Тонкий лёд (СИ)

В этот раз не было ни пожеланий доброго утра, ни приятных снов, как не было и письма от супруга в ответ на оставленное мною послание. А я ждала! Уже на следующее утро я раскаивалась в своей поспешности и ждала, что он приедет за мной, но прибыли только вещи и горничные. Впрочем, женщины мои время от времени отлучались, но возвращались быстро, храня на лицах загадочность. Мне не составило труда догадаться, что шпионки его сиятельства ежедневно докладывают ему обо мне, и хотя бы это уже было приятно.

Но это длилось всего четыре первых дня, а потом горничные перестали покидать поместье. И я бы совсем впала в уныние, решив, что супруг принял мои условия и отказался от нас с ребенком, но… Но вечером пятого дня я получила странное послание из Бримского монастыря. Открыв его, я прочитала следующее:

«Милости нашей Богини вам, ваше сиятельство.

Пишет вам брат-настоятель Бримской обители, чтобы сообщить о крайне странном событии, произошедшем с нами, верными сынами Матери Покровительницы, не далее, как сегодня.

В первом часу после полудня прибыл к нам ваш супруг и наш почитаемый диар, д'агнар Альдис. Переполошив братьев ярым стуком в ворота и призывами открыть. Призывы эти его сиятельство перемежал с бранью, от коей краснели благочестивые братья и затыкали уши пальцами, отчего сразу не смогли открыть ворота по требованию его сиятельства. Когда же открыли, почитаемый нами диар ворвался в обитель. Был он сильно взбудоражен и пугал нас горящим взором. Назвав нас нехорошими словами за медлительность, сразу же потребовал келью, рубище и величать его сиятельство не иначе, как брат Аристан.

Мы пытались утихомирить его, предлагали комнату, куда пускаем путников, ищущих крова. Однако же его сиятельство пришел в еще большее возбуждение. Он продолжал требовать, что и раньше, был настойчив, сквернословил сверх меры, грозил нам острогом, если мы сей же час не примем его в стан сынов Матери нашей Покровительницы.

Не имея иного выхода, мы покорились. Однако же на этом наши злоключения еще не закончились. Получив желаемое, его сиятельство приказал дать ему работу, дабы в труде своем искупить грехи. Никакие уговоры, что Богиня примет покаяние и в молитве, не дали должного результата. Сиятельный диар вновь угрожал нам, и мы снова покорились.

Вновь его сиятельство напугал нас, когда увидел трех наших козочек. Он хохотал так радостно, что мы еще больше взволновались о душевном здоровье нашего почитаемого властителя.

Однако же позже диар успокоился, стал вести себя тихо и более гадких слов не говорил, но обитель покидать отказался, оставшись при прежних своих намерениях. И сейчас, когда я пишу вам эти строки, ваше сиятельство, ваш супруг находится на кухне, чистит котел, а после понесет объедки собакам, а что и собакам уже не годно, то вынесет в выгребную яму. А завтра поутру собирается собственными руками мыть в обители полы и лестницы. Переубедить его нет никакой возможности, ибо упрям, как (зачеркнуто)… Ибо упрям сверх всякой меры.

А также сиятельный диар велел ежедневно писать вам отчеты о том, как его сиятельство провел день, и что хорошего и благочестивого сделал.

Может лекарей вызвать, ваше сиятельство? Имеем мы с братьями сильные опасения о здоровье почитаемого нами властителя. А мы в свою очередь будем молиться о нем денно и нощно.

Не откажите в любезности, ваше сиятельство, ответьте.

Писано в обители Бримского округа настоятелем обители и благочестивым сыном Матери Покровительницы, братом Орэем».

Письмо я перечитала, должно быть, раз пять, а после пришла в восторг, заливаясь хохотом столь громко и долго, что уже о моем душевном здоровье обеспокоились мои домочадцы. Ответ я написала всего из одного предложения: " Его сиятельство знает, что делает, не мешайте ему".

В тот день ко мне вернулся аппетит, и Лирия только успевала готовить для меня. Впрочем, уже на следующее утро я снова впала в уныние. От самого Ариса по-прежнему не было ни строчки, и я вдруг решила, что каяться можно и в том, что не верил, и в том, что отказался. В общем, до появления второго письма из обители, я страдала и хлюпала носом, а после снова поначалу хохотала, а затем много ела.

