыря, ежиться от ветра в короткой джинсовой курточке и рисовать, рисовать. Вот уж романтика!

Обветренные губы, на лице ни грамма косметики — восемнадцатилетний гений, студентка Московского архитектурного института. Обязательная для всех практика после первого курса. Славное времечко: житье-бытье на втором этаже пустующей в период летних каникул деревенской школы. Раскладушки в ряд у стены (мальчики — 8-й «А» класс, девочки — 8-й «Б»), по вечерам плавающий под потолком сигаретный дымок (югославские сигареты «Ядран» с фильтром, пропитанным вьетнамским бальзамом «Золотая звезда», что делало их восхитительно ментоловыми, — о, студенческая смекалка!), днем архитектурные обмеры бревенчатых домов, объявленных памятниками старины, и — чертежи… нескончаемые чертежи. Кипы, тонны чертежей. Подобная работоспособность свойственна только студентам. Полуголодные (на дворе начало восьмидесятых, в продовольственных магазинах только водка и консервы), счастливые, обалдевшие от избытка впечатлений, после каторжной работы над планами и фасадами мы спешим к берегу Белого моря или на широкое монастырское подворье — рисовать. Белое море, белые ночи… Вот где никто не заглядывал через плечо. Хмурые коренастые поморы только косились в нашу сторону с плохо скрытой неприязнью и ни разу не пытались поговорить. Мы были для них чужаками — слишком шумными, слишком заметными, слишком молодыми.

Да, есть что вспомнить. Перед сном в школьном классе, декорированном под общую спальню, — шепот, хихиканье, маленькие девичьи секреты. Днем — ползанье на карачках с рулеткой и блокнотом по нежилым теперь уже горницам, светелкам и погребам добротных бревенчатых срубов. Абсолютное, беспредельное счастье, полное отсутствие мыслей о будущем. Катание на лодках по лабиринтам каналов, прорытых сто лет назад трудолюбивыми монахами. Каналов с красной от повышенного содержания железа ледяной водой, где под днищем лодки висят серебристые щуки, похожие на металлических монстров. Корабельные сосны, взмывающие до самого неба. Незабвенная подруга Надежда, позже предавшая меня и до сих пор не прощенная мною. Суета.

Поднимаясь по лестнице, я нарочно стараюсь не смотреть в его сторону, хотя и не знаю наверняка, там ли он еще. Мог ведь уехать. Ох… С папкой под мышкой и рюкзаком за спиной он направляется туда же, куда и я, — к выходу. Высокий, очень худой, с прямыми, развернутыми плечами и танцующей походкой манекенщика. Но манекенщики не просиживают часами на ступенях древней обители, пытаясь выразить на бумаге подавляющее великолепие здешних мест.

Его хищная грация пленяет меня, и некоторое время я просто любуюсь издали каждым его шагом. Но тут он оборачивается и замирает на месте, будто перед ним не крашеная блондинка неопределенного возраста в шляпке и темных очках, а какой-нибудь Минотавр.

Кажется, у меня проблема. Он стоит, поджидая меня, прямо посреди площади, и нет никакой возможности избежать нежелательного знакомства. Боже, ну почему я такая дикая? Почему не могу просто подойти и поздороваться с человеком?

Глаза его скрыты стеклами солнцезащитных очков. Черные волосы, отросшие почти до плеч, перетянуты на лбу кожаным ремешком, как у индейца.

— Говорите по-английски? — спрашивает он. Тоже, разумеется, по-английски.

— Да, — отвечаю я после мучительных колебаний. — Немного.

— Немного? — Его одобрительная усмешка почему-то вызывает у меня негодование. — Хорошее начало. Обычно люди говорят слишком много и этим все портят.

Тембр его голоса завораживает. Баритон с легкой болезненной хрипотцой. Перекупался, что ли?

— Вы ходили к фонтану? — интересуется он, разглядывая меня сквозь темные стекла очков. Это страшно бесит, ослабляя мою решимость сохранить инкогнито. — Вам понравилось? Там сверху выбит знаменитый византийский палиндром[1], вы заметили? Знаете, что он означает?

— Что?

— Смой все грехи, не только грязь с лица.