Weird World (СИ)

Я все еще помню это чувство.

Маленькая комната, забытая гитара в углу, пол завален коробочками с тенями, помадой, баночками с кремом для лица, какими-то тюбиками и прочей ерундой. И я тоже посреди этого хлама. В левой руке зеркальце, в правой — тушь для ресниц. Извечные друзья любой девушки. С легкостью перебираю эти предметы в своих руках и нахожу подводку для глаз. Приближаю зеркальце к глазам и начинаю медленно проводить тонкую линию вдоль нижнего века. Чувствую, как острый кончик касается легко уязвимой кожи. Немного слезятся глаза, но черная линия все равно ползет идеально ровно, подчеркивая и без того слишком узкие глаза. А, может, именно этого я и добиваюсь?

Вдруг чьи-то тонкие руки обвивают мои плечи, отчего моя рука вздрагивает, и черная линия искривляется и выходит за пределы глаза, почти попадая на скулу.

Оборачиваюсь и вижу тебя. Ты смотришь на меня и по-детски улыбаешься как ни в чем ни бывало.

— Эмми? Черт возьми, из-за тебя все испортила!

— Ой, ну извини, извини, Аллочка! — Ты сильнее обнимаешь меня как провинившийся ребенок, и мне ничего не остается, как оттолкнуть тебя и взять в руки салфетку.

Но ты не обижаешься, знаешь ведь мой резкий характер. Такая уж я, чуть что, как еж выпускаю иглы. Только ты, Эм, всегда была единственной, кто не испугался ко мне прикоснуться, обнять. Даже если мои иглы пронзали тебя насквозь.

Ты самый близкий мне человек, Эм. Но я никогда не скажу тебе этого вслух. Прости.

Стираю салфеткой испорченный макияж, краем глаза замечая твой взгляд.

— Ну, давай, колись. Чего задумала? — говорю я, усмехнувшись.

— Я? Н-ничего… — отводишь взгляд. Странно. — Ну вот, у тебя опять все на полу валяется! Ну как так можно, Ал?

Смотришь на меня укоризненно. Ты как маленькая девочка, примеряющая на себе роль строгой мамочки. Но все равно еще такой ребенок.

— Ты же знаешь, что это моя привычка. Ничего не могу с собой поделать.

Ты вдруг подсаживаешься ко мне поближе, и твои глаза блестят, как будто задумала новую шалость.

— Алла, накрасишь меня?

— Хм-м… Даже не знаю, — протягиваю я, но ты сразу же ведешься на такой очевидный блеф, и на твоем лице отражается грусть. — Одним макияжем тут не отделаешься. Посмотри на свои волосы, как у гоблина.

— Ура! Ал, обожаю тебя! — смеешься, и твои курчавые волосы спутываются еще сильнее.

Беру в руки расческу, и ты расслабляешься, в блаженстве закрываешь глаза. Ты всегда любила, когда тебя расчесывают. Пряди твоих волос мягкие и податливые, легко заплетаются в прическу, принимают любую форму. Совсем не как у меня.

Наизусть помню черты твоего лица и выбираю те цвета, которые сделают твое лицо еще более миловидным. И твои синие глаза действительно становятся ярче, а кожа чуть блестит, как будто светится изнутри. Идеальная форма губ, идеальная форма лица. На самом деле, тебе любой цвет подойдет. Ты об этом знаешь, Эм? Ах, точно. Это ведь всего лишь мои мысли.

— Знаешь, Алла... — говоришь тихо, не смотря в глаза. — Ты всегда такая сильная и уверенная в себе. Честно говоря, я всегда мечтала быть похожей на тебя. — Дурочка, это я всегда хотела быть как ты.

— Что ты такое говоришь, Эм? Я резкая, несдержанная и часто огребаю за это.

— Это... не совсем так, Ал.

Осторожно подкрашиваю ресницы, затем отстраняюсь и критически осматриваю свою работу. Но не могу удержаться от усмешки.

— Алла?

— Ты просто куколка, Эмми.

— Ну блин, не смешно! — хмуришься и тянешься к зеркалу. Но встретившись со своим отражением, замираешь, а потом резко разворачиваешься, и твое лицо уже сияет от счастья.

— Аллочка! — тянешься ко мне, но я вовремя уворачиваюсь. Одних объятий на сегодня уже достаточно.

— Нет, нет, только не это! Кроме того, ты же не хочешь испортить то, над чем я билась целый час!

— Ох, ладно. Извини. — Ты обиженно куксишься, но затем опять смеешься, рассматривая свое отражение.

— Признавайся, давай. Для кого вся эта красота?

— Н-ну… — отводишь взгляд, и твои щеки краснеют. — Ты его не знаешь. Мы только пару недель назад познакомились.

