Синьора да Винчи

Робин Максвелл

Синьора да Винчи

ДОЧЬ АЛХИМИКА

ГЛАВА 1

И снова ложь. Мне нужно было изобрести новый обман, чтобы улизнуть сегодня из дома. «Вернее, хитрость», — поправила я себя, подбрасывая очередное полено в очаг, обжегший лицо нестерпимым жаром, потом лязгнула железной заслонкой. Из кучки дров я нарочно выбрала самое крупное полено: чем оно толще, тем дольше продержится огонь в печи — это тоже было частью моего хитроумного замысла.

«Говори как есть, Катерина, — сердито одернула я себя. — Для того чтобы побегать босиком по траве вместо скучной работы по дому, тебе придется солгать папеньке».

Я взялась за рукоятку мехов и несколько раз энергично надавила на нее, представляя, какой ужасный жар нагнетаю в отцовский алхимический горн. Затем, сбросив кожаные фартук и маску, пошла в лабораторию.

Отец занимался перегонкой спирта — на его рабочем столе были разбросаны в беспорядке дистиллятор с двумя патрубками и две колбы-приемника. Я уже знала, что их нельзя перепутывать, — это папенька втолковывал мне на протяжении двух недель, обучая нехитрому способу получения вещества, столь незаменимого в фармацевтике. Но мои мысли в последнее время где-то блуждали — где угодно, только не в папенькиной алхимической лаборатории, не в его аптекарском огороде и не в аптечной лавке, где я привыкла служить ему помощницей.

В голове у меня зрел новый план. Я вернулась к горну и для верности подбросила в него еще полено, искренне надеясь, что из-за моей адской уловки наш дом не сгорит дотла. «Кажется, у Данте это один из семи смертных грехов», — силилась припомнить я, спускаясь с верхнего этажа на третий.

По пути я зашла в свою спальню — комнатку, в которой умещались кровать, задернутая покрывалом, стул, стол для письма и несколько сундуков для моего скудного имущества. Я всякий раз старательно отводила взгляд от расписного «свадебного» сундука — тетя Магдалена водрузила его здесь в прошлом году, когда мне исполнилось тринадцать. С тех пор она неустанно складывала туда постельное белье, вышитые сорочки и детские пеленки — все, что понадобится будущей невесте.

Но сам вид этого сундука казался мне издевательством. Кто позарится на брак со мной? Ведь меня никто даже не обучал всяким «женским» умениям! А папенька, наперекор сестриному брюзжанию, мог выдумать больше оправданий, чем имел волос на голове. Он возражал ей, дескать, я еще слишком мала, хотя девочки моего возраста, разумеется, то и дело выходили замуж. «В Винчи нет для нее достойной партии», — упрямо твердил он. Но ведь были поблизости и другие селения, даже побольше нашего, хотя бы Эмполи или Пистоя, к тому же всего в дне езды от нас лежала Флоренция.

«Но истинную причину моей непригодности к семейной жизни, — пришло мне в голову, когда я опустилась на коленки у изголовья и открыла простой деревянный сундучок, — я сейчас держу в руках». Это был порядком потрепанный томик Платонова «Тимея»… на греческом. Никто не возьмет в жены девушку с такими нелепыми познаниями. Девушку, владеющую тайнами и похуже этой.

Я аккуратно обернула книгу шелковым ало-золотым шарфом, некогда подаренным папенькой моей, ныне покойной, матери — для меня теперь не было большей ценности, чем этот шарф, — и уложила сверток в грубую котомку для сбора трав.

Я спустилась еще на один пролет, предвосхищая, что в кухне или в гостиной меня ждет первое препятствие на пути к вожделенному дню на свободе.

«Поешь, Катерина!» — услышала я оклик тети Магдалены, склонившейся к очагу, чтобы вынуть утренние хлебы. Оттопыренный обширный зад не позволял увидеть ее целиком, тем легче мне было бросить ей мимоходом: «Не хочется!» — и осуществить дальнейшее бегство вниз по лестнице, что и являлось самой трудной частью моей затеи.

