Верить и любить

— Зачем ты экспериментируешь после такой колоссальной нагрузки? Вдобавок на улице темнота хоть глаз выколи. Право, ты ненормальный!

— Ничего подобного, у меня с собой фонарь, а вообще я здесь не для того, чтобы демонстрировать тебе свои достижения. Мы должны кое-что обсудить. — Он взглянул на ее утомленное лицо. — Но если ты собиралась ложиться…

— Не беда, я в состоянии тебя выслушать.

В коттедже Николь провела его через узкий коридор в гостиную, слабо освещенную торшером.

Старое трюмо, овальный коврик на деревянном полу, покрытый батиком тростниковый диван, плетеное кресло-качалка и журнальный столик составляли скромную обстановку этой уютной маленькой комнаты. Белые кружевные занавески были раздвинуты, и в открытое окно из садика вместе с теплым ветром вливался цветочный аромат.

Николь жестом пригласила его присесть на диван, а сама устроилась в кресле.

— Что за срочное дело заставило тебя прийти? — спросила она нетерпеливо.

— Я хочу объяснить, почему нам с Джонни лучше не встречаться, когда он вырастет. Помнишь, я говорил, что это не слишком удачная мысль?

Она исподлобья с досадой посмотрела на него. Без сомнения, после всех испытаний, выпавших сегодня на его долю, Генри еще острее почувствовал, как привязался к сыну, но к чему являться за отпущением грехов среди ночи?

— Я подумал, что недостоин находиться рядом с ним. — Слова застревали у него в горле. — Ему не нужен отец-калека.

— Вот новость! Разве для Джонни главное — твои проворные ноги?

— Я даже не смогу научить его тому, что умел делать раньше. Представь себе наставника, ковыляющего по спортивной площадке. — Генри презрительно хмыкнул. — Куда разумнее не позориться перед сыном.

— В жизни не слыхала подобной нелепицы!

— Не перебивай меня. В порыве самоуничижения я сказал себе: либо я буду Джонни безупречным отцом, либо вообще никаким. Но с тех пор кое-что изменилось. Во-первых, ты упрекнула меня на прошлой неделе, будто я опасаюсь насмешек и упиваюсь своим несчастьем…

— Я этого не говорила, — возразила ему Николь.

— Значит, подразумевала. Важно то, что твои слова разбили в пух и прах мои доводы. Но поначалу я сгоряча обвинил тебя в черствости и непонимании.

— А в чем заключался второй переломный момент?

— Он наступил несколько часов назад, когда я слегка пробежался по взлетной полосе.

— Не обольщайся, в экстренных обстоятельствах человек способен превзойти самого себя.

— Да, и все же я пробежал около ста метров. Пускай мне заказан путь на олимпиаду, но я нужен Джонни и уверен, что он, когда подрастет, будет гордиться своим отцом.

— О, Генри, он будет счастливейшим ребенком на свете! — Дикая радость захлестнула ее, Николь быстро подошла и села рядом с ним на диван.

— Ради этого я сделаю все. Мои опасения были так глупы и ничтожны. — Он взял ее руку и прижался губами к тонкой пульсирующей прожилке на запястье. — Теперь я готов своротить горы.

— Жизнь больше не представляется тебе в черном цвете?

— Нет, — едва слышно прошептал он и поцеловал ее в нежные разомкнутые губы.

У Николь закружилась голова от его близости и знакомого мужского запаха, она почувствовала возрастающую слабость во всем теле, которое стало податливым и отзывчивым в его руках. Генри зарылся лицом в благоуханную мягкость ее пышных волос, рыжие локоны струились сквозь его пальцы, жаркие губы касались ее век, щек, шеи.

Генри развязал узел на поясе ее халата и распахнул полы, провел ладонью по матовой бархатистой коже, осыпал поцелуями се грудь, живот и бедра, продлевая мучительное наслаждение, пока Николь не выгнула спину, простонав его имя. Он как пушинку подхватил ее на руки и понес в спальню.

Генри бережно опустил се на кровать, снял рубашку и расстегнул брюки, в то время как Николь, затаив дыхание, думала о том, каким прекрасным было его сильное тело, озаренное лучами лунного света. Обнаженный, он лег к ней и ласково взял ее лицо в свои ладони, глядя в потемневшие от страсти глаза Николь и восхищенно улыбаясь.

