Правда (СИ)

Время пролетело незаметно. Я встречал делегации с Дальнего Востока, из Европы, постсоветского пространства, проводил маркетинговые исследования, продвигал самолеты малой авиации, занимался полным сопровождением договоров и работал с клиентами. Я был полон энтузиазма и благодарности за доверие и возможность проявить себя.

С Гарри мы поддерживали связь через мессенджеры и редкие телефонные звонки. Пока он лежал в клинике, я поддерживал его, как мог. А затем наши разговоры сводились к банальным вопросам и ответам, к неловкому молчанию. Возможно, нам нужно было отдохнуть друг от друга и заняться чем-то новым.

Не только постоянная скука была виной наших частых вечеринок. Еще одна причина — погода. В этом городе совсем не было солнца. С октября по середину апреля на улице можно было наблюдать дождь, снег, туман, ветер, высокую влажность, из-за которой плюсовая температура превращалась в минусовую. Серость улиц, серость домов, серость людей являлись частью этого места. Это сводило с ума, навевало гнетущие мысли, меланхоличное настроение. Постоянный холод и сырость, которая пробирала до костей, длились здесь более половины года. Ясных солнечных дней в среднем наблюдалось около тридцати в год. Именно из-за этого долгожданное тепло, а именно температура за пятнадцать градусов, были чудом, все дни становились одним сплошным долгожданным праздником. Хотя и лето здесь было далеко не теплое. Жаркие знойные дни могли легко смениться ветреными и дождливыми. Смотреть прогноз погоды на пару дней вперед было нелепо. Все могло поменяться.

Как говорил Гарри, любовь можно было наблюдать только с экранов или в книгах, с чем я был согласен только наполовину. Я всегда верил, что рано или поздно встречу ее, а Гарри на этот счет только улыбался, называя меня наивным романтиком.

Нашей любимой мелодрамой был фильм «Знакомьтесь, Джо Блэк». Почему? Все просто — Клэр Форлани. Она была прекрасна в этом образе. Красива, нежна и женственна. Ее тонкие белые руки, плавные движения, выразительный взгляд, мимика, скромная улыбка, хрупкость и беззащитность… Для нас она была эталоном красоты. Мы оба были влюблены в нее. Я сказал тогда Гарри, что всю жизнь буду искать такую девушку, только в нее и смогу влюбиться. А Гарри, как обычно, съязвил, заявляя, что и целой жизни мало, поэтому терять время попусту глупо.

— Мой милый Абель. Какой же ты все-таки романтичный, и поэтому трагичный.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели ты не понимаешь? Даже если ты влюбишься когда-нибудь настолько сильно, как мечтаешь, ты должен осознавать, что любовь не вечна. От печали не уйти. Большое счастье всегда печально. Рано или поздно твои чувства достигнут высшей точки. Вот тогда все и закончится, и ты никогда не будешь прежним. Ты станешь холодным, еще более холодным, чем сейчас. В девушках ты начнешь видеть лишь зеркало собственного настроения. Знаю, сейчас ты не хочешь слышать об этом и будешь со мной не согласен. Но придет время — и ты вспомнишь слова своего мудрого друга.

— Надеюсь, ты не прав. Хотя все-таки я допускаю такое стечение обстоятельств. Все же хотелось бы верить в большее, чем в неминуемый конец всему, что суждено нам испытывать.

— Как ты можешь любить кого-то вечно, друг мой? Чувства непроизвольны, это не находится в нашей власти.

— Я и не собираюсь никого любить вечно, Гарри. Просто хотел бы почувствовать это, жадно хватать каждые минуты этих мгновений, ни с кем ими не делиться. Сам-то я понимаю, что никакой любви не существует. Это лишь извращенное восприятие наших первичных потребностей. Любовь — это лишь психофизическая зависимость, выброс гормонов, биохимия, и не больше. Я все это знаю, но хочу позабыть, потому что жить с этими знаниями невозможно. Я не хочу стать роботом к тридцати годам. Не хочу стать тобой. Я хочу радоваться жизни и жить в забвении.