Весь нижний этаж у подножия лестницы был сплошь увешан пучками зелени венчиками вниз. Исходивший от них приятный запах щекотал мне ноздри, возвещая переход в мир фармации. Здесь, и внутри, и снаружи, царили лечебные травы. Кладовка и сушильня, куда вела лестница, были снизу доверху уставлены бочонками, корзинами, огромными кувшинами и коробами, чьи надписи, а еще больше источаемые ими пикантные ароматы возбуждали грезы о заморских землях и диковинных пряностях.

Впрочем, здесь не следовало мешкать — мое лукавое намерение звало меня дальше, в папенькин аптекарский огород. Я по праву могла считать его и своим: я давно освоилась среди растений, знала их наперечет и любила всей душой. Как бы то ни было, этим утром я собиралась бессовестно воспользоваться огородом, даже немного навредить ему… в своекорыстных целях.

Но ведь на дворе стояла весна, и утро выдалось такое свежее, такое сияющее, насквозь пронизанное солнечным светом! И сегодня мне не было никакой надобности идти собирать дикорастущие травы — те, что не хотели приживаться в нашем огороде или требовали пополнения в виде семян или ростков. А ведь мне так хотелось побыть на воле! Утром я проснулась от бешеного сердцебиения. Моя грудь истосковалась по бодрящей влажной прохладе, которую найдешь только у источника.

Я знала, что очень нужна отцу в лавке: предстояло приготовить множество порций для припарок, растирая семена в тончайший порошок, смешать отвары, чтобы не подвести соседей. Они шагу не могли ступить без аптекаря Эрнесто, дружно обожаемого всеми винчианцами. За неимением в нашей деревеньке других лекарей и врачей отец уделял равное внимание и помещикам-толстосумам, и беднякам-поденщикам. Ему даже приписывали некие чудесные исцеления. Я же скромно обреталась в тени его славы — милое дитя, как две капли воды схожее с безвременно ушедшей родительницей, славная юная соседушка, всегда резвая на посылках и благодушно сострадающая чужим неприятностям, пусть и не охочая до сплетен.

Я поспешила в отдаленный угол огорода, где, помнится, росла вербена. А вот и она — целый куст, обильно разросшийся у стены на суглинке. Я не стала долее размышлять над своей подлостью, а еще раз воровато оглянувшись, ухватилась за низ куста и вырвала его вместе с корнями. Затем я оправила юбки и стряхнула комочки земли, прилипшие к лифу. Охорашиваясь, я невольно отметила, как увеличилась с некоторых пор моя грудь — вот так открытие! В нем, пожалуй, и крылась причина внезапно одолевших меня сумасбродств.

Закинув за плечо котомку, я вернулась в дом через кладовку. Стремясь придать себе побольше невозмутимости и усердно притворяясь прежней послушной, правдивой дочерью, я вошла в аптечную лавку с черного хода. Это было тесное помещение, уставленное полками, где хранились банки с травяными снадобьями и бутыли с целебными листьями, древесной корой и приправами, — обычный магазинчик весьма скромного размера. Да и весь наш дом был невелик, как и большинство четырехэтажных винчианских жилищ: его длина превосходила ширину в два раза. Те семьи, что держали в нашей деревне торговлю, помещали свою лавку на нижнем этаже, с дверью на улицу — и мой папенька тоже.

Но сегодня мне была не судьба тихо и незаметно улизнуть. Синьора Грассо, любезно улыбаясь, как раз взгромоздила на папенькин прилавок корзину со спелыми помидорами.

«Или благодарит за лекарство, которое он дал ей против печеночной колики у ее дочки, — гадала я, — или за то, что разрешил расплатиться овощами».

— Катерина, красотуля ты наша! — воскликнула синьора при виде меня. — Вот тебе мое слово, Эрнесто, — она хорошеет день ото дня! Вылитая мать.

Синьора Грассо прошлась по мне таким пристальным взглядом, каким обычно выбирают лошадей на ярмарке.

— Но, скажу тебе, она уже с тебя вымахала… хотя, может, и есть мужчины, кому по душе рослая жена.

— Угодно ли вам еще что-нибудь на сегодня, синьора? — осведомился папенька в той миролюбивой, неспешной манере, за которую его так ценили винчианцы.

Папенька действительно был худощав и долговяз, но бодр и крепок, а голову его увенчивала почтенная серебристо-седая шевелюра. Одевался он всегда просто и скромно, как и подобало его натуре.