Я - твое поражение (СИ)

- Филэ, - возвращаясь, ты покаянно пёрся ко мне, якобы, слушать отчёты; но, на половине прерывал серьёзную речь и порывисто обняв, застывал на несколько минут вдыхая мой запах. Признаваясь. – Мне так не хватает тебя. Смотри, привёз подарок – жирную куропатку, я подстрелил её думая о тебе.

- Польщён. Прикажу Феликсу зажарить на вертеле.

- Пригласишь на трапезу?

Ты пытался придать голосу игривый тон, желая немного ребячиться, как в детстве.

- Извини, я обедаю без восточных приправ, боюсь простое мясо тебе придётся не по вкусу. Мой царь.

После подобных слов, ты обиженно отодвигался и с каменным выражением лица дослушивал очередной доклад, после чего я степенно откланивался и покидал когда-то родную палатку.

- Ты забыл птицу?!

- Ах да! Спасибо!

В то же время я предпринял поездку в Тир, встретившись с Барсиной, узнав, как растёт Геракл, наш сын. Изрядно раздобревшая на царском содержании, гречанка указала на маленький дворик где играл смуглокожий мальчик с огромной лохматой собакой. Геракл не узнал меня и испугавшись спрятался за пышным хвостом четвероногого друга. Не желая конфликта, я протянул псу изрядный кусок мяса взятый с обеденного блюда и пока пёс занятый подачкой грыз истекающий жиром кусок, внимательно разглядел мальчика.

Ни одной твоей черты, сколько бы я не поворачивал его, не искал сходства, увы, Геракл разочаровал меня. По возрасту трусливый, плаксивый до крайности, ребёнок громогласно завопил, как только я заговорил с ним. Дождавшись окончания истерики, спросил знает ли он - кто его отец.

- Он царь мира и падишах падишахов!

Поняв, что я не причиню ему вреда, малыш важно надулся, сверкая мокрыми черными глазёнками.

- Ты знаешь, как его зовут?

- Искандер двурогий! У него изо лба торчат самые настоявшие белые рога, и все кто видит их, падают ниц.

Меня умилила глупость ребёнка, погладив его по голове, я встал, велел усерднее заниматься с присланными ко двору учителями, и оставить детские игры. Не желая ночевать в Тире и полный решимости тотчас отправиться обратно. Да забыл сообщить, что передал Барсине три сундука золотых статеров на общую сумму около сотни талантов, в бумагах есть соответствующая запись.

Согдиана не баловала нас хорошей погодой, частенько приходилось идти сквозь густые, влажные туманы, клубящиеся на высокогорье, а днём терпеть удушающий зной. В один из дней, ты, легкомысленно относящийся к своему здоровью, выкупавшись в горной речке, жестоко простыл. К вечеру температура подскочила до опасных пределов и Филипп наш неизменный лекарь, сильно забеспокоился. Прислал ко мне гонца с просьбой немедленно явиться к царственному больному. Я в тот вечер был занят просчитыванием подъёмного механизма новой осадной машины и только отмахнулся от просьбы.

- Некогда!

Через час, гонец пришёл снова и ещё раз, не придавая значения твоему недугу, я гневно выругал последнего из них, и завалился спать. Утром же, весь лагерь был поднят по тревоге, все говорили о катастрофичном положении высшего командования, у царской палатки собрались военачальники, громко обсуждая возможные последствия твоей смерти. Распихав особо упёртых, тех кто посмел не уступить дорогу, я прошёл во внутрь, и первое что увидел – это едва держащегося на ногах, Багоя, бесцельно шагающего по палатке, прижимающего к воспалённому от слез, лицу, твою накидку.

- С дороги!- крикнул я, перс на мгновение застыл, оторвавшись от полусумасшедшего брожения, громко икнул, и вдруг резко подскочил ко мне.

- Почему ты пришёл так поздно?! Мой господин умирает! О, если бы я не боялся оставить его, сам бы побежал умолять тебя, о, жестокий! Чем таким важным ты занимался? Ответь!

Желая остановить потоки обличительных речей, показавшиеся мне оскорбительными, я усмехнувшись, коротко бросил.

- Спал!

