Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь (СИ)

— Тише-тише, всё хорошо, — сказал он, нанося такую же рану на свою ладонь.

Они подали друг другу руки, кровь смешалась, стала одной на двоих. Алиса подняла взгляд на Френа, тот только сильнее сжал ладонь, посылая пульсацию боли по нервам.

Откуда взялась привязанность, доверие, которым она так быстро прониклась к незнакомому, чужому человеку? Почему Аляска неожиданно стала домом, каким не была даже Школа Ксавьера или то место, где она жила с семьей? Возможно, дело в том, что она никогда не знала об опасностях, которые представляют взрослые мужчины для маленьких девочек, никто не говорил ей, что нельзя говорить с незнакомыми людьми. Она была заперта в подземном убежище, где никому не было до нее дела. Но в этой деревне каждый смотрит на неё и пугается каждого чиха. Серьезно, каждого чиха, потому что жители этой деревни никогда не рождались настолько слабыми. Только это не выражалось в неприязни, скорее в беспокойстве и стремлении научить, уберечь, исцелить. За первый год Алиса обучилась медицине, знала, что и в каких пропорциях смешивать, чтобы получить исцеляющий эффект, параллельно с этим она училась выживать в суровом климате Аляске, училась любить и ощущать как это — когда любят тебя.

Призрак грустно улыбается и смотрит так, что сердце замирает. Их кровь смешалась, стала общей, связь установилась настолько прочная, что протянулась даже сквозь время, даже в обратном направлении. Может, ему, Клинту Бартону, на роду так написано: влюбиться без памяти и растить маленькую девочку, сожалея о бесчисленных годах между ними, и влюбиться вновь, когда расстояние между ними не будет таким критичным. Может, это череда случайностей, в которых прослеживается закономерность.

— Ты любишь меня, — осеняет вспышкой, даже в голове что-то щелкает. — Ты любишь меня!

Френ беззвучно хохочет, валится на спину. Ал слышит его смех в своей голове, вспоминает хриплый голос.

— Эй, ты любишь меня! — девушка раздраженно дергает ногой, снег летит к призраку, но тот ещё громче смеется. — И я тебя люблю, — тихо говорит она.

Призрак, отсмеявшись, садится напротив неё, кивает головой на скинутый ботинок и когтистую лапу, которую Ал держит на весу, чтобы не попасть ею в снег. Он заботится о ней даже сейчас и, с ума сойти, как ей не хватало этой заботы, дома и определённости!

— Я скучаю по тебе, — слова жалким скулежом тревожат застывший воздух.

Его прикосновений она не ощущает, но представляет их, как представляла прикосновения других в Нью-Йорке, рисует в воображении свои ощущения. Воспоминания ранят, а приятные — особенно. Всё это место — приятное воспоминание, которое хочется тревожить и тревожить, несмотря на боль. Но его валом сметают другие, Нью-Йоркские, шумные и яркие, сладкие, как зефир, и горькие, словно кофе.

— Время пришло, да? — вкрадчиво спрашивает Ал, когда совсем не остаётся мыслей и боль душит.

Она так часто говорила другим, что прошлое необходимо оставлять в прошлом, что сама перестала в это верить и топталась на месте, исписанном кровью и грязью. Френ кивает. Он здесь не затем, чтобы мучить её, не за тем, чтобы указывать дорогу или заботиться. Он жертва её собственного неверия и зацикленности на себе. Её эгоизма. Если она продолжит тащить за собой свое прошлое, она не сможет увидеть все то, что находится прямо перед ней. Нам следует избавляться от того, в чем нет необходимости. Она потеряла всех друзей и решила, что сможет защитить их лучше, если не будет так близко к ним, как была. Страх лишить Клинта жизни переродился в их извращенную любовь, где она пыталась убить себя каждую секунду, а он — пытался спасти, даже усугубляя ситуацию. Прошлое, от которого она хотела избавиться, бежало вперед неё и душило каждую секунду. Она помнила, как всё может быть и боялась этого, поэтому и держалась на дистанциях, поэтому так боялась и мучила и себя, и их. Всё внутри неё извращалось, искажалось, она путалась в собственных решениях и желаниях, не умела и не понимала. И вместо того, чтобы попросить помощи она сводила себя с ума и сводила с ума других. Для этого Френ привел её в то здание, позволил вспомнить день, когда она потеряла себя. Это прошлое, она сама это сделала, но она видела тех, кого убивала, и её разум в тот момент работал удивительно ясно, даже если потом подавил всё воспоминания.

