Телешоу «Научи меня любить» (СИ)

«Если тебе станет от этого легче, я сделаю все, что ты захочешь…» – читалось в каждом его движении, в его робких еще детских ласках.

Омерзение – то, что ты к себе в тот момент ощутила. Ты прервала Найта на середине, выскользнула из кровати и убежала в туалет. Тебя вывернуло наизнанку от той мерзости, что копилась в тебе все эти годы. Ты смердела и гнила изнутри, но почему-то почувствовала это лишь теперь. Больше ты к сыну не приставала. Но не твои отражения. Им нравился Найт, его красота. И они ложились к нему в кровать, обнимали его шею, оставляли засосы на светлой коже и заставляли его кончать в твое тело. Но отражения не устраивало, что Найт любил тебя, а не их, из-за чего они стремились сделать ему больно. Именно поэтому в стоне удовольствия они шептали чужие имена, желая, чтобы твой сын возненавидел тебя и наконец-то полюбил их. Любовь твоих отражений обернулась в фанатичное желание стать тобой, когда как ты сама превратилась для них в раздражающую помеху.

А Найт не видел разницы, не понимал, что это не ты, а кто-то другой. Кто-то гадкий, фальшивый, грязный и сошедший с ума. Сломленный дух, прячущийся за наигранной бравадой и шальным безумием. Хотя… именно поэтому разницы видно и не было. Ведь ты была точно такой же.

- В следующий раз, когда я приду к тебе, отвергни меня, – почти умоляла ты сына, но он никогда не отказывал отражениям. Скорбь же и жалость к тебе в его взгляде росла.

- Мама, ты больна, – иногда шептал он тебе на ухо, после очередной бурной ночи, – тебе надо показаться врачу.

«Надо!» – кричала ты.

- С нами все в порядке, – шептали отражения. – Не бойся, мы никогда тебя не оставим, – улыбались они.

Твоя жизнь превратилась в настоящий ад. А может быть таковой она всегда и являлась, просто ты не хотела этого замечать? Ты жила, как хотела, делала, что хотела и, в конце концов, превратилась в одно из десятков собственных отражений, что были заточены в зеркала. Теперь они терзали твое тело, когда как ты наблюдала за всем этим с зеркальных гладей автомобилей, окон и чашек. И ты ненавидела их за это, боролась с ними, сопротивлялась и беззвучно кричала.

В те недолгие моменты, когда ты оставалась самой собой, ты наполняла ванну горячей водой, бросала туда кубики растворимой искусственной крови, которую продавали в магазине «Фокусы и чудеса», забиралась в ванну и представляла на своем месте мать в тот момент, когда она перерезала себе вены. Тебя это почему-то успокаивало и давало возможность мыслить трезво.

- Мне нужен пистолет, – вслух произносила ты, боясь не расслышать своих мыслей за тьмой чужих, что уже некоторое время без устали теснились у тебя в голове, – мне нужен пистолет, чтобы освободить моего сына.

Через какое-то время ты действительно приобрела огнестрельное оружие и спрятала его все в тот же ящик с нижним бельем, где уже покоилось кольцо с фиолетовым пламенем. Следующим шагом в освобождении себя и Найта от плена отражений было полное уничтожение твоих дорогих зеркал.

- Вам только кажется, что я порабощена вами. Но в действительности всегда рабами были только вы, – шептала ты, стоя в комнате перед зеркалами и держа в руках молоток. Отражения в ответ перешептывались и перемигивались.

«Ты не сможешь!» – шипели они.

«Кроме нас, у тебя больше никого нет!»

- Ошибаетесь, у меня есть сын, – с этими словами ты размахнулась и обрушила на зеркала череду сильнейших ударов. Тени, овладевавшие тобой столько лет, рассыпались на осколки, растворились в твоей ярости и исчезли без возможности вернуться. Тогда, сжимая в руках молоток, тяжело дыша и разглядывая зияющие на местах зеркал дыры, ты была уверена, что теперь все изменится и твоя жизнь наконец-то потечет по правильному пути. Всего-то и надо было выбрать лучший момент и заставить Найта Уйти вместе с тобой. Пистолет предназначался именно для этого.

Но вот незадача, в этот самый период ты узнала, что беременна. Лари был бесплодным, о чем сообщил тебе еще в самом начале вашего знакомства, а в последние полгода, так как твой муж почему-то отказывался брать тебя на аристократические мероприятия, кроме него, у тебя был лишь один любовник. Найт.

Новые волны ужаса захлестнули тебя с головой.

