Осколки (СИ)

После таких акций Фемида всегда чувствовала себя плохо. Болела душа. Хотелось выть и реветь. Она словно бы заново переживала все эти страшные события. Заново и разом. Хотелось окунуться в холодную воду и смыть эту липкую грязь с себя. Посмотрела на свои руки, крепко сжимавшие сверкающую золотым во тьме эластичную верёвку. Крикнула во тьму: « Робин Гуд, лови меня!». Разжала пальцы.

Огромные панорамные окна мелькали перед ней. Она крутилась спиралью. Окна смешивались с небом, луной. Голова кружилась. И от этого хотелось смеяться. Вдалеке послышался вой сирен Галаполиции. Не выдержала. Рассмеялась по-ведьмински, летела вниз, смеялась. Рискнула не держать руки «ласточкой», запустила одну руку в волосы, рванула их на себя. Парик слетел и остался в её руке. Извиваясь змеёй, вместе со своей хозяйкой длинная чёрная коса спустилась вниз. До земли оставалось всего ничего. Фемида зажмурилась, считая секунды. Три. Два. Один.

Тёплые крепкие мужские руки сомкнулись на её талии. Раскрыла глаза. Робин Гуд перевернул Фемиду, продолжая держать её одной рукой за талию, дёрнул за верёвку в нужном направлении. Лассо само сомкнулось на его руке.

— Никогда так больше не делай, — прошептал, оборачиваясь к ней и смыкая руки на её талии.

— Обещаю, — кивнула она, откидывая свою тяжёлую чёрную косу назад.

— Ты обещаешь уже десятый раз, — в голосе звучал упрёк и беспокойство.

— Лёш… — провела по его щетинистой щеке, сомкнулась с ним лбом. — Ты ж знаешь. Мне тяжело каждый раз переживать заново всё.

— Наташка, — Лёха прижал Наташку к себе. — Ты сама это выбрала.

— Я устала, — всхлипнула, — я не могу. Это тяжело.

— Я тоже устал, — вздохнул Лёха, гладя Наташу по плечам. — Маша почти всю ночь не спит.

— Так иди, Лёш, — всхлипнула Наташка. — Иди. Это же не твоя война, а моя.

Лёха зарылся носом в её волосы, погладил по плечам. Приподнял ласково двумя пальцами за подбородок:

— Ошибаешься. Война наша, общая.

Её медово-карие глаза были налиты слезами, похожими на хрусталь. По щеками струились дорожки слёз. Лёха стёр их ласковыми мягкими жестами. И вдруг, подчиняясь больше каким-то инстинктам, крепко поцеловал Наташку. Её руки обвили его шею, её пальцы лихорадочно копошились в его густых волосах. Они не могли оторваться друг от друга. Неожиданно Наташка оторвалась от Лёхи. Резкими движениями стёрла с его лица остатки помады.

— Так нельзя. Лёша. Не-льзя! У тебя есть Маша, а у меня — Петя. Мы просто напарники. Друзья.

Отошла от него. Вздохнула.

— Ты сама-то веришь в дружбу между мужчиной и женщиной?!

Наташка не ответила. Просто стремительно скрылась в кромешной тьме.

***

Лёгкий халатик облегал подтянутую фигурку. Лазерный ножик ровными кусочками нарезал колбасу. На плите в турке закипал кофе. В коридоре хлопнула входная дверь. Мотнув длинной чёрной косой, Наташка обернулась. Усталый супруг — начальник отдела УБЭПа — ввалился в кухню. Обнял жену со спины, уткнулся носом в её шею.

— Как дежурство, Петь?

— Не поверишь, — жарко принялся рассказывать Пётр, воруя из-под руки Наташки куски колбасы, — арестовали Чурова Анатолия Вадимовича! Мы его полгода разрабатывали. С тех пор, как пришло сообщение от Фемиды.

— Надо же! — удивилась Наташка, стараясь скрыть победную улыбку. — Фортуна на вашей стороне! Ешь. Я приготовила твои любимые тефтели.

— Ты лучшая, — чмокнув жену в уголок губ, Пётр принялся поедать завтрак.

Наташка улыбнулась печально. На губах ещё горел тот неправильный, глупый Лёхин поцелуй! Шутливо взъерошив густую выгоревшую шевелюру супруга, Наташка села рядом. Она любила Петю. Определённо, любила. Любила ироничный взгляд сего серо-зелёных глаз, его редкие веснушки возле носа. Его звонкую оживлённую энергичную речь.

— Знаешь, самое обидное, что мы не можем поймать Фемиду.

— Почему?

— Хотелось посмотреть на неё, узнать, зачем ей всё это. Да, в конце концов, позвать к себе! Она же знает всё! И лично от меня поблагодарить.