Уже на четвертый день пребывания диара в обители я с нетерпением ожидала посланий от настоятеля, просиживая подле окна по два-три часа к ряду. Они были словно невесомый мостик между мной и супругом, дававший надежду, что всё еще может быть хорошо. К пятому дню пребывания диара в монастыре братья уже совсем привыкли к его сиятельству, и настоятель написал мне такие строки:

«Чую я, ваше сиятельство, в брате Аристане фальшь, а благочестие и покаяние считаю ложным, ибо, попав себе по пальцу молотком, изрыгал он вновь слова поганые, поминал Проклятого Духа и прочие мерзости. А козу, за то, что боднула его за нерадивость, обозвал словом, которое можно перевести, как «непристойная женщина».

Хотел назначить ему десять плетей, но убоялся и только велел молиться до полуночи. Проверять буду лично, ибо нет доверия порочной душе брата Аристана».

На седьмой день меня все-таки осчастливили рассказом о дойке козы, подвергшейся поношению со стороны его сиятельства. Кроме этого долгожданного и радостного события, настоятель опять ругался на самозваного брата и обвинял в том, что тот соблазнил трех братьев на игру в карты, бессовестно шельмовал и обыграл их на «последние сандалии» и отдавать отказался.

«И хвала Богине, ваше сиятельство, что нынче зима, и братьям есть, во что обуться, иначе ходили бы босыми и поротыми, а так только поротыми. Брат Аристан же во время экзекуции сидел на бочке и с любопытством, коего не прятал, следил за наказанием проигравшихся братьев, читая нравоучительные речи о вреде азартных игр.

Если же и завтра что-нибудь отчудит, то выпорю его всенепременно».

Описание проделок надменного и сурового диара в монастыре от ябеды настоятеля для меня стали сродни настольной книге. Я перечитывала их по множеству раз в день, хохотала до слез и безумно скучала по своему мужу. Вспоминала дурачества супруга с его другом агнаром Наэлем, и тогда всякие сомнения, что Аристан способен на все то, что описывал брат Орей, отпадали сами собой.

На восьмой день брат Орэй без устали хвалил Аристана, отмечая, с каким усердием он ухаживал в лазарете за теми, кто сильно пострадал во время недавнего пожара на продуктовых складах. Кни[г]олю[б].н[е]т Из письма настоятеля я узнала подробности о Бримском пожаре, о которых умолчал Аристан, да и вряд ли рассказал бы мне о них хоть когда-нибудь. Оказалось, что во время пожара огонь перекинулся на жилые дома бедняков, и диар забирался в горящие жилища, помогая людям выйти на улицу. После этих известий меня отпаивали успокоительным чаем, когда я в красках представила себе, что творилось в Бриме. Признаться, в тот момент мне захотелось задушить диара собственными руками.

А вот на девятый день послание было наполнено праведным гневом и желчью. Дело в том, что к вечеру восьмого хвалебного дня, когда все приличные братья уже собрались в обители, настоятель не досчитался двух сынов Матери Покровительницы и, как ни странно, брата Аристана.

«Вернулись они лишь под утро, в сильном хмелю. Поначалу долго стучались в ворота и горланили слова непотребные. А когда ворота открылись, мы обнаружили, что двое пьяных сверх всякой меры братьев пытаются забраться на ограду, на которой восседал брат Аристан, болтал ногами и стыдил своих собутыльников. Вещал он, что братья отрастили себе столь большое благочестие, что оно не дает им оторваться от земли. А еще говорил, что если братья прямо сейчас скончаются от одышки, то их благочестие, простите, ваше сиятельство, на чашу весов Матери нашей Покровительницы не втиснется. А когда розги гуляли по тому самому благочестию обоих пьяниц, они, вместо покаяния, горланили срамные трактирные песни, а брат Аристан размахивал перед их носами пальцами, изображая дирижера. Но хуже всего, ваше сиятельство, что поровшие провинившихся блудодеев братья поддались шальному кабацкому духу и начали подпевать горлопанам, чередуя удары в такт поганой песне, отчего три собутыльника пришли в еще больший восторг.