Любовь, конец света и глупости всякие

— Да кем только не была! — усмехнулся Бог. — Прежде всего ты была моей аватарой — я потому твою душу выбрал, чтобы телом ближе к Варваре быть; любовь-то у вас с ней была взаимной. А я своею душой — страдал. Что только ни делал, чтобы она меня полюбила. В кого только из ревности душу твою ни вдыхал: в бомжа, в дурака, в президента, в воина армии, захватившей страну, в которой она жила; в известного киноактера-гея, в преступника, в бюрократа… даже в сына ее вдохнул однажды! Ох, как она тогда с ума сходила — но я ничего, ни-че-го с этим поделать не мог — ее любовь сильнее моего Всемогущества…

Собеседник устало закрыл глаза. Какое-то время летели молча — было темно и тихо, даже ветра не слышалось.

— Воплощение твоей души в теле женщины было моей последней попыткой, — продолжил Бог, — но обернулось лишь испытанием для тебя. Она бы любила тебя даже в собаке, только ради тебя и сама заново перерождалась! А ведь могла бы не только сама Богом стать, но над всеми Богами властвовать. Это Варвара тебя превратила в Бога.

— Меня — в Бога? — не поняла Танька. — Но ведь ты сказал…

— Невероятно, но факт, — перебила вторая голова. — Она в тебя верила, словно в Бога, молилась тебе, как Богу, боготворила и любила так, как ни одного другого Бога на Земле никто никогда не любил. Так что я могу отрицать это сколько угодно, но ты есть Бог, Танька. Бог Любви.

Она не сдержала смешка, но улыбки не получилось: видимо, улыбаться не позволяла какая-то из ее травм либо дракону мимических мышц не хватало.

— Бог Любви по имени Танька наряду с Амуром, Эросом и Афродитой будет шикарнейшим дополнением в мифологии.

— Да уж! — кивнул дракон второй головой. — Глупее не придумаешь. Лучше бы согласилась на то, чтоб тебя называли Татьяной, это еще куда ни шло. Впрочем, все твои прежние имена были разные, это Варвара всегда оставалась Варварой.

— Да ладно, чего там — в метафорах я понимаю кое-что. Бог Любви — красиво звучит, хотя, может, любовь Варвары и превыше всего на свете, но на самом-то деле не Бог я.

Вторая голова не возражала и не соглашалась, выражение ее лица словно говорило: «Я все сказал, можно и помолчать теперь». Но Танька не унималась:

— Если бы я была Богом, разве бы так сложилась моя судьба? Разве позволила бы я себе терять самых любимых и близких? Выходила бы замуж за того, кого не любила? Ездила бы на нелюбимую работу? Разве не уберегла бы маму и брата от рака, Варвару — от инсульта, а себя — от страданий?

— А кто сказал, что Богам не дано страдать? — нахмурилась вторая голова. — Мне вот этих страданий выпало намного больше. Причем ты видишь лишь собственные страдания, а я, помимо того что мучаюсь от несчастной любви, еще и за весь свой народ страдаю.

— Ах, да, конечно, прости. Верно, ведь Боги страдают за всех людей. А я страдаю лишь за себя и за своих близких. Какой же я Бог после этого?

— Опять двадцать пять! — вторая голова сердито цокнула языком. — Ты снова себя отрицаешь, блин!

— Че? — подцепила жаргон Танька, недоумевая.

— А ниче! — огрызнулся Бог. — Отрицаешь то, что ты Бог, отрицала в себе Бога, меня то есть, отрицала свою любовь. Пусть Варвара тебя Богом сделала и твой статус-кво тайно все Боги признают, но как человек ты — простая смертная: все люди отрицают в себе что-нибудь. Твой брат, например, отрицал силу воли болезнь побороть, а ведь мог бы воспитывать сына, оставаясь и на Земном Плато. Ларик отрицает душу и то, что он медиум, Нелида — уверенность в себе. Даже гном Вася, хоть он и не человек, а наоборот, существо магическое, и потому вместо Магии отрицал собственный Здравый Смысл.

— Гном Вася — это тот, который с женой Евпраксией у Варвары в шкафу живет? — вспомнила Танька свой другой «сон».

