Секрет счастья

Фрэнсис Дикинсон

Секрет счастья

1

Утро началось с неприятности: встав с постели, Джессика не обнаружила у кровати тапочки, которые — она знала это совершенно точно — оставила вечером на коврике. Перебрав в уме возможные варианты (необъяснимый провал в памяти, похищение тапочек любознательными инопланетянами, тайный визит Майкла, забравшего их в качестве сувенира), она остановилась на единственном реальном и, решительно прошествовав по коридору, открыла дверь в кабинет.

Так и есть! Ее любимец, терьер Цезарь, метнулся было к хозяйке с приветливым визгом, но на полпути внезапно остановился и, поджав хвост, бочком потрусил к дивану.

— Значит, это ты, Цезарь? Ты стащил мои тапочки?

Пес отвел глаза, сделав вид, что нашел что-то интересное под антикварным столиком, купленным Майклом год назад на аукционе.

— Эх ты, предатель. Тебя бы следовало назвать Брутом. — Джессика укоризненно покачала головой. — Ладно, где они? У тебя еще есть шанс на прощение.

Цезарь почти по-человечески вздохнул и, опустившись на живот, полез под диван, откуда через несколько секунд появился, держа в зубах шлепанец.

— А второй? — твердо напомнила хозяйка.

Пес снова исчез под диваном, на этот раз надолго, а когда он наконец вылез, Джессике ничего не оставалось, как только всплеснуть руками.

— Ну и ну! — Шлепанец действительно являл собой печальное зрелище: похоже, кое-кто проверял на нем остроту своих клыков и когтей. — И что мне теперь с ним делать?

Цезарь виновато вздохнул.

— И что делать с тобой? Оставить без завтрака? Или, может, отдать в приют для плохих собак?

— Гав, — ответил терьер, мотая головой.

— Конечно, в приют никому не хочется. — Джессика опустилась на корточки, потрепала собачку по загривку и, заглянув в полные раскаяния большие карие глаза, почувствовала, как злость и раздражение проходят. Цезарю было всего два года, и во многих отношениях он оставался ребенком, а кто же держит зло на неразумное дитя? — Ладно, иди на кухню, — смилостивилась она, подбирая злосчастные шлепанцы. — Но помни…

Песик обрадованно завилял хвостом и понесся в коридор, а Джессика, просунув ноги в тапочки, подошла к письменному столу, на котором лежал раскрытый ежедневник.

— Пора на работу, — пробормотала она себе под нос. — Хватит лодырничать.

Две недели назад, уходя в отпуск, Джессика испытывала совсем другие чувства: радостное предвкушение отдыха на пляжах Акапулько, облегчение оттого, что позади остался, возможно, самый тяжелый период ее почти тридцатилетней жизни, волнительное ожидание чего-то нового, чего-то такого, что снова расцветит утративший краски мир. Она улетала в Мексику с надеждой, как когда-то отправлялись в эту страну испанские конкистадоры, соблазненные и завороженные рассказами уже побывавших там счастливчиков. Она была готова к любым приключениям, к любому риску, ко всему, что только может предложить одинокой женщине всемирно знаменитый курорт.

И что же?

А ничего. Все воспоминания об отпуске поместились в чемодан, который так и стоял пока, неразобранный, в прихожей. Серебряное блюдо с непонятными символами кровожадных ацтеков, кожаная жилетка, купленная на экскурсии в Мехико, литровая бутылка текилы да пончо, украшенное индейским орнаментом, — вот и все, что она привезла в скучный, ничуть не изменившийся за время ее отсутствия город Спрингфилд, штат Иллинойс.

Ты никому не нужна. Даже в Акапулько.

Слова эти, оставшиеся непроизнесенными, вспыхнули перед глазами, как надпись на предупреждающем дорожном знаке.

Джессика тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли, посмотрела на старинные настенные часы и, поборов искушение проверить поступившие по электронной почте сообщения, вышла из кабинета и свернула налево, к лестнице. Она рассеянно подумала, что надо бы, конечно, сначала принять душ, но в кухне ее наверняка ждал соскучившийся и голодный Цезарь, проведший две недели у соседки Джессики, миссис Грейвстоун.

