Иметь и хранить

«Если я тебе дорога, поспеши ко мне тотчас. Приходи, не мешкая, в заброшенную хижину на перешейке, на опушке леса. Если ты любишь меня, если ты мой рыцарь, приди на мой зов. Я в беде и опасности. Твоя жена».

Вместе с этой запиской была сложена еще одна бумага, собственноручно написанная и подписанная комендантом Уэстом. Она гласила: «Подателю сего дозволяется выходить за пределы палисада в любое время дня и ночи».

Я еще раз прочел первый листок, сложил его и встал.

— Кто принес тебе все это, бездельник? — спросил я.

Ответ не заставил себя ждать:

— Кто-то из слуг губернатора. Он сказал, что от письмеца вреда не будет, а золото еще никому не мешало.

— И когда же он приходил?

— Да только что. Но имени его я не знаю.

У меня не было способа узнать, лжет он или говорит правду. Достав из кармана еще один золотой, я положил его на стол. Он впился в него алчным взглядом и придвинулся ближе.

— За то, чтобы ты не запирал эту дверь, — сказал я.

Он хищно прищурился и облизнул губы, молча переминаясь с ноги на ногу.

Я выложил на стол второй золотой:

— За то, чтобы ты отпер наружную дверь тюрьмы.

Он опять облизнулся, издал какой-то нечленораздельный горловой звук и наконец выпалил:

— За такие дела комендант велит отрезать мне уши и прибить их к позорному столбу.

— Ты можешь запереть за мною обе двери, а утром мое исчезновение станет для тебя полной неожиданностью. Кто не рискует, тот не выигрывает.

— Это точно, — согласился он и потянулся за деньгами.

Но я сгреб монеты обратно.

— Сначала заработай их, — молвил я сухо. — Пошарь через час у подножия позорного столба, и ты их найдешь. Платить тебе по эту сторону дверей я не намерен.

Он закусил губу и уставился в пол.

— Что ж, вы как-никак джентльмен, — проворчал он наконец. — Думаю, я могу вам верить.

— Думаю, можешь.

Подобрав с пола свой фонарь, тюремщик вновь направился к двери.

— Поздновато уже, — изрек он, тщась изобразить сонливость. — Как запру все, что надо, так сразу и пойду на боковую. Доброй вам ночи, капитан.

Он удалился, оставив дверь незапертой. Теперь я мог выйти из тюрьмы так же легко, как из своего дома в Уэйноке. Я был свободен, но следовало ли мне воспользоваться этой свободой? Возвратившись к свету очага, я снова развернул записку и еще раз вгляделся в строчки, обдумывая, как же мне поступить. Почерк... но ведь я лишь однажды видел, как она выводила буквы, да к тому же в тот раз она писала ракушкой на песке. Я не мог определить, ее ли рука написала это письмо. Действительно ли оно послано ею? Если оно и вправду пришло от моей жены, то что же могло стрястись за те несколько часов, что минули после того, как мы расстались? Если же это послание — подделка, то какая западня уготована мне и как будут расставлены силки? Я мерил шагами камеру и думал. Странность всей этой истории, дальняя уединенная хижина, выбранная для встречи, пропуск, столь услужливо выписанный комендантом, некоторые вещи, что рассказал мне нынче Нантокуас... Скорее всего, это ловушка, и меня хотят в нее заманить... «Если ты любишь меня, если ты мой рыцарь, приди на мой зов. Я в беде и опасности...»Что бы меня ни ожидало, я не мог не пойти.

Я не мог ни вооружиться, ни сделать каких бы то ни было приготовлений. Взяв со стола золото, предназначенное для тюремщика, я подошел к двери, отворил ее, вышел и собрался было тихонько закрыть ее за собой, но мне помешала обутая в сапог нога, просунутая между дверью и косяком.

— Я иду с вами, — буркнул Дикон.— А если попробуете мне помешать, подыму на ноги всю тюрьму.

Он вздернул подбородок в своей прежней манере, и на его лице я увидел бесшабашное выражение, хорошо мне знакомое.

— Не знаю, куда вы собрались, — сказал он с вызовом, — но уверен, что там будет опасно.

— Насколько я могу судить, я направляюсь прямиком в западню, — заметил я.

— Ну что ж, тогда вместо одного в нее угодят двое, — ответил Дикон.

