Возвышение падших (СИ)

Улыбнувшись в ответ на его слова, Артемисия мягко погладила его ладонью по плечу. Орхан, перехватив ее руку, поднес ту к губам и оставил на тыльной стороне ладони поцелуй.

— Для меня большего счастья, чем доставлять вам радость, мой султан.

Улыбнувшись на этот раз шире, черноволосый султан притянул к себе Артемисию, которая припала темноволосой головой к его широкой груди. Его сердце билось гулко и тяжело.

— Насколько мне известно, ты еще не приняла мусульманство?

— Нет, — насторожилась Артемисия, нахмурившись в его объятиях. — Почему вы спрашиваете об этом?

— Будущей Султанше и матери моего ребенка не пристало быть неверной, — ответил Орхан, немного отстраняясь и заглядывая в ее серо-голубые глаза. — Желаешь ли, чтобы я посвятил тебя?

— Для меня это… великая честь, господин, — нашлась Артемисия, не скрывая своей растерянности. Она и не думала о мусульманстве и о том, как рождение ребенка повлияет на ее статус в гареме.

Тепло улыбнувшись, Орхан взял девушку за руку и увел ее в султанские покои.

Она осела на большую атласную подушку, чувствуя себя немного взволнованной. Артемисия не была готова к изменению веры. Быть мусульманкой — тяжелое бремя. Она знала об этом со слов Шах Султан, бывшей ревностно верующей.

Черноволосый султан взял откуда-то платок и, сев напротив наложницы на вторую подушку, покрыл им ее темноволосую голову.

Серо-голубые испуганно обратились к его лицу и, ободряюще улыбнувшись, Орхан притронулся ладонью к ее впалой щеке.

— Повторяй за мной.

Она покорно кивнула головой, сглотнув.

— Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха…

Пока султан говорил слова посвящения, Артемисия машинально повторяла за ним, опустив серо-голубые глаза, но, когда он довольно улыбнулся, целуя ее в лоб, то она поняла, что все свершилось. Она с какой-то растерянностью осознала, что другой себя не почувствовала.

— В новой вере ты должна получить новое имя. Мусульманское.

— Новое имя? .. А нельзя оставить прежнее?

Орхан тихо рассмеялся, покачав головой.

— Нельзя. Таковы правила.

— Моя мать назвала меня в честь греческой богини Артемиды… Я привязалась к Артемисии. С этим именем столько всего связано, господин.

Уловив в ее лице толику негодования и тоски, султан нахмурился и улыбка его погасла.

— Вот именно. Здесь, рядом со мной, ты начинаешь новую жизнь, с новым именем. Отныне и до конца твоих дней тебя будут звать…

Артемисия замерла в напряжении, ожидая что-то вроде Фатьмы или Гюльшах.

— Эсен, — тепло произнес Орхан. — Значит «сердечная». Ты оживила мое сердце, вернула меня к жизни, исцелила от печали. Добра и милостива ко всем. Живешь по велению сердца. Эсен.

Эсен звучало утонченно, коей и являлась ее тонкая натура. Что-то спокойное, умиротворяющее и призрачное плескалось в нем.

Благодарно улыбнувшись, Эсен, не Артемисия, что осталась позади, в мрачном прошлом, припала к руке султана в почтенном поцелуе.

Топ Капы. Гарем.

Траурное настроение витало по гарему, озаряя его мрачностью, непривычной тишиной и спокойствием.

Поминки, устроенные сегодня, посетила Шах Султан, облаченная в черное, но неизменно роскошное одеяние. В ее темных волосах, собранных в высокую и изысканную прическу, сверкала высокая корона с черными агатами — вторыми ее любимыми драгоценными камнями после рубинов.

У ее ног, на больших атласных подушках восседали Гевхерхан Султан, Хюррем Султан и Айше Султан. Три дочери грустили по-своему. Старшая — молчала в задумчивости, средняя — надменно хмурилась, младшая — тосковала и явственно грустила.

Селин-хатун, приобняв рукой сидящую рядом с ней на подушке десятилетнюю дочь Фатьму Султан, степенно попивала сладкий шербет.

— Не могу поверить, что Эдже Султан — мертва, — задумчиво проговорила Гевхерхан, обратив свои темно-карие глаза к матери, что вздохнула.

— Ее судьбой стала смерть в огне, в котором она всю свою жизнь и горела.

— Лучше сгореть, чем угаснуть, так и не почувствовав жизнь, как Севен Султан, — заметила Хюррем, ухмыльнувшись.

