Вернись и полюби меня (ЛП)

- И они вас не увидят? - спросил Гарри.

- Мы – часть тебя, - ответил Сириус. - И видны только тебе.

Все еще глядя на Лили – на свою мать; она всегда была его матерью, и всегда ею будет, и это никогда, ни за что не изменится, – Гарри произнес:

- Побудь со мной.

И они шли за ним следом – ибо, как и говорил Сириус, все они были частью Гарри, и весь их мир в этот миг заполнял только он один – ее мир так точно, с того самого дня, как он появился на свет, этот ребенок, которого она потеряла… И вот он снова тут, такой взрослый, такой храбрый и любящий; она чувствовала: именно его любовь привела их сюда – в эти последние минуты его жизни.

Лили поймала себя на том, что смотрит на Джеймса – а он на нее, на мгновение оторвавшись от Гарри – и, как в зеркале, увидела в его глазах те же чувства, что испытывала сама, и те же вопросы. Она смотрела на него, пытаясь навеки запечатлеть его облик в сердце – запомнить мужа вслед за сыном… очки перекосились, одежда в беспорядке – он выглядел так же, как в ночь их гибели. И Сириус, и Ремус – они казались чуть старше, чем остались в ее памяти, но оба все еще такие молодые, все еще похожие на тех людей, кого она знала… Она хотела с ними заговорить – миллион всяких разностей так и вертелся на языке, – но все с той же кристальной ясностью чувствовала: это единственный миг, единственный раз, когда они позволили себе переглянуться, провожая Гарри в его последний путь.

Это было прощание – настоящее прощание, с теми людьми, которых она знала, а не их бледными подобиями, которые остались там, в Хогвартсе. Ее старые друзья – те, кого она любила…

Последнее, что связывало ее с прежней жизнью.

“Прощайте, - подумала она, глядя на них. - Вы навсегда останетесь в моем сердце именно такими”.

И, в последний раз бросив взор на Гарри, она потянулась к нему, коснулась ладонью его спины – и в этот самый миг он разжал пальцы, маленький черный камешек выскользнул из них и упал в траву… и Лили затянуло назад, во тьму.

***

Она рыдала так горько, что едва успевала вдохнуть – и тут же снова заходилась плачем. К ней кто-то прикасался – чья-то рука на лице, и вторая – на плече, но глаза почти ничего не видели, и мысли разбегались – ей было нужно…

- Сев, - позвала она, но звук его имени почти потерялся в очередном всхлипе.

Мир задергался – и вдруг резко затормозил, и все куда-то опрокинулось, Лили покатилась, налетела на что-то твердое и упругое – чье-то тело, распахнула глаза – Сев! – и они вместе во что-то врезались.

- Ебать! Какого хуя? - рявкнул Северус – его руки придерживали ее, не давая упасть.

- А ну вылезай из машины, парень! - сказал незнакомый голос. - Не знаю, что тут творится, но дальше ты не поедешь!

- Твою же мать…

Дрожащей пятерней Лили откинула волосы с лица, вытерла глаза – из них по-прежнему катились слезы – и огляделась по сторонам, щурясь сквозь мутную пелену.

- Та-акси? - она шмыгнула носом; рыдания все никак не стихали – просто не могли уняться.

- Все в порядке, барышня, - заверил ее водитель. - Теперь вы в безопасности…

- С таким-то неебическим имбецилом? - прорычал Северус.

- Сев, что с-случилось? - один всхлип, второй; она никак не могла вдохнуть – от плача перехватывало дыхание.

- Мы выходим, - он пинком распахнул дверцу.

- А ну-ка погоди… - начал было таксист.

Северус зарычал – на этот раз без слов, яростно и совершенно по-звериному, наставил на него свою волшебную палочку и прошипел:

- Обливиэйт!

Лицо водителя разгладилось, а взгляд стал отсутствующим. Лили выбралась из такси под висящую в воздухе морось, которая тут же начала оседать на ее спутанных волосах, на горячих и зареванных щеках; ноги едва ее держали, не устояв, она опустилась на колени – тротуар был влажный, и брюки немедленно промокли.

Северус захлопнул дверцу машины и обхватил Лили за талию, помогая встать.

- Можешь идти? - спросил напряженно, оглядывая ее с ног до головы… никакой окклюменции, один только Сев, злющий как черт. От этого зрелища у нее заныло сердце – оно и так уже исстрадалось…

Кивнув, она глотнула воздуха – и слезы полились в три ручья, а на грудь навалилась какая-то тяжесть.