Мускулистые ноги Генри скользнули вдоль ее стройных ног, прижались к изящным бедрам. Ее пальчики, словно крылья бабочки, порхали по его спине, а пальцы Генри с нежной уверенностью добрались до самой интимной части ее тела. От этих ласк сладостная дрожь пронзила Николь, и она замерла в предвкушении невыразимого блаженства.

— О Боже, не могу поверить, что так безумно хочу тебя! — выдохнул Генри.

Обхватив ладонями ее ягодицы, он слегка приподнял ее тело и крепко прижал к своему. Николь не удержалась от вскрика, когда Генри проник в ее лоно, и непроизвольно изгибалась в такт его нежным размеренным движениям, а он погружался в нее все глубже, загораясь огнем, пылавшим в ее крови.

Для них не было необходимости спрашивать, говорить о том, что приятно другому и что нет. Они почти в совершенстве изучили друг друга, и каждый умел пробудить наиболее пылкий отклик одним взглядом или прикосновением.

Николь извивалась в сладостных конвульсиях, чувствуя приближение оргазма. От последнего мощного толчка у нее внутри будто началось извержение вулкана, и она, гортанно вскрикнув, провалилась в жаркую бездну.

— Я хотел тебя до умопомрачения, — вымолвил Генри, когда они, утолив свою страсть, лежали рядом на смятых простынях. — На днях я едва удержался, чтобы не овладеть тобой прямо на ресторанном столике.

— И повергнуть в шок благопристойную публику?

— Надеюсь, ты не утратила дух авантюризма, — задорно улыбнулся Генри, потом сказал без тени усмешки: — С того момента, как мы встретились снова, я места себе не находил, желая заняться с тобой любовью, и боялся, что перемены в моей внешности вызовут у тебя отвращение. Эти мысли не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Я считал себя… ущербным.

— Ты вспоминал о своей ущербности, пока мы были вместе?!

— Ни разу.

— А меня куда больше волновали другие части твоего тела… которые действуют безотказно.

Эта бесстыдница того и гляди вгонит меня в краску, подумал Генри.

— Ты ненасытный. — Николь с откровенной жадностью рассматривала его нагое тело.

— Я слишком долго ждал и сдерживался.

— С тех пор как попал в автокатастрофу?

— С тех пор как в последний раз был с тобой.

— Восемнадцать месяцев прошло — невероятно! — Николь приподнялась на локте и пристально посмотрела на него.

— Что, это роняет мой пресловутый донжуанский имидж в твоих глазах?

— Ничуть.

— Так уж получилось — ни одной женщине не удалось обольстить меня, как это сделала ты.

Николь улыбалась, наслаждаясь его признаниями.

— У тебя не возникало искушения обратиться в клуб знакомств или дать объявление в газету?

— «Холостяк, владелец двухэтажного особняка во Флориде, разменивающий четвертый десяток, без вредных привычек, ищет распутную рыжую зеленоглазую ведьму» — так, что ли?!! — Он притянул ее к себе. — Впредь я не намерен терпеть одиночество.

— Я не позволю тебе терпеть одиночество, — сказала Николь, прижимаясь к нему, — и не выпущу до тех пор, пока ты не будешь любить меня снова.

— Осторожно, — предупредил Генри, когда ее ласкающая рука стала пробираться ниже, вызывая у него повторное возбуждение.

Он глубоко вздохнул, перевернулся. Подчиняясь властному призыву, Николь опустилась на него, и они вновь предались ненасытной страсти.

Некоторое время спустя они лежали, совсем разомлев. Их руки и ноги переплелись, голова Николь покоилась у Генри на плече, а он губами прикасался к ее волосам.

— Тебя не смущает, что наш сын — незаконнорожденный, хотя он и плод любви? — спросил Генри. — Для современной матери это не позорное клеймо, однако…

— Конечно же смущает.

— Тогда нам следует воспитывать его сообща. Выходи за меня замуж, Николь. Я был круглым дураком, сомневаясь, жениться мне или нет, это даже не было вопросом выбора, ты уже давно стала частью меня. Ты согласна?

— Стать миссис Донэм? — выразительно уточнила Николь.