Good Again (СИ)

Хотелось заползти под одеяло и не двигаться, но надо было разобраться с тремя тушками диких индюшек — ведь больше всего я ненавидела, когда хорошая еда пропадает зазря. Поэтому я села, чтобы ощипать их и разделать, прежде чем убрать на хранение. И снова подумала о приюте и о том, как много радости доставит детям запеченная в духовке индейка. Стоило вообразить себе перемазанные соусом пальчики, жующие и улыбающиеся рожицы, и настроение чуточку улучшилось.

Когда я кончила потрошить добычу, буря эмоций поутихла. Гейл не понимал меня, совсем не понимал, не знал, какая я теперь. Дела с этим обстояли даже хуже, чем во время Революции, когда я сама толком не могла себя понять — меня оправдывало лишь то, что я была настолько подкошена всем мной произошедшим, что наша общая жажда мести тогда сплотила нас. Но когда её не стало, а Прим погибла, последние связующие нас нити оборвались. И после сегодняшнего разговора я была уверена, что нашей прежней душевной близости не суждено возродиться. И это огорчало меня больше всего.

Отвлекаясь от своих горестей, я понесла тушку индейки в приют. По дороге, в Шлаке, заметила Сальную Сэй — она брела по медленно оседающему сероватому снегу.

— Славная добыча, девочка, — кивнула она на мою набитую до отказа охотничью сумку.

— Ага, — только и сказала я, подумав о ее маленькой внучке, Дэйзи, которая могла часами завороженно разглядывать клубок ярких ниток или какую побрякушку. Ясно, что она останется такой вот, «не от мира сего», уже насовсем. Родители девочки погибли под бомбежкой, но Сэй не оставляла ее без присмотра, даже когда ей нужно было ходить еще и за мной, когда я впала в ступор. Она и сейчас еженедельно у нас прибирала, но уже не готовила, как прежде. И я всегда оставляла для нее и ее девочки хлеб и мясо, зная, что никогда толком не смогу отблагодарить за все, что она для меня сделала, за ее заботу в те месяцы черного уныния, терзавшего меня по возвращении в Двенадцатый.

— Несешь из дома? — спросила она, когда мы пошли с ней бок о бок.

Я кивнула, смущенная тем, что она поняла мои намерения.

— Эдна всегда рада тебе, — сказала Сальная Сэй, шагая со мной в ногу. Я вопросительно на нее посмотрела. И с чего я взяла, что мои визиты в приют останутся незамеченными? Шлак был таким тесным мирком, особенно теперь, когда так мало людей в нем осталось, так что все всё и про всех знали. Но мне от этого было очень даже не по себе.

— Эдна? — переспросила я, густо покраснев. Я мельком видела нынешнюю заведующую приютом и до войны, но лично с ней знакома не была, хотя смутно припоминала, что ее муж был одни из шахтерских бригадиров.

— Миссис Айронвуд. Ну, она была замужем, но ее муж погиб под бомбежкой. Они не завели своих детей, чтобы не посылать их на Жатву. У всех этих женщин нет своих детей — такие вот дела, — я кивнула в знак того, что понимаю, о чем идет речь, тем более, что и сама была согласна с такой вот жизненной позицией.

— И как она оказалась во главе приюта? — поинтересовалась я.

— Ну, Эдне было очень одиноко в Тринадцатом. Наверное, она пыталась пережить смерть своего мужа, вот и занялась сиротками Двенадцатого, чтобы и они не маялись одни. Самых младших помогла распределить по семьям, — Сальная Сей печально покачала головой. — Но остальных не удалось пристроить. Ну, знаешь, тех, кто постарше, кто болен, их никто не хочет брать к себе. Вот и взялась за них сама.

Пит был прав. Так маленькая девочка, дочка погибших торговцев, с переломанными ногами была никому не нужна, а тощие шлаковские сироты — и подавно.

— Она хорошая женщина, хотя до восстания даже телефона никогда в глаза не видела. Но, знаешь, она прямо в Капитолий позвонила, чтобы в приют на работу направили несколько шахтерских вдов. А когда пришла за помощью к мэру Гринфилду, тот нашел кое-какие деньги на школу и разместил приют в бывшем шахтоуправлении, раз старое здание сгорело.

