Трансильвания: Воцарение Ночи (СИ)

— А после этого меня объявили королевой. А женщине-монарху нужно идти на уступки. — Я криво улыбнулась через плечо и снова обернулась к практически обмершему от страха юноше. — Ты знаешь, что мои родители хотели, чтобы я вышла замуж за такого, как ты? Никчемного, человеческого, не наделенного мозгами юнца. Я должна была бы всю жизнь готовить, стирать и ухаживать за мальчиком, подобным тебе. При всем том, что меня раздражают молодые бестолковые мальчики, и я предпочитаю мужчин постарше. Но нет. Мои родители считали такого, как ты, апогеем моей жизни, всем, чего я могла достичь. Знаешь, как это напрягает? При всем том, что любила я его. — Я кивнула головой в сторону Владислава. — Но кто бы стал меня слушать? Его считали средоточием зла. А знаешь почему? Мои родители страшными сказками пресытились. И религия разъела им мозг. Они всегда хотели быть правильными и поступать правильно. Потому что это правильно выбрать такого, как ты, завести детей, состариться и умереть. А быть с ним, убивать, чтобы питаться, повергать мир в хаос и террор — это неправильно. Против Бога. А я свергну любого Бога с пьедестала, который запретит мне любить. Потому что я неправильная. Потому что я не могу отменить то, что я чувствую. А то, что я чувствую. — Я рассмеялась дико и страшно, стирая набежавшую слезу со щеки. — Мой психоаналитик назвал бы созависимостью. Да, я — ужасный человек. У меня психологические проблемы. Я стала наркоманкой, и если бы моей дурью была бы настоящая дурь, это было бы еще полбеды, а мой наркотик — чувства к этому мужчине, которые толкают меня сначала поговорить с тобой, а потом разорвать тебе глотку, потому что ты — уродливое напоминание о том, кем я должна была стать, а он так влияет на меня, что я бегу от жизни смертных, потому что хочу большего. Обещание вечной любви всех ее ожидающих с ума сводит. Когда ты чувствуешь, что это то самое, пусть и трижды для всех неправильное. Знаешь, что ради него и во имя его ты убила бы сотню предложенных тебе в мужья мальчиков. Я ничего не могу сделать с этими чувствами. Они въелись в меня и грызут где-то на уровне сердца. И все меня ненавидят за это. Даже собственная мать, спланировавшая мою жизнь до последнего ее вздоха. Тогда мне ничего не остается, кроме как подтвердить ее слова о том, что я — чудовище. Я — чудовище. И я бы все отдала, чтобы никогда больше не быть человеком.

Оскалив клыки, я вонзилась ими в шею юноши. Кровь брызнула на образа, взиравшие на всех присутствующих с печальной кротостью.

— Заканчивай с ним. — С презрением глядя на юношу, обратилась я к Владиславу, отвернувшись. По звуку покатившегося по полу предмета я поняла, что мальчик был обезглавлен.

— Вот и хорошо. — Улыбнулась я прихожанам. — На одного меньше. Когда я закончу здесь, я раскрашу все стены алой палитрой. Подойдите, Ваше Величество.

Владислав подошел и вложил свою окровавленную руку в мою, улыбнувшись людям беспечной улыбкой.

— Как думаешь… — Придвигаясь все ближе к груди супруга, я замерла в нескольких миллиметрах от его губ. — Местные занимаются любовью только в темноте и под одеялом?

— Полагаю, что да.

— Как насчет того, чтобы преподать им мастер-класс о том, как нужно заниматься этим правильно? — Я хищно смотрела ему в глаза, касаясь пальцами его окровавленных губ. — Боже, какой ты красивый. У меня ноги подкашиваются, и голова, как в тумане.

— Хочешь сделать это в обители Божьей? — Он усмехнулся, не сводя с меня пристального взгляда. — Этому даже я тебя не учил. Как ты только смеешь все еще именовать меня силой зла? Ты же сама — конченная психопатка без крыши.

— Ни чувств, ни сожаления, ни совести, ни человечности. Этому ты учил. Я лишь внесла приятные дополнения в правила. Усовершенствовала их, так скажем. Так рождались демоны во многих фильмах ужасов. Антихристы, которые потом уничтожали мир. Это наш с тобой маленький бесплатный медовый апокалипсис.

Запустив руку в его волосы, я коснулась его губ своими…

Мы творили беспредел и разврат на святой земле, а образа взирали и взирали на нас своими печальными взглядами… Когда оргазмическая волна оставила нас обоих в покое, одернув платье, я тихо произнесла. — Пора кончать с ними. Веселье закончилось.

