Ральф де Брикассар

38

Весна. Озеро, черное и угрюмое неделю-две, неожиданно вспыхнуло сапфирами и бирюзой, снова с отливами лилового и розового, засмеялось через окно, стало ласкать свои аметистовые острова под мягким, как шелк, ветром. Лягушки, маленькие зеленые ящерицы из топи болот повсюду распевали длинными сумерками, переходящими в ночи. Острова сказочно зазеленели. В глаза бросалась красота необузданной молодой зелени деревьев в ранней листве, завораживающая прелесть новых побегов вязов; лес, надевавший на себя весеннее цветение. Все это духовно близко к сути непокорности. Красноватая дымка на кленах. Ивы распустили серебристые сережки. Забытая фиолетовость Сауреса расцвела снова. Притягательна сила апреля.

— Представь, сколько тысяч весен прошло на Сауресе, и все такие великолепные, — сказала Вирджиния. — Ах, Ральф, посмотри на эту дикую сливу! Я хочу… я должна процитировать Фрэнка Стеджера. В одной из его книг есть отрывок, который я перечитывала сотню раз. Он, должно быть, написал его, глядя на дерево, подобное этому.

— «Обратите внимание на молодое дерево дикой сливы, украсившее себя бессмертно модной подвенечной фатой из нежнейшего шелка. Как будто руки лесных фей создали это видение, являющееся не более чем миражом. Я полагаю, что и само дерево осознает свою красоту. Оно задрало нос перед нашими глазами, как будто его красота совсем не самое эфемерное явление в лесу: сегодня она редка и восхитительна, а завтра все прошло. Каждый порыв южного ветра, прорывающегося сквозь ветви, поднимает облако сказочных лепестков. Но разве в этом дело? Сегодня это королева леса, и так будет всегда».

— Мне кажется, ты чувствуешь себя много лучше с тех пор, как вырвалась из своей системы, — бессердечно сказал Ральф.

— «А вот пятно одуванчиков, — как не в чем ни бывало продолжала Вирджиния. — Хотя одуванчики не должны расти в лесу. Но они не имеют об этом ни малейшего понятия. Они такие веселые и довольные собой. В одуванчиках нет той загадки и тайны, как в настоящих лесных цветах».

— Короче говоря, они совсем не секретные, — сказал Ральф. — Но подожди минуточку. Леса живут своей собственной жизнью даже в этом случае с одуванчиками. Немного погодя эта броская желтизна и самодовольство пройдут, и мы обнаружим здесь мистические седые шары, разлетающиеся над высокой травой в полной гармонии с традициями леса.

— Ты говоришь совсем как Фрэнк Стеджер, — поддразнила его Вирджиния.

— Что я такое сказал, чтобы добиться этой суровой критики? — пожаловался Ральф.

Одно из ярчайших проявлений весны заключалось в том, что снова появился автомобиль. Ральф поставил машину на колеса, и Данморы поехали через Хайворт по самой грязи. Они миновали дома нескольких Джексонов, проворчавших и отметивших, что весна пришла и сейчас вновь придется повсюду сталкиваться с этой бессовестной парой. Вирджиния разгуливала по магазинам Хайворта, встретила на улице дядю Роберта. Но он не сразу понял, а сообразил только пройдя еще два квартала, что та молодая женщина в пальто с ярко-малиновым воротником, с разгоревшимися на апрельском ветру щеками, с челкой черных волос над насмешливыми горящими глазами, была Вирджиния. Когда дядя Роберт понял это, он пришел в ярость. Кто позволил ей так выглядеть? Совсем как девчонка. Путь грешника труден. Должен быть труден. Духовный и плотский. А по Вирджинии этого не скажешь. Ее жизненный путь, похоже, был радостен. Что-то в этом не то.

Вирджиния и Ральф задержались в Порте, поэтому уже стемнело, когда им пришлось вновь проезжать через Хайворт. У своего дома Вирджиния, поддавшись импульсу, вышла из машины, открыла маленькую калитку и на цыпочках подошла к окну гостиной. Там сидели мать и кузина Мелисандра. Они вязали. Заблуждавшиеся и бесчеловечные, как всегда. Если бы они казались хоть немного одинокими, Вирджиния зашла бы к ним. Но они вовсе не казались такими. И Вирджинии не о чем было с ними разговаривать.

Часть 3

Роковая ошибка

39

Два чудных момента было у Вирджинии этой весной.