Насыпав в одну мисочку сухого корма, а в другую налив свежей воды, Джессика приготовила себе кофе и горячий бутерброд. На кухне, как, впрочем, и во всех остальных комнатах, царил порядок — об этом позаботилась Сьюзен, убиравшая в доме два раза в неделю. После расставания с Майклом Джессика подумывала о том, чтобы отказаться от услуг домработницы, но в конце концов решила выждать какое-то время, освоиться в роли одинокой женщины, а уж потом инициировать другие перемены. Иногда она думала, что, может быть, ее нерешительность объясняется подсознательным желанием сохранить видимость неизменности, нерушимости прежнего уклада, частью которого последние четыре года был Майкл Кэррингтон, ее муж.

Бывший муж, поправила себя Джессика.

Официально они еще оставались супругами, причем ни один не делал значимых шагов в направлении развода, но фактически…

Майкл бы остался, если бы она только захотела.

— Чепуха, — возразила сама себе Джессика, споласкивая кружку и вешая ее на крючок над раковиной.

Цезарь уже утолил голод и теперь крутился у ее ног, выпрашивая внимание и ласку.

— Конечно, сначала утащил мои шлепанцы, а теперь подлизываешься. Нет, голубчик, с вами, мужчинами, надо быть построже.

Укрепив себя такой мудрой сентенцией, она посмотрела на электронное табло плиты. На работе нужно быть к половине девятого, а значит, в запасе не так уж много времени. Итак, в душ!

Джессика надевала туфли, когда зазвонил телефон.

— Да?! — коротко бросила она, сняв трубку.

— Джесси, милая, вернулась? — Последние несколько лет мать Джессики страдала прогрессирующим ослаблением слуха, а потому разговаривала все громче.

— Да, мама, вернулась. Как у вас дела? Ты здорова? Что папа? Он дома?

— У нас все в порядке. Твой отец, как всегда, в саду. Ждем тебя сегодня к обеду. Я приготовлю твои любимые рыбные фрикадельки. Успеешь к шести?

— Мм… пожалуй, лучше к семи. Я еще не знаю, что там в редакции.

— Хорошо, значит, к половине седьмого. — Похоже, информация все же дошла до миссис Фоллетт с некоторым искажением. — Знаешь, вчера у нас был Майкл…

Джессика закатила глаза. Ее родители обожали Майкла и все еще надеялись, что их дочь смягчится и простит мужу «маленькую шалость».

— Мама, извини, мне некогда. Опаздываю. Позвоню перед ланчем. Все. Поцелуй папу.

— Да-да, — согласилась миссис Фоллетт. — Обязательно передам.

Редакция «Спрингфилд дейли кроникл» занимала двенадцатый этаж вознесшегося в восточной части города двадцатичетырехэтажного административного здания. До недавнего времени газете вполне хватало вдвое меньшей площади, но учредительный совет, во главе которого еще четыре года назад стоял отец Джессики Рэймонд Фоллетт, после долгих и ожесточенных дискуссий взял курс на превращение «Кроникл» в ведущий печатный орган не только города, но и штата, и в качестве первого шага к этой амбициозной цели перебросил редакцию в новое здание. Через полтора года Рэймонд Фоллетт перенес инфаркт и отошел от дел, а Джессика, работавшая в одной из крупнейших газет Чикаго, откликнулась на призыв родителей и вернулась домой, где незамедлительно попала в водоворот интриг и страстей.

Дело в том, что с уходом с арены Рэймонда Фоллетта, пользовавшегося и в совете, и в коллективе газеты непререкаемым авторитетом, на освободившееся место появилось слишком много претендентов. Не выдержав склок и раздоров, делавших невозможным проведение четкой редакционной политики, покинул свой пост Кеннет Баркли, многолетний главный редактор «Кроникл» и давний друг семьи Фоллетт. Столкнувшись с угрозой развала вполне успешного бизнеса, хозяева газеты нашли в себе мужество отказаться от взаимных претензий и согласились на компромисс. Итогом продолжавшегося целую ночь совещания стало коммюнике из двадцати четырех пунктов, и в одном из них говорилось о приглашении на вакантное место главного редактора Джессики Монро, дочери Рэймонда Фоллетта.

Предложение стало для нее полной неожиданностью. Конечно, кое-какой опыт у нее имелся, но достаточно ли его для того, чтобы в течение трех лет удвоить тираж, увеличить прибыли и при этом сохранить независимость от противоборствующих групп? Джессика попросила на размышление три дня. Ей дали два. Семейный совет с участием приглашенного Кеннета Баркли принял решение. Через два дня она села в кресло главного редактора.