— Он самый. Только в шкафу в последнее время жили они вдвоем с сыном. Жена ушла от него. И я знаю, пока он себя здравомыслящим не признает, вряд ли она вернется к нему. Хотя, что о гномах-то говорить сейчас… — Бог печально вздохнул и продолжил, — у гномов Богов на Земле не было, они сами себя наказывали за то, что не считали грехом.

— То есть как? — переспросила Танька. — Греха, с их точки зрения, не было, а наказание было?

— Ну, что-то в этом духе, — подтвердил собеседник. — Про гномов поэтому объяснять сложно, вернемся к людям. У вас вот наоборот. Если грех в вашем понятии существует, значит, и наказание должно быть. Причем сами себя наказываете, Боги предпочитают учить, хотя у нас свои представления о грехах и наказаниях есть.

— Какие?

— С точки зрения Богов, самый тяжкий грех есть отрицание. Может, поэтому вы так Богам надоели: почти каждый земной житель отрицает себя в чем-нибудь. Во всем этом мире Варвара, пожалуй, единственная, кто признает себя такой, какая есть.

— Мы Богам надоели? И за наши отрицания они нас накажут?

— Уже! Оглянись вокруг — видишь Божие наказание? Происходит Конец Света — а ведь Боги могли его предотвратить. Признавали бы вы свои чувства и силы, большинство из нас не проголосовало бы за уничтожение Земли.

— И что теперь?! — закричала Танька, вновь содрогнувшись от крика и боли.

— А теперь всё. Мир не спасет никто. Боги приняли решение. Ничто не может быть сильнее Божьего Всемогущества.

— Даже… любовь Варвары?..

— Поздно, — ответил дракон. — Варвара в коме, ее душа вот-вот отправится в мир иной, где ей будет намного лучше. Надеюсь, что никогда больше ваши души не повстречаются. Это все, что мне хотелось сообщить тебе напоследок. Впрочем, тебе без разницы, ведь ты сама не знаешь, любишь ее или нет.

— Знаю! — голос сорвался на крик, в «плече» вновь запульсировало так, что невозможно было терпеть.

— Что же, рад за тебя, — Бог усмехнулся. — Пусть даже только сегодня ты себе в этом призналась. А Варвара за всю жизнь ни разу твоего признания не слышала.

Танька заскрежетала зубами — от боли и угрызений.

— Я ей миллион раз признавалась во сне. И если в этом ее увижу, скажу в миллион первый…

— Ты до сих пор веришь, что это сон?

— Сон или шизофренический бред… В общем, химические реакции в мозгу плюс мое больное воображение, которое я всегда с реальностью путала.

— А что есть реальность? Если ты думаешь, что видишь сон, но все, что в нем происходит, можешь слышать, нюхать и осязать, это не реальность, по-твоему? Открой-ка пошире глаза.

Превознемогая боль, она подчинилась, открыла глаза широко — и только сейчас заметила, что стало светлее — приближалось утро. Впереди обозначились контуры города, который она с трудом узнала без ярких огней и вечного движения по МКАД. Что случилось с прежней Москвой? Почему все в ней сделалось блеклым? Обугленный лес, поля и поселки в двух или трех оттенках серого безжизненно растянулись за седым кольцом магистрали, как страшная черно-белая фотография.

— Н-н-нереально же…

— А теперь вниз взгляни влево — видишь, капает с твоего крыла?

Бурые капли катились по левому боку, отстукивая по чешуе, словно дождь по черепичной крыше, и безудержно падали вниз — все быстрее и чаще. «Плечо» или какой-то другой орган, который должен быть у дракона, ныло невыносимо; и левое крыло торчало в сторону неподвижно, дракон махал только правым. Танька бросила взгляд на землю, куда сочилась кровь, — полет уже был таким низким, что отчетливо виднелись серые крошечные островки, оживающие под каждой каплей — то зеленой травой, то шелестом листьев и хвои, то начинали пестреть лоскутками клевера и одуванчиков.

— А ведь тебе больно.

— Очень...

— И с каждой каплей ты теряешь все больше сил.

— Да… — прохрипела Танька. Силы действительно таяли, и голос уже не гремел, а язык прилипал к гортани.

— Ты все видишь своими глазами и своими ушами слышишь, и до твоих ноздрей доносится запах травы и сосен, и тебе хочется плакать здесь и сейчас — значит, ты в этой реальности разумом и душой. Ты кровоточишь, и твое тело болит так, что закричала бы, да нету сил, что может быть реальнее?