К этому времени он уже вышел из камеры, и на его решительном загорелом лице не было видно ни тени сомнения. Я знал его много лет и не стал тратить слова на пустые уговоры. Для нас обоих давно уже было в порядке вещей, что в час опасности мы оказываемся вместе.

Когда дверь в освещенную камином камеру была отворена, нас окутала непроглядная тьма. Было очень тихо: немногочисленные узники крепко спали, а тюремщик убрался с глаз подальше и грезил о близкой поживе. Мы ощупью прошли по коридору, добрались до лестницы, бесшумно спустились на первый этаж и увидели, что наружная дверь не заперта ни на замок, ни на засовы, ни на цепь и даже слегка приоткрыта.

После того как я положил золото к подножию позорного столба, мы торопливо пересекли площадь, опасаясь встречи с ночным дозором, и свернули в первый же переулок, который вел к палисаду. Пустынный город недвижно спал под звездами. В прозрачном морозном воздухе эти и далекие огни сияли так ярко, что царящий под ними мрак не был беспросветным. Мы различали приземистые дома, неясные очертания сосен; нагие дубы, мерцающую песчаную дорогу, сбегающую к реке, которую блестки звезд усеивали так же густо, как и небо. Было холодно, но необыкновенно ясно и безветренно. Время от времени тишину нарушал собачий лай или вой волков из леса на том берегу. Мы с Диконом держались в тени домов и деревьев и двигались так же быстро, беззвучно и осторожно, как индейцы.

Последний дом перед городским палисадом принадлежал Ролфу; он жил там, когда дела приводили его в Джеймстаун. Сейчас и дом, и надворные постройки были темны, как стоящие вокруг них кедры, безгласны, как могила. Ролф и его индейский шурин сейчас спят там, внутри, пока я стою снаружи. Или не спят? А может, их там и вовсе нет? Может быть, это Ролф подкупил тюремщика и добыл пропуск у Уэста? Может быть, я увижу его в той заброшенной хижине? Может быть, несмотря ни на что, все закончится хорошо? Я испытывал сильное искушение разбудить обитателей безмолвного дома и спросить, здесь ли хозяин. Но я этого не сделал. Меня увидят слуги, подымется шум, к тому же время, быть может бесценное, быстро уходило. Я продолжил путь, Дикон последовал за мною.

Возле самого палисада стояла будка, где по ночам несли службу двое караульных. Им полагалось сторожить ворота по очереди: пока один караулил, второй спал. Однако сегодня спали оба. Я растолкал того, что был помоложе, и разбранил его за нерадение. Он выслушал меня с бестолковым видом, затем так же ошалело прочел при свете фонаря пропуск, который я сунул ему под нос. С трудом встав на ноги, он поплелся к воротам и, очумелый от своего беззаконного сна, минуты три возился с запорами. Наконец тяжелые створки распахнулись, и перед нами открылась дорога на перешеек.

— Все в порядке, — заплетающимся языком пробормотал караульный. — Пропуск выдан комендантом. Доброй вам ночи — всем троим!

— Ты что, пьян или принял какое-то зелье? — воскликнул я. — Ведь нас только двое. И дело здесь не в том, что ты еще не продрал глаза. Говори: что с тобой?

Он не отвечал, а только стоял, придерживая открытые ворота, и тупо смотрел на нас невидящими, полузакрытыми глазами. Да, дело здесь было не в одной лишь дремоте: его явно чем-то опоили. Когда мы отошли от ворот на несколько ярдов, он снова пробормотал, так же невнятно, как и в первый раз:

— Доброй вам ночи — всем троим!

Потом ворота заскрипели, и до нас донесся грохот задвигаемых засовов.

За палисадом простиралась пустошь, частью заболоченная, частью покрытая зарослями; постепенно суживаясь, она превращалась в неширокую полоску песка и кустарников, соединяющую полуостров с лесом на берегу. Кое-где на пустоши стояли убогие домики, в которых жили поселенцы победнее. Сейчас их окна — все до единого — были темны. Миновав их, мы ступили на перешеек. По обе стороны от нас слышалось тоскливое журчание реки, впереди чернела сплошная стена леса. Внезапно Дикон встал как вкопанный и обернулся.

— Значит, я тогда не ослышался, — пробормотал он. — Смотрите, сэр!