Мы пили кровь прихожан и рвали их тела на куски. Мы утоляли жажду, как дикие животные, голодавшие месяцами. Мы залили всю церковь кровью своих жертв. И я не могу сказать, что это вызвало ужас хотя бы в одном из нас. Мы чувствовали, что поступаем правильно. Ведь мы находились на самой верхушке пищевой цепи, и нам не было дела до человеческих чувств или жизней. Кровь насыщала нас и фонтанировала потоками из разорванных тел. Мы были самыми жестокими художниками своего времени, ведь, чтобы смешать палитру для своего творчества, мы покончили с жизнью двадцати шести жителей безымянной деревни… Позже, когда мы прилегли в поле на закате, смыв с себя кровь жертв в близлежавшем озере, я взяла в руки ромашку.

— Зачем гадать, когда и без ромашки знаешь ответ? Любит. — Улыбнулся Владислав, касаясь моего лица теплыми пальцами.

— Такой самоуверенный. — Я рассмеялась и покачала головой. — Как знать, быть может, объект моих гаданий какой-нибудь известный высокий голубоглазый красавец блондин?

— Ты разбила мне сердце, моя королева. — Улыбнулся он в ответ, сосредоточенно глядя на меня. — Это правда? Неужели чувства ко мне так влияют на тебя? Я знаю, что ничего не чувствую, просто не могу. У меня же нет души. Но все же мне больно знать, что мое влияние так болезненно и разрушительно для тебя.

— Все в порядке. Я в порядке. В смысле, нет. Не совсем. Ты в моей голове проводишь больше времени, чем дома. Ты все знаешь. Пока ты здесь, все будет хорошо. Я буду в порядке. Сейчас я выпустила пар. Я сдерживала эмоции все мои семнадцать лет, и эта массовая резня… Она была необходима. Я чувствую, что установив свои правила, становлюсь менее зависимой от чужого мнения. Сейчас я морально очищена и свободна. И даже сыта. Но ты знаешь, в какой день я рассыплюсь на осколки, любовь моя. Если ты оставишь меня… Или если… — Я с трудом выдавила из себя следующее слово. — Погибнешь… Если с тобой что-то случится… Я держусь в жизни этой лишь за тебя. Если в моей жизни по какой-либо причине тебя не станет… Я уничтожу всех, до кого смогу добраться, уничтожу этот мир. А когда он будет гореть, и уже ничего больше не останется живого: ни растения, ни последнего бьющегося сердца, я убью себя. — В глазах моих стояли слезы. — Не бросай меня. Теперь я не смогу продолжать одна. Я — ничто без тебя.

Я обвила руками его шею, прижавшись к нему всем телом, как ребенок льнет к матери. Сильные руки крепко сжали мое тело в объятьях. — Не отпущу, родная. Ничего не бойся. Я с тобой навсегда. Я удержу тебя над пропастью.

— Это же притворство. — Мой голос звучал глухо и тихо. — Насчет отсутствия души, человечности и чувств. Ты переживаешь из-за меня. Я плачу сейчас. Мы — не бездушные твари. Мы чувствуем. Просто иначе. Острее. В нас нет лицемерия, как в людях. В силу того, что они смертны и всего боятся, боятся мстить, потому что им мешает закон, боятся говорить правду друг другу, потому что зависимы от мнения окружающих о себе, они и распыляются. Сегодня лицемерная улыбка соседу. Завтра — врагу. С близкими же, как кошка с собакой. А в нас нет страха. Главные чувства в нашей жизни для нас все. И мы направляем все свои чувства на того, кого любим, не растрачивая их на посторонних. Потому что нам не надо лицемерить. Потому что мы можем ненавидеть религию и уничтожить церковь, не боясь попасть в тюрьму. Нас может раздражать сосед, и мы можем внушить ему ударить себя ножом, не боясь того, что с утра придется интересоваться о его здоровьи, до которого нам нет никакого дела. Зато, если касается дело нас двоих, мы уничтожим миры, чтобы сохранить друг друга. Честность и любовь к единственному близкому человеку. Вот как мы стали чудовищами.

— Пожалуй, ты права. — Муж нежно поцеловал меня в щеку и, сорвав ромашку, вплел ее в локон у меня за ухом. — Ужасно так говорить, но когда ты плачешь, ты становишься красивой и невинной, как наивное дитя.