Неправильно так жить, теперь ей нужно именно жить человеком, а не тварью, какой она считала себя. Все, о чем она могла думать, так это только о той гадости, которая уже произошла. Нельзя опираться только на прошлое или настоящее. Расскажи о своем будущем.

Алиса встаёт на ноги дышит быстро и урывками, пытаясь набраться смелости. Она закрывает глаза, будто так легче говорить, легче прощаться.

— Я люблю это место. Я люблю тебя. И я путаюсь в своём настоящем, не понимаю своего будущего. Я свожу людей с ума. Но ты помнишь, я всегда была такой, — улыбается она. — Ты научил меня всему, что я знаю. Я была никем, но ты помог мне поверить в то, что я могу быть кем-то. И я стала «Мстителем». Но быть мстителем — означает нести ответственность за свои действия, уже не война, и я не могу оправдать себя тем, чем оправдывала раньше. Клинт не позволил мне умереть, и теперь я должна поверить, что могу измениться, стать сильнее. Я разочаровалась в мире, разочаровалась в людях, я вижу, что им нужна война и смерти, и знаю, что это означает. Но пока у меня есть возможность оттягивать неизбежное, дать нам шанс на выживание как вида, я должна это делать.

Громкое хлопанье крыльев рядом с лицом и резкий птичий оклик заставляют её открыть глаза. Френа рядом нет, но в небо стрелой поднимается сокол. Птица делает петлю сверху вниз, красивую дугу, выходя из пике. Ободряющий крик разносится по поляне, сокол задевает крылом ветку, снег сыплется ей на голову.

— Я люблю тебя! — чуть тише говорит девушка. И совсем тихо добавляет: — И я отпускаю тебя.

Птица делает круг в небе и роняет вниз еще одно перо, что мягко и плавно летит прямо в подставленные ладони.

— Ты в крови у меня, сукин сын, Клинт Бартон, — шипит она, пряча новую драгоценность в карман куртки. — Чёрта с два ты от меня избавишься. И чёрта с два я тут умру.

Шанс подтвердить своё решение предоставляется неожиданно быстро. Ал еще пытается представить последствия своего решения, как со стороны гор её захлёстывает ощущение надвигающейся опасности. Огромная тень скользит по верхушкам деревьев. Девушка быстро прячется в сплетении ветвей, быстро перебирается наверх, чтобы посмотреть. И видит кружащую над лесом каниму. Настоящую каниму с крыльями и хвостом, при свете дня! Кажется, Стернс отчаялся найти их, понял, что они ушли дальше от гор, что они живы, что они оказались сильнее и умнее, чем остальные. Что они могут спастись и рассказать миру о чудовищных экспериментах с людьми. Безумие или нет, но люди из деревни обязательно заметят и устроят охоту, узнают о генетических экспериментах. В Фиоре нет телевизоров и телефонной связи, эта деревня имеет такой уклад жизни, когда не нужно связи с внешним миром. И что будет с ней, когда реальность с чудовищными метаморфозами рухнет на неё?

Алиса прыгает на землю и бежит к дому, понимая, что канима тоже движется туда. Но существо делает небольшой крюк в сторону, в то время как Шутер бежит по тропинке, прыгает через препятствия и попадает в дом первой. Дверь широко распахивается, Бетти пугается неожиданного появления, чашка с опротивевшим уже мясным бульоном выпадает из рук.

— У нас гости! — коротко бросает Ал, стягивая с себя мешающую одежду.

В тот же момент чуткий слух улавливает звук кожистых крыльев и хруст снега, когда существо приземляется. Вот и всё, их нашли. Шутер подталкивает Бетти в сторону кладовки, сама прячется за печью. Это глупая мера, она понимает, что не сможет никого обмануть. Дом обжитой, видно, что не заброшенный, в нём тепло и топится печь, свалены дрова и на столе дымится горячее мясо.

Дверь в дом открывается, впуская морозный воздух, в образовавшийся проём заглядывает обезображенная голова, затем дверь распахивается, как несколько минут назад, и существо заходит. Девушка чуть смещается, чтобы лучше видеть. На каниме только комбинезон, может, какой-то специальный, если удерживает тепло так долго. Сама же канима просто огромна, настолько, что задевает гребнем на голове потолок.