— Абель, ты каждый раз будешь терять часть себя, разочаровываясь в людях, в чувствах, и каждый раз будешь искать их снова, пока не станешь слишком приземленным и не смиришься с поражением. Твоя проблема в том, что ты мечтатель. Отбрось чувства, как я. Отключив их, постиг бы блаженное удовольствие в одиночестве. Ведь только в нем истинная свобода. А надежда лишь удлиняет мучение людей.

Мы с Гарри искали убежища в книгах, глотая их одну за одной. Читая Фрэнка Фицджеральда, ощущали себя в Америке 1920-х годов, там бы мы точно сошли за своих. Нам нравилась та эпоха. У людей в то время были другие ценности, и смотрели они на мир под совершенно другой призмой. Мы называли себя прекрасными и проклятыми. Прекрасными — по понятной причине, а проклятыми — потому что имели неудачу родиться именно в этом городе, именно в этот век. Любимой книжкой Гарри был роман «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда, а любимым персонажем — Лорд Генри. Он изъяснялся так, словно весь мир — тлен, а жизнь нужно прожить, как гедонист, только тогда она имеет смысл. В принципе, это все соответствовало философии Гарри, неудивительно, что он так возвышал этого персонажа, пытаясь изъясняться, как он и вести такой же образ жизни. Если мы искали любви, то обращались к Чарльзу Диккенсу, Эмили Бронте, Шекспиру, Пушкину, Толстому, Марку Твену и к сотням других романистов. Прочитав очередную книгу, мы начинали ее обсуждение, и во многом наши мнения были схожи.

Еще одним из наших увлечений была история Древнего мира, средних веков, новейшая. Мы отлично разбирались в каждой эпохе, знали наизусть все даты и биографии исторических личностей. Больше всего нас захватывали древние цивилизации, империи, царские семьи, королевские династии, войны. Первая мировая война была вызывала у нас больший интерес, нежели Вторая. Она была не настолько жестока и бессмысленна. В ней канули в Лету вековые традиции, перестали существовать целые империи, навсегда затерялись устои и принципы. А еще мы никогда не восхваляли революции. Они всегда свершались в интересах узкого круга людей, за счет толпы, под обманными девизами и лозунгами. Ценой крови невинных людей. С помощью молодых романтиков, которые по своей юношеской самоотверженности готовы были погибнуть за идею.

Философия была для нас чем-то загадочным, неизведанным и таким же манящим. Мы перечитали почти все произведения популярных философов. Мы восхищались ими и не всегда их понимали, отчего восхищались еще больше. Ницше, Кант, Шопенгауэр были нам ближе всего. Мы подчеркивали наши любимые цитаты и читали их друг другу.

«Люди не стыдятся думать что-нибудь грязное, но стыдятся, когда предполагают, что им приписывают эти грязные мысли».

«Существует право, по которому мы не можем отнять у человека жизнь, но нет права, по которому мы могли бы отнять у него смерть, это есть только жестокость».

«Для нас невозможно чувствовать за других, как принято говорить. Мы чувствуем лишь за себя самих. Сказанное звучит жестоко, но оно вовсе не таково, если его правильно понять. Человек не любит ни отца, ни мать, ни жену, ни детей, а всегда лишь приятные ощущения, которые они ему доставляют».

— Нет, Гарри, это уже перебор.

— Хм.

«Величайшая вина человека есть то, что он родился».

— Вот послушай, Абель, тебе понравится. «Самый благородный вид красоты есть тот, который не сразу захватывает, который овладевает не бурным упоением (такая красота легко возбуждает отвращение), а тот медленно вливающийся вид красоты, который почти незаметно уносишь с собой, который потом иногда снова встречаешь во сне и который, наконец, после того как он долго скромно лежал в нашем сердце, всецело овладевает нами, наполняет наши глаза слезами и наше сердце тоской. К чему стремимся мы, созерцая красоту? К тому, чтобы быть прекрасными. Нам мнится, с этим должно быть связано много счастья. Но это есть заблуждение».