Северус ни о чем ее не спрашивал, просто поддерживал, пока они брели по тротуару до еще одной автобусной остановки. Там было холодно и почти темно – только мерцали ртутные лампы уличных фонарей, – но зато безлюдно, и крыша защищала от дождя. Шурша шинами, мимо проносились автомобили, и в далекой вышине слышался тяжелый гул… это что, самолеты?

Он помог ей присесть на жесткую скамью – а потом не мешал, когда она прижалась к нему и снова расплакалась, уткнувшись в его рубашку.

“Гарри, - подумала она. - О, Гарри…”

Тогда, накануне Нового года, когда Северус рассказал ей, что Дамблдор уготовил ее сыну смерть, чтобы выиграть войну и победить Волдеморта, она похоронила это знание где-то глубоко внутри, потому что никак не могла уложить в голове саму мысль о таком чудовищном предательстве. Нет, осознать-то она осознала – на самом примитивном, поверхностном уровне, и именно поэтому так настороженно отнеслась к Дамблдору во время того чаепития у него в кабинете, но до конца все равно не понимала. Пока не увидела собственными глазами. Дело было не в чем-то одном – не в выборе, не в войне, не в смерти или предательстве, и даже не в наивных иллюзиях, не в развенчанных идеалах, не в надеждах, которые теперь сгорели дотла, – нет, это было все разом, все целиком, все, чего теперь не стало.

Ее малыш – милый ее крошка – его больше нет. По-настоящему нет.

Ее муж – и друзья…

Все, что было в ее жизни…

Вся ее жизнь – все, что она знала, и любила, и о чем когда-либо мечтала, и даже она сама…

Ничего этого больше нет. Прошлое умерло – навсегда.

И поэтому она проливала слезы, которые словно шли из самых глубин сердца, и прижималась к Северусу, к своему первому, и последнему, и самому лучшему другу, а на улице неспешно накрапывал дождь, и где-то в вышине затухающий гул самолетов врезался в тишину.

***

- Что случилось? - негромко произнес Северус; это прозвучало как нечто среднее между вопросом и утверждением.

Перед ее зажмуренными глазами снова встал тот лес, и Гарри, который смотрел на нее так, будто как никто другой понимал, каково это – мечтать о том, что никогда не сбудется.

- Мне… привиделось, что я призрак. В лесу, - под веками снова скопились слезы – словно напоминая, что не всякое горе может себя изжить. - И там был Гарри.

Северус замер. Лили потянулась к нему; взяла за руку, переплетая их пальцы.

- Он шел умирать, - мимо проехала пара машин; желтый свет их фар скользнул по ее закрытым векам, но не затронул ту картину, которую она видела перед собой: темный лес, тихая весна, и Гарри, Джеймс, Сириус и Ремус – все рядом… - Как ты и рассказывал.

- Ты была там одна? - он помедлил, прежде чем задать этот вопрос; как и в прошлый раз, интонация его была почти утвердительной.

- Нет, - уточнять она не стала, но Северус в этом и не нуждался. - А потом он обронил какой-то черный камешек, и я… проснулась.

Да. Она наконец-то пробудилась ото сна.

Здесь и сейчас, сидя на этой автобусной остановке и чувствуя, как на щеках стынут подсыхающие слезы, Лили ощущала в себе такую же перемену, как тогда, когда весь мир заполнил зеленый свет, а потом все почернело, и сквозь мрак размытыми пятнами проступила ее старая спальня, и она осталась одна, а Джеймс и Гарри исчезли. Тогда ей показалось, что раз вокруг все те же знакомые люди, к которым можно прикоснуться, с которыми можно поговорить, – значит, она вернулась назад… но это была ошибка.

Сердце треснуло и раскололось на части, и из него потоком хлынули чувства: любовь, и тоска, и горечь утраты – как бесконечная река, что течет к самому центру земли. Да, Авада не причиняла боли – но только телу; это заклинание рассекло ее напополам, ударило по ней безжалостным разрывом, и чем бы ни было это место, в котором она оказалась, – будь то посмертие, или мир, в котором все повторяется заново, или же вовсе нечто необъяснимое и непостижимое, – прежней ее жизни в любом случае настал конец, такой же несомненный, как если бы под ногами у Лили клубились облака, а впереди возвышались небесные врата.