Синьора да Винчи

Прочие молчали. Крики пытаемых не умолкали, затухая лишь на миг и тут же достигая пика в новой агонии. Из-за этого, несмотря на все старания, мне никак не удавалось привести мысли в относительный порядок. Одно я решила твердо: я ни за что не стану впутывать Лоренцо в этот кошмар, поскольку понимала, что в ближайшие годы он все силы должен будет употребить на поддержание спокойствия в республике. Думы о том, что будет со мной, когда выяснится, что я женщина, переодетая мужчиной, не раз посещали меня, но я гнала их прочь: слишком чудовищными они представлялись мне. Словом, когда тюремщик распахнул дверь камеры и выкрикнул: «Аптекарь!» — я вышла навстречу своему уделу, имея в голове не больше замыслов для рассказа, чем у юнги, возвращающегося после первого в жизни хмельного кутежа.

По коридору меня привели в каморку без окон, освещенную единственным факелом, и там, усадив на стул спиной к двери, крепко примотали к нему по груди и бедрам, а лодыжки привязали к ножкам стула. Обездвиженная, я вдруг вспомнила о Леонардо — только теперь мне сделалась понятна его навязчивая страсть к свободе. Лихорадочно отыскивая для себя какую-нибудь слабую надежду, я утешилась тем, что, как бы ни распорядилась мной судьба, Лоренцо обязательно вышлет Леонардо подальше от этого ужаса. Вероятно, это соображение и придало мне крупицу силы.

Дверь за мной отворилась.

«Сейчас я увижу своего мучителя, — сказала я себе. — Посмотрю в лицо одному из наших горожан или продажному монаху-доминиканцу, который, следуя приказам вышестоящих церковных извращенцев, подвергнет меня и других невинных пленников изощренным пыткам и тем самым растопчет в себе и душу, и последние остатки человечности».

Палач обошел вокруг меня, и каково же было мое потрясение, когда я убедилась, что передо мной сам фра Савонарола. При близком рассмотрении он показался мне еще отвратительнее, и я не могла толком понять, что в нем внушает мне такое непередаваемое омерзение: то ли толстые мясистые губы, то ли огромный бесформенный нос, поблескивающие ненавистью зелененькие глазки или черные, кустистые, сросшиеся вместе брови. Он склонился к моему лицу и, обдавая меня гнилостным смрадом изо рта, злорадно затянул молитву о Господнем отмщении всем богохульникам.

Дождавшись, пока он прервет на секунду ядовитый монолог, чтобы перевести дух, я произнесла четыре коротких слова:

— В чем моя вина?

Савонарола смутился и поманил пальцем кого-то, стоявшего за моей спиной. К нему приблизился монах в рясе и что-то зашептал на ухо.

— Ты помешал священному отряду моих «ангелов» вершить правосудие, — вымолвил Савонарола.

— Ваши «ангелы» на моих глазах избили человека до бесчувствия, отчего он, вероятно, скончался, — собрав все свое мужество, ответила я. — И они изорвали на женщине платье, неприлично выставив на обозрение ее грудь. Такие деяния, как мне кажется, несовместимы с именем праведного Господа, от имени которого вы выступаете, фра Савонарола.

Тот снова подозвал подначального ему монаха. По лицу Савонаролы невозможно было угадать, бесчинствуют ли «ангелы» на улицах Флоренции с его ведома или без него. Монах что-то еще прошептал ему в ухо.

— Так ты аптекарь? — обличительным голосом спросил священник.

— Таково мое ремесло. Доселе я не знал, что лечить больных грешно. Разве не потому мы все возлюбили Христа? Насколько мне известно, он призывал людей облегчать страдания их ближних.

Толстые губы Савонаролы презрительно скривились:

— И ты смеешь равнять себя с нашим Богом и Спасителем?

— Я люблю ближнего своего, как самого Бога.

— Какое кощунство! — выкрикнул он, обрызгав мне слюной лицо. — Человечество — куча отбросов пред стопами Господа! Оно недостойно любви!

Мне хотелось возразить ему: «Христос так любил человечество, что не пожалел за него жизни!» — но я придержала язык, поняв тщетность попыток усовершенствовать этот посредственный ум в бесполезных пререканиях. Сейчас важнее всего было сохранить себе жизнь. Мне до сих пор памятны были папенькины наставления о том, что лучше жить лицемером, чем умереть правдолюбом.

