Глаза цвета шоколада (СИ)

— Ты здесь! — Калеб крепко прижимает к себе хрупкое женское тело. Он пытается рассмотреть ту, что находится в его объятиях, живую, тёплую, родную, но вокруг темно, и всё, что ему удаётся увидеть — это большие глаза цвета шоколада, пристально вглядывающиеся в его лицо. — Ты со мной! Моя, моя! Не уходи!

— Нет-нет, я не уйду! Всё хорошо, успокойся, всё хорошо. Это просто сон.

Да, это сон. Но пусть это сон — Калеб не хочет просыпаться. Он крепче прижимает к себе изящное тело и начинает покрывать поцелуями лицо, везде, где может дотянуться. Тонкие пальчики сначала нерешительно, потом всё смелее порхают по его лицу. В какой-то момент губы Калеба натыкаются на её губы и уже больше не хотят отпускать свою находку. Он целует их, сначала нежно, потом — более страстно. Мелькает удивление — ответная реакция слишком робкая, неуверенная, почему? Он напугал её? Калеб чуть убавляет пыл — он не хочет её пугать, только не сейчас, когда в его руках та, что для него дороже жизни. И, понемногу, её ответные поцелуи становятся смелее, нежный язычок начинает повторять его движения, борясь с его языком. Он слышит лёгкий стон и совершенно теряет голову.

Его руки стараются быть везде. Они гладят изящную спину, запутываются в коротких кудрях, щекочущих ладони, ласкают небольшую, упругую грудь. Одежда, разделяющая их, мешает, Калеб быстро расправляется с ней, и вот уже два полностью обнажённых тела катаются по простыням, целуя, лаская, изучая друг друга. Теперь уже она отвечает ему с неменьшим пылом. А он уже с трудом может уловить ход событий. В мозгу — словно вспышки магниевого порошка у фотографа. И как при тех вспышках остаётся изображение на бумаге, так и в его мозгу запечатляются эти моменты, только не зрительные, а осязательные.

Вспышка — он слегка прикусывает мочку её уха, зарывшись руками в короткие кудряшки.

Вспышка — его губы на её груди, ласкают напрягшийся сосок.

Вспышка — он ласкает нежную пуговку у неё между ног и губами ловит её стоны.

Вспышка — он уже над ней, между её раскинутых ног, ищет вход, понимая, что она уже готова для него.

Вспышка — он внутри, не в силах сдержать стон удовольствия, погружаясь сразу, на полную глубину.

Вспышка — её вскрик, её зубы, вцепившиеся в его плечо, её тело, сжавшееся, словно от боли.

Он не понимает, в чём дело. Почему она реагирует так, словно он причинил ей боль? Он не хотел этого. Она же была готова для него, он это почувствовал. И он сцеловывает слёзы с её лица, шепчет какие-то успокаивающие нежности, но он не может, не может, не может остановиться. Он должен двигаться в её чудесной тёплой влажности, крепко обхватившей его, сводящей с ума. Он старается быть нежным, он ласкает её, сумев добиться того, что она расслабляется, и её тело уже не сопротивляется ему. Он ласкает её всем, чем только может — губами, руками, всем своим телом, и улавливает тот миг, когда она начинает двигаться ему навстречу, подстраиваясь, подхватывая, встречая на полпути. Калеб изо всех сил оттягивает завершение, хотя уже едва сдерживался — он хочет, чтобы и она тоже получила удовольствие.

Он опускает руку между их телами и снова начинает ласкать крошечный комочек плоти, вызывая у неё стоны наслаждения, звучащие музыкой в его ушах. И в какой-то момент он чувствует, как её мышцы, обхватившие его, сжимаются, а всё тело напрягается и выгибается дугой, едва не приподняв его над собой. Тонкий вскрик — и её тело обмякает, безвольно упав на простыни. Это служит ему знаком, и, сделав ещё пару движений, Калеб изливается в нежное, сладкое и такое желанное тело под ним.

Зарычав, он падает без сил, едва успев подставить руку, чтобы не придавить своим большим крепким телом её — стройное и изящное. Чуть отдышавшись, он переворачивается на спину и тут же, чувствуя потерю, сгребает её в охапку, затягивает на себя и прижимает крепко-крепко, стараясь при этом не раздавить. Буквально исходя нежностью, он целует её мокрые щёки, влажные ресницы, ловит чуть припухшие губы, в которые шепчет:

— Не уходи! Не оставляй меня.

И слышит в ответ:

— Не оставлю.

Удовлетворённый этим ответом, он закутывает их обоих в одеяло и проваливается в темноту, успев подумать:

«Какой прекрасный сон!»