Селин-хатун поджала губы, не согласная с мнением Хюррем Султан. Бросив взгляд темных глаз к кроткой Айше Султан, она заметила ее тоскливость и какую-то напряженность.

Ту и вправду гложило изнутри нестерпимое чувство вины. Инджи-хатун покончила с собой после их разговора в дворцовом саду. Айше не могла не сознавать, что подтолкнула женщину к такому отчаянному поступку своими жестокими словами. К тому же мужественный и статный образ Альказа Бея, воспоминание о черных глазах которого заставляло Султаншу трепетать, не отпускал ее. Она томилась в своих чувствах, в своих переживаниях и нестерпимой тоске.

— Где же ваша излюбленная Артемисия-хатун, Валиде? — воскликнула Хюррем, оглянувшись в гареме.

Гевхерхан, поймав на себе взгляд сестры, поджала губы. Близость их Валиде с этой наложницей беспокоила их обеих. Они слишком ревностно относились к любви матери и даже между собой, сестрами, соперничали за нее.

К словам о ней худощавая и темноволосая наложница, безуспешно скрывая улыбку, вошла в гарем и, подойдя к сидящим Султаншам, почтенно поклонилась.

Шах Султан, глядя на нее, сдержанно улыбнулась. От нее не утаился счастливый блеск серо-голубых глаз и она нахмурилась.

— Несмотря на царящий в гареме траур ты, Артемисия, сияешь, словно солнце от счастья, — заметила госпожа и ее три дочери заинтересованно взглянули на наложницу.

Хюррем смерила ту надменным взглядом, подмечая то же самое.

— Простите, Султанша, за мое неуместное счастье. Но отныне я — Эсен. Так решил наш Повелитель.

Молчание воцарилось среди женщин. Недоуменно смотря на наложницу, Шах Султан вскоре догадалась, с чем была связана смена греческого имени на мусульманское.

Гевхерхан обменялась напряженным взглядом с Хюррем.

Селин-хатун же, увидев затаившуюся тревогу в темных глазах Шах Султан, столь сильно боящейся возможной соперницы за власть, подавила улыбку.

— Повелитель даровал тебе мусульманское имя? — сухо осведомилась Шах и, получив в ответ краткий кивок головы, отчего-то надменно ухмыльнулась. В этот момент их схожесть с Хюррем Султан, ее дочерью, стала вопиющей.

— Верно, — отозвалась Эсен, выглядя невозмутимой, несмотря на реакцию своей покровительницы. — И посвятил в мусульманство, ведь будущей матери его ребенка и Султанше не пристало быть неверной.

Напряжение повисло в воздухе и никто не смог не заметить колкого электричества во взглядах Шах Султан и Эсен-хатун, направленных ими друг на друга твердо и пронзительно.

Дворец санджак-бея в Эрзуруме.

С трудом распахнув тяжелые веки, светловолосая девушка растерянно огляделась и обнаружила, что лежит на ложе, а обеспокоенный Осман держит ее за руку.

— Что случилось? — приподнявшись на локте, непонимающе спросила Севен, но воспоминания огромной волной нахлынули на нее и Султанша помрачнела. — Эдже…

Назлы-хатун, служанка госпожи, и дворцовая лекарша стояли немного в стороне и молчали.

— Ты потеряла сознание из-за сильного ошеломления и…

Осман не договорил и голос его стих на последних словах в какой-то нерешительности.

Нахмурив светлые брови, Севен крепче сжала пальцами его ладонь.

— Договаривай, Осман. Что со мной?

— Довольно с тебя потрясений за один день, — отрицательно покачал тот головой и в его серых глазах царило беспокойство. — Отдыхай, Севен.

Голубые глаза Султанши обратились к лекарше и непривычно блеснули легким негодованием.

— Что со мной, хатун? Говори.

Лекарша несмело покосилась на Османа и тот вынужденно кивнул, позволяя ей рассказать.

— Обморок был вызван не только ошеломлением, но и беременностью, госпожа.

Растерянно выдохнув, Севен непонимающе взглянула на Османа, который озарился теплой улыбкой и с любовью поцеловал бледные и холодные руки жены.

Топ Капы. Гарем.

Придерживая подол длинного и, как всегда, черного простого платья, Хюмашах Султан медленно подошла к распахнутым дверям гарема, откуда доносились приглушенные женские голоса. Ее длинные русые волосы были собраны в незатейливую прическу и, обратив серые глаза к маленькой дочери Хафсе Султан, которую она держала за руку, Хюмашах степенно вошла в гарем.