— Иногда все ближе, чем кажется, — положила голову на плечо Петра Наташка.

— О чём ты? — резко отложил вилку.

— Да так… Ни о чём.

========== Туда, куда письма не доходят… (Маша/Лёха) ==========

Комментарий к Туда, куда письма не доходят… (Маша/Лёха)

Я же говорила, что вернулась? Вот. Вернулась. С такой вот сомнительной трагичной работкой. Не знаю - захотелось мне в агст удариться. Причём в такой - жёсткий. И слишком жёсткий ООС и слишком жёсткое АУ. Просто когда пересматриваешь в 4 раз “Ментовские войны”, понимаешь, что писать флафф с розовыми единорожками - не для тебя. А, ещё, написалось буквально за час, так что… Судить вам)

Вообще, времени не было вообще ни на что. Но раз уж такая возможность, прошу заглянуть вас

Сюда (новый большой фанфик по “Сказочному патрулю”): https://ficbook.net/readfic/6113082

Сюда (большой фанфик по “Барбоскиным”): https://ficbook.net/readfic/4323892

И сюда (новая заявка по “Барбоскиным”): https://ficbook.net/requests/392614

Пара: На самом деле, тут такая каша с парами. Но ни одна из них не раскрывается полностью.

Описание: Письмо. Просто письмо, которое не дойдёт до адресата. Потому что адресат в тюрьме строгого режима, куда даже не попадает солнечный свет.

«Здравствуй.

Ну, как ты там? Глупо спрашивать об этом, наверное? Как может быть хорошо в неволе? Там, наверное, страшно…

Знаешь, а у нас всё в порядке. Экзамены на носу. Только никто не готовится. Кроме меня. Но и я не могу. Понимаешь, не могу! Ты меня никак не желаешь отпустить. Мне часто чудятся сны, будто бы мы с тобой вдвоём катаемся на мотофлипе. Я часто вижу тот наш вальс. Помнишь, когда ты хотел танцевать с Алиской, а тебя поставили со мной? Ты тогда сказал, что я неуклюжая и неловкая. И по росту не подхожу. А в итоге мы стали королевской парой Выпускного. Ты тогда меня поцеловал. Кошмар… Это было полтора года назад. Даже не верится. Знаешь, сейчас смотрю на календарь, а на душе становится так плохо…

Ведь я не видела тебя почти год. И снова хочу спросить: как ты? Жив-здоров? Ведь это самое главное!

Я к маме твоей три раза в неделю после школы захожу. Она меня учит готовить пирожки и другую выпечку. Говорит, что у меня талант к этому. Ты знаешь, как вкусно твоя мама готовит? Хотя, зачем я спрашиваю — конечно, знаешь. А ещё она мне твои детские фото, рассказывает про тебя много нового. Комната твоя почти заросла пылью. Я там, конечно, убираюсь. Но всё убрать не могу. Да и неудобно как-то по твоим полкам лазить. А Ксения Андреевна не успевает.

Я тебя никогда, наверное, не пойму. Никогда-никогда. Я пытаюсь. Но не могу. Я почти год терзаю себя одним и тем же вопросом: зачем ты это сделал. Зачем ты это сделал, умоляю, ответь? Кому стало лучше от твоего поступка? Тебе? Мне? Твоей маме? Зачем?

Конечно, я глупая. Ведь ты это сделал из-за Алиски, да? Ты хотел защитить её? Спасти её жизнь? Но какой ценой? Ты пожертвовал своим будущим, своей свободой ради неё. А стоило ли это того? Нет, ты подумай — стоило ли? Теперь ты навсегда будешь клеймён позором тюрьмы. Теперь ни один институт, ни одно заведение не раскроет тебе объятия. Теперь все будут говорить: „Сидел по малолетке за убийство“. Но ведь ты ничего не сделал! Ни-че-го. Тогда зачем?..

Ты думал — Алиса будет тебе благодарна? Думал, она сознается? Знаешь, Лёх, а ведь нет уже той Алиски. Нет. Она была, но канула в Лету. Теперь есть девочка, которую — поверь мне — тебе лучше не знать.

Она теперь гуляет с мальчишками направо-налево, устраивает вечеринки с алкоголем. Теперь её волосы не такие золотисто-солнечные — они стали серо-синими. А голос больше не похож на перезвон бубенцов — он хриплый и прокуренный. Ты удивлён? Надеюсь. Ты же не ради этого брал на себя чужую вину, Лёха! Не ради этого… Да, она осталась такой же крутой: всё так же, как раньше, любит скорость, движение, энергию. Арик теперь только с ней и гуляет. Вернее, пытается. А она его отшивает — недостаточно крутой он для неё.