Однажды, возвращаясь домой лесом через долину со стелющимися побегами земляничного дерева и вьющимся плющом, она встретила человека, которого, насколько ей было известно, звали Арни Кроуз. Арни Кроуз, известный художник, который прославился портретами красивых женщин. Зимой он жил в Нью-Йорке, но имел коттедж на острове в северной части Сауреса, куда он приезжал сразу же, как только сходил лед с озера. О нем шла слава как об одиноком и эксцентричном человеке. В своих портретах он никогда не льстил своим натурщицам. Для этого не было необходимости, потому что Арни никогда не писал портреты тех, кто нуждался в лести. Достаточно было одного предложения от Арни написать портрет, и женщина могла считать себя признанной красавицей. Вирджиния так много слышала о художнике, что не могла сдержаться и обернулась, чтобы хоть украдкой, краем глаза посмотреть на него. Косой луч бледного весеннего солнца упал сквозь ветви сосны на черные волосы непокрытой головы женщины и высветил ее раскосые глаза. На Вирджинии был надет бледно-зеленый свитер, а в волосах красовалась фиалка. Распустившийся фонтан побегов плюща и земляничного дерева переполнял руки Вирджинии и свисал с обеих сторон. Глаза Арни Кроуза загорелись.

— У меня был гость, — сказал Ральф на следующий день, когда Вирджиния вернулась после очередного похода за цветами.

— Кто? — удивилась Вирджиния, но довольно безразлично. Она начала подбирать цветы в букет.

— Арни Кроуз. Он хочет написать твой портрет, Лунный Свет.

— Мой?! — Цветы рассыпались из рук женщины. — Ты смеешься надо мной, Ральф.

— Нет. Кроуз за этим и приходил. Спросить моего разрешения написать портрет моей жены как дух Сансора или что-то в этом роде.

— Но… но… — пробормотала Вирджиния, — Арни Кроуз никогда не рисовал никого, кроме… кроме…

— Красивых женщин, — закончил Ральф. — Запомни, миссис Ральф Данмор — красивейшая женщина.

— Глупости, — сказала Вирджиния, пытаясь собрать рассыпавшиеся цветы. — И ты сам знаешь, какой это абсурд, Ральф. Я знаю, что выгляжу много лучше, чем год назад, но я далеко не красавица.

— Арни Кроуз никогда не ошибается, — заметил Ральф. — Ты забываешь, Лунный Свет, что существуют различные типы красоты. В твоем понимании она ассоциируется с тем явным типом, к которому принадлежит твоя кузина Корнелия. Я видел ее, она недурна, но она никогда не дождется, чтобы Арни Кроуз писал с нее. Грубо, но очень точно. Корнелия выставляет свои достоинства напоказ, как в витрине магазина. Ты в своем подсознании считаешь, что человек не может быть красив, если он не похож на Корнелию. А свое лицо ты помнишь таким, каким оно было в те дни, когда душе не было позволено отражать на нем хоть что-то. Кроуз говорил что-то об изгибе твоей шеи, когда ты обернулась через плечо. Я же постоянно говорил тебе, как это привлекательно. И он совсем сошел с ума от твоих глаз. Если бы я не был полностью уверен в том, что это профессиональный интерес, если бы Кроуз не слыл закоренелым холостяком, ты знаешь, я бы стал ревновать.

— А я не хочу, чтобы с меня рисовали, — сказала Вирджиния. — Надеюсь, ты передашь ему это.

— Я не мог сказать ему этого. Я не знал, чего хочешь ты. Но я сообщил, что я бы сам этого не хотел, чтобы с моей жены писали портрет и вывешивали его в салонах на всеобщее обозрение. Не хочу, чтобы на мою жену смотрели другие мужчины. Потому что, конечно, сам я не смогу купить это полотно. Поэтому, даже если бы ты захотела быть нарисованной, Лунный Свет, твой муж-тиран не позволил бы этого. Кроуз был слегка ошарашен. Он не привык к отказам. Его просьбы, подобные этой, можно считать королевскими.

— Но мы вне закона, — рассмеялась Вирджиния. — Мы не подчиняемся никаким указам и не признаем монархов.

А в душе Вирджиния откровенно призналась себе: «Как бы я хотела, чтобы Корнелия знала, что Арни Кроуз хочет написать мой портрет. Мой! Портрет этой старой девы, Вирджинии Джексон».