Часть третья

Проснувшись от того, что солнечный луч бродил по его лицу, согревая, Фолкнер лежал с закрытыми глазами и улыбался, вспоминая свой сон. Обычно он просыпался после кошмара, весь дрожа, в холодном поту и с колотящимся сердцем. В этот раз всё было иначе. Неизвестно почему, но кошмар вдруг перерос в прекрасный эротический сон, невероятно реалистичный, оставивший Фолкнера расслабленным и удовлетворённым.

Фолкнер лежал, прислушиваясь к ровному постукиванию колёс, и вспоминал подробности этого сна. Пруденс, случалось, снилась ему и раньше, и не только в кошмарах, но никогда ещё он так явственно не ощущал её кожу под своими губами, её хрупкое тело под своим, её короткие кудряшки, путающиеся в его пальцах.

СТОП!!!

Короткие кудряшки? Хрупкое тело?

Глаза Фолкнера в шоке распахнулись, уставившись в чуть покачивающийся потолок. Он пытался собрать разбегающиеся мысли, осознать, что же пошло не так? Пруденс была высокой и статной девушкой приятной полноты, с длинными, прямыми волосами. Её пышные груди не помещались в ладони Фолкнера. А во сне он обнимал хрупкое, стройное и явно невысокое тело. Небольшие груди идеально умещались в его ладонях. И эти короткие, неровно постриженные волосы…

Фолкнер вновь зажмурился и с трудом сдержался, чтобы не застонать от отчаяния и ужаса. Во сне он занимался любовью не с Пруденс, а с Сэмми! С мальчиком! Неужели он дошёл до того, что стал вожделеть парнишку? Какой кошмар!

И как теперь он взглянет в глаза невинному ребёнку, которого поклялся защищать? Зная, что видел во сне, как занимается с ним любовью? С мальчиком!

Так, стоп, остановись! Ты не занимался любовью с мальчиком, во сне ты обнимал девушку, определённо девушку. Пусть у неё были волосы Сэмми и его хрупкая фигурка, но ты, Калеб Фолкнер, ничего не попутал и ориентацию не сменил! Выдохни и успокойся, ты вовсе не превратился в содомита, ты всё ещё нормальный мужчина.

Тогда к чему этот сон? Теперь, успокоившись, можно попытаться рассуждать здраво. Если вдуматься, то Сэмми оказался первым человеком за долгие годы, рядом с которым Фолкнеру было удивительно легко находиться. Исчезло внутреннее напряжение, тот барьер, который он невольно ставил, общаясь с людьми. С Сэмми было не так, Фолкнер словно бы раскрылся перед ним, вылез из скорлупы, сам себе удивляясь. Прошлым вечером он смеялся, шутил, насвистывал. Он словно бы сбросил с плеч лет десять, снова став молодым.

И если вдуматься… Именно такой Фолкнер хотел бы видеть свою семейную жизнь. На подсознательном уровне он понимал, что именно этого ему не хватало в общении с Марджери. Поэтому-то он и не расстроился от срыва своих матримониальных планов — где-то в глубине души он хотел совсем другого.

Вот откуда этот сон. Он нашёл в этом мальчике то, что так и не смог найти среди всех своих знакомых женщин. Какая ирония судьбы — он нашёл, наконец-то, родственную душу, но заключена она была в совершенно неподходящую оболочку. И во сне он невольно «подкорректировал» эту ошибку судьбы. Эх, был бы Сэмми девушкой… С другой стороны — окажись он девушкой, вряд ли произошло бы их знакомство при столь необычных обстоятельствах. А встреться они в другой ситуации — Фолкнер даже не заговорил бы с ним… с ней… Он сознательно избегал знакомства с невинными девушками, уверенный, что не сможет дать им того, чего они заслуживали — любви. Отсюда и Марджери, которая была вдовой и ничего от Фолкнера не ждала в романтическом плане, прекрасно всё понимая и принимая правила игры.

Вновь открыв глаза, Фолкнер скосил их на соседнюю «кровать», проверяя, проснулся ли мальчик. Сэмми проснулся. Вновь одетый в костюм Патрика, только без ботинок, он сидел на неубранной постели, обхватив руками прижатые к груди колени и, положив на них подбородок, задумчиво глядел в окно, на пробегающие мимо поля и деревья. Лицо его было грустным, и Фолкнер, в который уже раз, пожалел паренька, на которого в столь юном возрасте свалилось столько бед. И гибель единственного родственника, и мерзкие, алчные опекуны, а потом его и вовсе хотели убить. Да уж, если бы не тот взрыв…