Взвесив все, я начала исподволь — в конце концов, притворству я училась с детства:

— Что ж, вы открыли мне глаза, фра Савонарола. Теперь я ясно вижу, как мне следует изменить образ мыслей.

Мои слова, вероятно, пришлись священнику по душе — он даже подобрел.

— Впредь ты предоставишь излечивать больных Иисусу Христу, — сказал Савонарола.

Я сразу поняла, к чему он клонит, и, внутренне похолодев, не нашла слов для благоразумного ответа.

— Итак, ты закроешь свою аптеку, — продолжил он, не спрашивая, а скорее приказывая мне.

Я взглянула ему в глаза и увидела затаившегося в них демона — буйнопомешанного беса.

— Да, я закрою. — Горло у меня перехватило, в груди все горело.

— И ты сообщишь доброму брату адрес своего сатанинского логова. — Савонарола указал на помощника. — Через месяц мои «ангелы» наведаются туда — там не должно остаться никого. Никого и ничего.

— Да.

— А отравы, которые ты именуешь лекарствами, следует отнести на площадь Синьории и предать их очистительному огню.

Я была на пределе сил. Слова застревали у меня в горле, и я смогла только кивнуть.

— Повтори, — велел он, нависнув надо мной.

— Предать очистительному огню, — прошептала я.

— Вместо собственного тела, — вымолвил он, ткнув меня в грудь, перетянутую обмотками.

Савонарола смерил меня недоверчивым взглядом, и я застыла от ужаса при мысли, что пальцем он ощутил подозрительную припухлость. Усилием воли я сохранила на лице спокойствие, не дав повода для сомнений.

— Есть ли в твоей лавке английская белена? — спросил он.

Я едва не скончалась от облегчения.

— Да, немного найдется.

— Пришли ее мне. Я слышал, она сохраняет человеку ясность рассудка, пока его убеждают сознаться в ереси. — Уже у дверей, обращаясь к моей спине, Савонарола добавил:

— И не попадайся мне больше — в следующий раз ты так легко не отделаешься.

ГЛАВА 29

Я попросила Лоренцо созвать членов Платоновской академии на внеочередное собрание во дворец Медичи, в гостиную на первом этаже. К тому времени Лукреция стала их полноправной участницей. Пока я, дрожа всем телом и едва шевеля бескровными губами, рассказывала, что случилось со мной, все беспокойно ерзали на сиденьях.

— Что же здесь происходит, друзья? — вскричал Веспасиано Бистиччи, едва я закончила. — Что случилось с нашим прекрасным городом?

Остальные возмущенно зашумели.

— Скажу больше, — загробным голосом вымолвил Пико делла Мирандола, и все сразу замолчали. — На вчерашней проповеди в Сан-Марко — это в двух шагах отсюда — Савонарола подверг самой безжалостной критике семейство Медичи… а заодно и всех нас.

В гостиной повисла гнетущая тишина.

— Он в открытую назвал Лоренцо тираном, призывая его самого и его «ставленников» прекратить идолопоклонничество и отвратить свои взоры от Платона и Аристотеля, которые ныне, между прочим, «горят в аду». Савонарола настаивал на том, чтобы Лоренцо поскорее покаялся в грехах, иначе ему не миновать кары Господней.

— Мама же предупреждала, — невозмутимо отозвался Лоренцо. — Еще до поездки в Рим она говорила нам о всевластии страха. Но я все равно не возьму в толк, почему благоразумные прежде горожане с такой готовностью отбрасывают здравомыслие, отвергают и рассудок, и свободу воли и начинают огульно верить какому-то проходимцу, который угрожает им вечным проклятием.

— И что, эта эпидемия слабоумия уже охватила весь город? — поинтересовался Джиджи Пульчи.

— Слухи, которые мы до сегодняшнего вечера не принимали всерьез, оказывается, давно сделались обыденностью, — ответил Антонио Поллайуоло. — Нам остается только признать, что вся Флоренция ввергнута во власть безумия.

— А отзыв Пико о вчерашней проповеди фактически означает угрозу для жизни каждого из присутствующих, — добавил Полициано.