Мой маленький старый телек что-то бормочет, помехи на каналах шумят, создавая фоновый шум. Пауза длится чуть дольше, чем обычно. Ты оборачиваешься и смотришь на меня в недоумении.

— Что ж, я за тебя очень рада, Эм, — выдавливаю из себя искреннюю улыбку и начинаю собирать разбросанные вещи на полу.

Я не вижу твоего лица, но знаю, что ты-то не поведешься на эту ложь. Почти чувствую, как ты набираешь в легкие воздух, собираешься что-то сказать… Но тебя прерывает внезапно заигравшая музыка в телевизоре. Вроде бы ничего особенного, но ты с первой ноты, с первого аккорда распознаешь неладное.

— Эта песня… — в твоем голосе чувствуется непонимание, удивление. — Ал, неужели ты все-таки записала свою песню?

— Эмми…

Хочу выключить, но ты преграждаешь мне путь и садишься прямо около небольшого экрана. Внимательно вслушиваешься в каждый звук. И как бы помехи не искажали мелодию, ты все понимаешь.

— Постой, это же… не твой голос. — Ты оборачиваешься и смотришь на меня. Пытаешься прочесть ответ в моих глазах, но мое лицо непроницаемо. — Ал… Алла, я не понимаю, чей это голос и почему кто-то исполняет твою песню?

Ты поднимаешься на ноги, и я выдерживаю твой долгий напряженный взгляд. Сейчас ты совсем не похожа на ребенка. Или, может, это я всего лишь хотела видеть его в тебе?

Я отвожу взгляд первой и роняю неровный вздох.

— Это больше не моя песня, Эмми.

— То есть как это, не твоя?! — Ты злишься.

— Я продала ее, — говорю просто. Подхожу к окну и ищу на тумбочке сигареты. — Официально я больше не автор этой песни.

— Но ведь это твоя песня! — Не надо, Эм. Твои слова причиняют мне боль. — Ты что, забыла, как сочинила ее тогда, год назад? — Я помню. Беру в руки пачку, но сигареты выскальзывают из рук. — Забыла, как впервые сыграла ее для меня? Она же стала вашей визитной карточкой, вашим хитом!

— Заткнись, Эм! — в ярости швыряю пачку на пол, и сигареты рассыпаются по полу. Ты цепенеешь, как будто через твое тело провели струю тока. Опираюсь руками о комод и говорю уже тише. Я все помню, Эм. Но наша группа распалась, если ты помнишь.

— Но это же не повод все бросать и… отдавать другому то, что принадлежит тебе. — Глупая Эмми.

— Ты же раньше любила эту группу.

— Пока не узнала, что они воруют песни, — говоришь строго.

— Они их не воруют, а покупают… у малоизвестных талантливых авторов.

— Это одно и то же, Алла! И как… Как ты могла решиться на это? — Это просто. Раз — и готово.

— Мне просто нужны были деньги.

— Деньги? И ты продала свое детище ради денег?! — Какие громкие слова…

— Эм… Рано или поздно, это должно было случиться. Одной музыкой я не заработаю себе на жизнь. А эти ребята неплохо раскрутились, да и играют очень даже неплохо. Их слушает столько людей… — Ты молчишь, качаешь головой. Ты еще не можешь этого понять. — Ты знаешь, Эм, как я отношусь к этой песне и это не изменилось. Но… эта песня в любом случае, продолжала бы валяться в этом комоде… — Сжимаю руки в кулаки, опускаю голову. — А песни не должны пылиться в какой-то там папке под тоннами других бумаг. Они должны жить. Им нужна свобода, их должны слушать и напевать другие люди… Песня, которую никто не слышит, — мертвая песня.

— Алла…

Может быть, ты этого не заметила, но мое сердце уже давно превратилось в камень. Маленький такой, тяжелый камушек. Я отчетливо ощущаю его тяжесть в своей груди.

— Я не жалею о своем поступке, Эм. Теперь мою музыку услышит намного больше людей. И тогда какая разница, кто значится ее исполнителем?

— Какая разница?! Все это какой-то бред, Ал! Даже слышать ничего не хочу.

Ты уходить. Слышу, как хлопает дверь.

— Может быть, когда-нибудь ты меня поймешь… — наконец произношу вслух. Но только тебя уже здесь нет, чтобы услышать.

Из горла вырывается кашель, сильнее опираюсь руками о тумбочку. Пытаюсь сделать вдох, но воздух застревает где-то в горле. Чувствую комок, застрявший в глотке. Кашляю, бью себя в грудь, пытаюсь его выплюнуть. Но он лишь становится шершавее, он скребет горло, как будто играется со мной. Его края становятся острее, напоминая наждачную бумагу. Кряхчу, силюсь выплюнуть эту мерзость. И наконец этот приступ проходит.