Багой, задохнулся от столько короткой причины, и не нашёлся, что ответить, громко застонал раздирая твою накидку, сгибаясь от горя в три погибели, едва ли не падая на пол. Вышедший Филипп, в мятой тунике и блуждающим взором, пригласил меня в спальню. Будучи ещё у входа я расслышал незнакомое тяжёлое дыхание с какими-то странными толи хрипами, толи всхлипами, подойдя ближе посмотрел на бледное лицо, синие, тонкие веки. Одна из служанок, менявшая влажные повязки, завидев меня почтительно отступила. Я же, наклонившись, с некоторым злорадством ответил потрескавшиеся от жара губы, столько лет нежно целованные мною, теперь же, ставшие чужими.

- Александр?

Ресницы дрогнули, ты, даже находясь в полубреду, расслышал мой голос, и попытался открыть глаза, но сил не хватило, потому, после двух неудачных попыток, протяжно вздохнув, откинулся на подушки.

- Ты болен Александр, но, не волнуйся, Филипп поставит тебя на ноги.

Не зная, что ещё сказать, я присел на услужливо поставленный стул, взял твою руку, пальцы слабо шевельнулись. Погладив сухую кисть, задержал ладонь, зачем-то поднёс её к щеке и потёрся, коротко целуя. Вскоре пришёл Филипп, принёс какие-то припарки, горячие куски полотна пропитанные вонючими мазами и принялся обкладывать высоко вздымающуюся грудь.

Я спросил – выживет ли царь?

- Надежда есть всегда, - уклончиво сообщил и вновь занялся врачеванием. Пустили кровь, тёмную и густую. Её набралось много, полная золотая чаша. Зажгли благовонные смолы кедра и ладана. Все это время, я, сидел рядом, потом стал травить анекдоты, рассказывал разные случаи, небылицы вычитанные в книгах. Зачем? Наверное, пытался в первую очередь отвлечь себя от страшных мыслей. Мыслей, которые весь день озвучивали во дворе наши полководцы. Не стесняясь солдат и союзных народов, македонцы в голос обсуждали кто будет твоим преемником. Особенно усердствовали Кратер и Лисимах, не взирая на то, что ты ещё дышишь, предлагали свои кандидатуры. Осторожный Клит, высказывался в пользу твоей матери Олимпиады как регента, и сына Геракла как будущего царя. Кто-то упоминал сводных сестёр и вдруг Пердикка, заявил.

- Лучшего царя чем Гефестион, нам не найти! Он умён и справедлив, до мозга костей грек! Пусть и рядится иногда в персидские тряпки.

Его тотчас поддержали Леонат, Марсий, Полиперхон, Селевк, Пифон и кажется, Птолемей, в мнении последнего я не уверен, ведь он и сам имел некие права на македонский трон. Кратер замолчал и после небольшой паузы согласился с мнением большинства, заявив, что будто бы Геракл не имеет македонский крови и зачат был вероломной потаскухой ещё до соития с царём. Клит принялся орать о преемственности власти, ему велели заткутся и снова выкрикнули меня. Слушая, а не слушать было невозможно, провокационные речи, я пытался не допустить даже мысли о возможности занять царское место. Раздираемый жалостью к тебе и тревогой за собственную судьбу, на время оставив больничный покой, вышел к соотечественникам.

- Прекратить крик! Вы мешаете, Александру! Он выздоровеет и боги дадут ему ещё много лет царствования! Разойдитесь, если будет необходимость, я сам соберу вас!

Бывалые воины, разом замолкли и почтительно поклонились мне, тем самым воздавая почести как новому царю, я лишь досадливо махнул рукой в их сторону.

- Рано, рано хороните Александра, лучше молитесь, чтобы он не слышал ваших речей.

В раздумье, вернувшись к тебе, застал у изголовья евнуха, Багой, пользуясь моим отсутствием, как мышь проник в спальню и принялся хлопотать возле кровати. Приподняв измождённое болезнью тело, придал ему полусидящее положение. Уложил голову на высокие подушки. Водрузил корону, на потную от жара макушку. Я прыснул коротким смешком. Обернувшись, евнух резко загородил собой ложе и вдруг, выхватил из складок изумрудного кафтана маленький кинжал.

- Не подходи!

- Багой, что за представление? Отвали!

- Нет! Ты хочешь его смерти! Я знаю! Ты всегда губишь людей, ради власти! Гефестион, умоляю возьми мою жизнь, возьми все, что у меня есть – драгоценности и одежды, возьми дворцы которые подарил мне Искандер и табуны скакунов. Возьми рабов, золото, повозки - только не убивай моего повелителя, я люблю его!