Осколки (СИ)

Темно. Редкие фонари жёлтыми шарами освещают длинную безлюдную аллею. Холодно. Вдалеке слышен гулкий грохот. Яркая стремительная белая стрела разрезает небо пополам. Тяжеловесные свинцовые тучи рассекаются надвое. Земля, изнывавшая от аномальной жары последние дни, с жадностью впитывает живительную влагу.

Полупрозрачная холодная стена дождя. А Маша стоит под козырьком подъезда здания городской прокуратуры и роется в сумке. Ещё во время допроса подозреваемой она почувствовала, что к вечеру погода резко поменяется. Ещё тогда она вспомнила про зонт! Но как, как можно было помнить о нём потом? Потом, когда Лёха вошёл в кабинет и, приказав Маше снять с неё все подозрения, увёл её с собой на какую-то съёмную квартиру? Обидно. В гиперпространственной сумке было слишком много вещей, и зонт всё никак не желал находиться. «Будь тут Лёха, он бы подвёз…» — подумала тоскливо. Какое-то мерзкое посасывающее чувство появилось в душе. А дождь всё усиливался. К нему прибавился ветер. Теперь Машу от дождя не спасал даже козырёк подъезда.

Вдалеке, освещённая больше молнией, нежели фонарями, замаячила высокая фигура. Маша сощурилась, пытаясь вспомнить, где уже видела этого человека. И с каждым шагом фигуры всё явственнее проступали неширокие плечи, вытянутое лицо, мокрые волосы, чуть ниже мочек ушей.

— Арик? — воскликнула непроизвольно в унисон с грохотом грома.

— Маха? — голос был Арика.

Арик участил шаг и оказался подле Маши. Она, промокшая, с прилипшими к шее, плечам и щекам волосами, с одеждой, уже начинавшей просвечивать, смотрела на него большими изумрудно-зелёными глазами.

— А ты чего ещё здесь? Рабочий день уже давно закончился, теоретически.

— Да, я… — Маша поправила сумку на плече, замялась. — Отчёты…

— Ясно, дорогой шеф припахал новичка? — саркастически усмехнулся, достал из своего чемодана какой-то шарообразный серый прибор. — Ну, пойдём, провожу тебя до дома.

Хотела отказаться, но вдруг вспыхнуло одно из деревьев на аллее. Маша подпрыгнула на месте, испуганно взглянула на Арика. Кивнула. Арик покрутил что-то на своём приборе, попутно объясняя, что это — «Умбо» — прибор, который он изобрёл в детстве. Включив режим накопителя, он двинулся вперёд. «Умбо» летел над ним, собирая воду. Арик галантно протянул Маше руку. Помедлив, Маша вложила свою маленькую ладошку в его большую и тёплую ладонь. Арик позволил себе улыбнуться и помочь Маше перемахнуть через огромную лужу, разлившуюся прямо перед зданием прокуратуры. Маша благодарно улыбнулась. Встала поближе к Арику. Дождь всё-таки попадал на неё: мочил одно левое плечо, которое не попадало в зону действия «Умбо». Шли под одним «Умбо», но шли порознь. Никак не контактируя, не взаимодействуя. Заметив, что Маше неловко, Арик улыбнулся и без слов протянул ей согнутую руку. Маша остановилась, посмотрела на него, неловко помялась. Поколебавшись пару минут, вспомнив, как Лёха смотрел на задержанную, высоко подняла голову, натянула на лицо улыбку, взяла Арика под руку.

Стало как будто теплее. Не только физически, но и душевно. Раньше они с Ариком никогда не пересекались. Так — смотрели друг на друга издалека, перекидывались парой приветствий. И всё. Быть может, зря?

Арик шёл, широко улыбаясь и шумно вдыхая едва уловимый запах, исходящий от Маши. Это был запах нежности, весны, свежести. Этот запах дурманил, кружил голову. Голову кружил и её голос, и её походка, и её взгляд, полный детской наивности, простоты и доброты. Маша была идеалом. Как только Лёха появился в отделе под руку с Машей, Арик потерял покой. Он полюбил её, полюбил всем сердцем. Полюбил за… Да ни за что! Просто полюбил, привязался к ней всем сердцем и искренне не понимал, что она нашла в Лёхе. Он же оболтус и ловелас!

Дождь как будто дал шанс Маше с Ариком поговорить: больше не лил, не хлестал, обжигая леденящими порывами лицо и руки, а только смиренно мелодично постукивал по лужам. Маша улыбнулась. Тряхнула мокрыми волосами, так что капли разлетелись во все стороны.