— Впечатляет, — я произнесла это от души. И что мы будем делать без нынешнего мэра? До меня дошло, что мы ведь все делаем общее дело — пытаемся как-то выкарабкаться из руин после войны. Но кое-кому удавалось при этом являть собой пример благородства и широты души.

— Она — хороший, добрый человек, — сказала Сэй с нескрываемым восхищением. — Так же, как и ты, девочка, — и потом замолчала, хотя мы все еще шли рядом, оставив меня наедине с моими мыслями.

Вскоре я оказалась у двери приюта. Сальная Сэй решила зайти туда вместе со мной, и я была ей за это благодарна, так как чувствовала себя не в своей тарелке, так много всего узнав для себя о новой приютской заведующей. Сэй даже стучаться не стала, просто открыла дверь и вошла, и я следовала за ней, как на буксире.

— Всем здрасьте! — выкрикнула она, оповещая о своем приходе.

— Сэй, я в кухне! — отозвался голос откуда-то слева от нас.

Мы дошли до конца коридора, и я до моих ушей долетел равномерный стук мяча об асфальт. Выглянув из-за плеча Сэй в окно, я поняла, что дети играют на заднем дворе. И остановилась, чтобы на них посмотреть: мальчишки постарше гоняли мяч по едва подсохшей земле, те, что помладше, держались в стороне: кто-то играл, кто-то бесцельно слонялся вдоль забора. Одна из воспитательниц — теперь я знала, что ее зовут Мэйлб Берч — толкала инвалидное кресло белокурой девочки, а та с любопытством прислушивалась к болтовне двух других девчонок, явно сгорая от желания тоже поучаствовать в беседе.

Попав в кухню, мы увидели, что миссис Айронвуд бьется над прочисткой дровяной печи, даже на лбу у нее виднелись темные пятна золы. Она поспешно вытерла руки о фартук.

— Представляешь, дымоход засорился, с утра с ней вожусь, — она как будто продолжала прежний разговор. Засор — обычное дело для этих дровяных печей, а с этой, такой здоровой, и наверняка — с длиннющей трубой, конечно же, придется повозиться. — Простите мою невежливость, мисс Эвердин. Но мне не оторваться — дети нынче еще даже не ели.

Я лишь кивнула в знак того, что понимаю их бедственное положение.

— Можете готовить пока на моей кухне, Эдна. Это же рядом, — предложила Сэй, и они что-то принялись горячо обсуждать. Я же тем временем занялась простукиванием печной трубы, прислушиваясь к издаваемому ею в разных местах звуку. Судя по тому, как она мне отвечала, внутри было полно копоти**.

— Нет, — сказала я резко, и потом уже более мягким тоном, уточнила. — Сколько вас всего?

— Пятнадцать… — миссис Айронвуд замялась.

Прихватив на столе карандаш и клочок бумаги, я быстро застрочила. Потом вручила записку Сальной Сэй.

— Отнеси это прямо в пекарню, Питу, — Сэй и миссис Айронвуд пытались протестовать. – Нет, прошу, не отвергайте нашу помощь. — пробормотала я, убирая содержимое своей охотничьей сумки в холодильник. — А я разберусь пока с этой трубой.

Две пожилые женщины взирали на меня с заметным удивлением, так, что я даже смутилась, но, справившись с собой, переключила все свое внимание на засор, и Сэй вскоре потопала к выходу.

Я молча трудилась, скребя ершиком на длинной ручке по дымоходу, но коварная труба мне всё никак не поддавалась, осыпая меня дождем золы. Мне вспомнилась маленькая дровяная печка в нашем старом доме и то, как мой отец, вечно покрытый угольной пылью, раздражение по этому поводу моей обычно кроткой матери. Очаг был довольно примитивным, но трубы регулярно забивались от золы или каких-то посторонних предметов, которые могли попасть в них сверху, и это было опасно — можно было угореть.

Миссис Айронвуд помогала мне, убирая осыпавшуюся золу, сгребая в совок и отправляя в мусор. За работой она не переставая говорила со мной:

— Когда ты первый раз пришла и принесла нам оленя, я была просто поражена. Думала, отчего ты, именно ты, пришла и принесла нам разом столько мяса. — она потрясла головой, и снова заговорила. — Никак не думала, что ты придешь снова. Ну, помогла разок, пожалела. Но ты стала приходить все время. Спасибо, девочка.

Я молча ей кивнула, не переставая терзать трубу. Но она еще не все мне сказала.