«Этого не может быть… просто не может… Этот ребенок не мой… Дитя отражений!» – жгучая мысль не давала тебе покоя. Тебе снились кошмары, посещали галлюцинации. На любой зеркальной поверхности за своей спиной ты видела маленький окровавленный комочек, испещренный острыми зеркальными осколками. Иногда он поднимался на маленькие ножки и, раскачиваясь, приближался к тебе или даже забирался к тебе на руки, и тогда ты могла разглядеть осколки, что торчали из его глаз. Ты с воплями ужаса подскакивала со стула в кафе или разбивала зеркала в примерочных магазинов. С каждым днем тебе становилось все хуже, и ты понимала, что если не выговоришься кому-нибудь, то окончательно сойдешь с ума. Единственным человеком, который бы понял тебя, оставался Найт.

В тот день ты, наконец-то, решилась поговорить с сыном, прибежала домой, без предупреждений ворвалась в его комнату и застыла на месте, обнаружив его в компании Лари. И без того ослабший разум получил последний толчок к падению в бездну безумия…

Настоящее…

- То есть как это? – после недолгого молчания, наконец, выдавил из себя Дэй.

- Вот так, – нахмурился Найт, тут же пожалев о том, что проболтался. Он не любил говорить о своем прошлом, а делиться им с рыжим придурком ему тем более не хотелось.

- Разве ты не читал мое досье? Как ты мог пропустить такую значимую галочку в моем прошлом?

- Я задался этим вопросом еще в тот день, когда мы пошли к твоей матери. Ни то, что ты аристократ, ни то, что твоя мать находится в психиатрической больнице, в документах не упоминалось, – пожаловался он.

- А, это видимо Они постарались.

- Кто это Они?

- Аристократическая братия, конечно же, – фыркнул Найт с явным презрением.

- Ты думаешь, они могли?… – усомнился Дэй.

- Их влияние куда сильнее, чем тебе кажется, – вздохнул брюнет.

- Пусть так… но что же произошло?

- Это долгая история…

- Я похож на человека, который куда-то спешит?

- Я думал, что ты спешишь отыскать мою мать, – огрызнулся Найт.

- Но согласись, чем больше информации я соберу, тем легче станут поиски! – вывернулся рыжий. – Ну же… расскажи, что тогда случилось?

- Я не собираюсь удовлетворять твое болезненное любопытство, – сказал, как отрезал брюнет.

- Но это не просто любопытство! – возмутился детектив.

- Тогда что же?

- Я… хочу узнать о тебе больше, – пробормотал Бренди, краснея, и тут же сам подивился тому, что смог произнести это вслух.

- Зачем? – не оценил потуг детектива Макк.

«Зачем-зачем! Нравишься ты мне, тупое рыло!»

- Ну, так… для дела все пригодится, – промямлил рыжий, скромно ковыряясь носком кроссовка в земле.

- Ага, конечно, – хмыкнул Найт и бесстрашно зашел в одно из полыхающих зданий. Дэй, еле сдерживаясь, чтобы не выругаться от страха, последовал за ним.

- Я спал со своим отчимом, – откровение брюнета прозвучало, словно гром среди ясного неба, отразившись от стен лестничной площадки, на которую ступили парни.

- Ого, – только и выдохнул детектив.

- С матерью тоже спал, кстати, – второе откровение и вовсе выбило землю из-под ног Бренди, – продолжать? – осведомился Макк, издевательски приподняв брови.

- Д-да… – почти прошептал Дэй, пытаясь скрыть дрожь в ногах.

- Считаешь меня извращенцем?

- Нет, – а вот это Бренди сказал с удивительным спокойствием и непробиваемой верой.

- Почему? – искренне удивился Найт, даже оглянувшись на детектива.

- Вот ты мне и объясни, почему… – выдавил из себя улыбку рыжий.

- Моя мать нимфоманка, поэтому наша близость была предрешена. Я знал об этом задолго до того, как она в первый раз пришла в мою комнату. Понимаешь, я был тогда совсем ребенком, и мне казалось, что я ей помогаю. Думал, что лучше со мной, чем с каким-нибудь очередным толстым потным уродом или тварью по типу моего отчима. Ты не представляешь, на что он ее обрек и в чем заставлял участвовать. Он – яркий представитель грязной и насквозь прогнившей аристократии – гадости, с которой я никогда бы больше не захотел соприкасаться. И я стыжусь того, что фактически являюсь одним из них, – голос Найта был спокойным, а на лице покоилась маска равнодушия, но Дэй все равно чувствовал невидимое напряжение.