— Маш, вот скажи, ты самоубийца? — задал вопрос совершенно серьёзно, нахмурив брови, Маша остановилась, недоумённо взглянула на Арика. — Ну, зачем ты в прокуратуру-то пошла? Стажировщица, блин.

— Стажёрка, — краснея, поправила его Маша, потом резко подняла голову, попыталась придать голосу металлические нотки: — А что тебе не нравится?

Арик сделал шаг и стал непозволительно близко. Даже Лёху она никогда не подпускала так близко, как Арика (если не считать того поцелуя, но Маша по-прежнему предпочитала считать его сном, иллюзией). Он наклонил голову и смотрел на неё сверху вниз. Но не было. Не было в этом взгляде ничего высокомерного, пафосного. Были лишь беспокойство и забота. Когда-то Наташка сказала ему: «Если хочешь урвать своё — действуй. Не жди, когда девушки обратят на тебя внимание. Это я такая — хваткая. А такие, как Машка, ждут решительных действий. Только не пугай их. А то будешь ты сидеть по сто тридцать пятой…».

— Маш… — шептал искренне, горячо. — Ты ж идеальная. — Маша вздрогнула. — Ты ж само совершенство, теоретически. Какая тебе ментовка? Тебя же здесь погубят, Маш.

Маша краснела на глазах. Боковым зрением она увидела свой подъезд. Но бросить провожатого здесь не могла. Теперь она слушала, как он щедро сыпал комплиментами, и пыталась совладать с растерянностью, страхом. Хотелось вырваться, убежать, но Арик, словно почувствовав низкое Машино стремление, взял её за руку и держал крепко-крепко, отдавая замёрзшей Маше своё тепло.

— Маш, — Арик осторожно убрал с Машиного лица прилипшие к нему мокрые пряди, заправил их за уши, провёл по её щеке, от чего Маша содрогнулась ещё больше, — уходи из ментовки. Там тебе не место.

Маша как будто вернулась в реальность: выудила свою ладошки из руки Арика, легко за запястье оторвала его руку от своего лица, постаралась смотреть хладнокровно.

— Мы пришли, — бросила сухо, но на последнем слоге голос дрогнул. — Спасибо, что проводил, Арик.

Маша поспешила к подъезду, легко перепрыгивая через маленькие лужи и стремясь поскорее скрыться в квартире. А там залезь под тёплое одеяло, включить криминальные хроники и составлять другие версии преступлений. Вдалеке вновь сверкнула молния. Дождь же, сделав временную передышку, вновь начинал усиливаться. Арик попытался догнать Машу, уже юркнувшую в темноту подъезда.

— Маха, Маха, ну, постой же!

— Арик… — спросила тихо, всё глубже и глубже закрадываясь в подъездную тьму. — Арик, что?

— Маш, ты меня не так поняла… — Арик не смог договорить, потому что его «Умбо» вдруг заискрился, зажужжал и перешёл из режима накопления в режим отдачи. Арика окатило ведром ледяной воды.

Не удержавшись, Маша хихикнула. Потом подошла к морщившемуся и отряхивавшемуся Арику, взяла его за руку и потянула за собой.

— Пойдём, обсохнешь хоть.

Уже через несколько минут они сидели в квартире Белых и беспечно попивали чай. Болтали обо всём: от криминальной обстановки города до любимых цветов. И всё бы ничего, если бы Маша не вспоминала, как сидела на этом месте с Лёхой. И почему-то при этих воспоминаниях её словно бы окутывало какой-то эйфорией. «Просто слабость!» — как молитву, повторяла себе, но почему-то никак не могла забыть его прикосновения, его улыбку, его губы. Почему она вдруг зациклилась на Лёхе? Он же не центр вселенной и даже не Полярная звезда. Маша сдавленно хихикнула. Потом посмотрела на Арика. Заглянула в его светло-зелёные глаза, такие честные, открытые, добрые. Отставила кружку.

— Арик… — помолчала, подбирая слова. — Прости меня, ладно?

— За что, Маш? — тоже отставил кружку, нахмурился, удивился.

— Ну… Если я что-то не так делаю, — слова давались с трудом, Маша смущалась всё сильнее и сильнее. — Ты ж обиделся, наверное, когда я вывернулась? — последние слова произнесла почти шёпотом, не поднимая взгляда на Арика.

— Ты чего? — усмехнулся по-доброму, накрыл её ладонь своей. — Я тебя тогда не понял, теоретически.

Маша встала из-за стола. Поставила руки на пояс. Посмотрев вверх, облизала губы, проморгалась. Сформулировала фразы. Сказала твёрдо.