Наследница. Графиня Гизела (сборник)

– Терпеть нужду, когда ты имеешь сына, который в состоянии заботиться о тебе? Мама, неужели ты думаешь, что я не могу сделать совершенно беззаботной твою старость?

– Благодарю, – сказала она холодно. – Я предпочитаю жить на свою ренту и быть самостоятельной. Я ненавижу зависимость от кого бы то ни было. Со смерти твоего отца я знала только волю моего Господа и мою собственную, так и должно остаться… Я заявляю тебе, что считаю всю эту историю вымышленной больным мозгом старухи из мансарды. Ничто в мире не заставит меня признать, что это случилось в действительности.

В этот момент дверь бесшумно отворилась и вошла советница. Она плакала; это видно было по покрасневшим векам и ярким пятнам на щеках. Она увидела на столе роковую книгу и вздрогнула. Медленно, как кающаяся, подошла она к профессору и подала ему руку. Он не ответил на этот жест.

– Прости меня, Иоганн, – попросила она. – Я была взбешена и не могу себе этого простить. И как только я могла так рассердиться? Но во всем виновата эта несчастная история. Подумай, Иоганн, мой дорогой папа скомпрометирован этой отвратительной книгой. Я во что бы то ни стало хотела избавить тебя от этого удручающего открытия. Я думаю, что Каролина нарочно извлекла этого ужасного свидетеля для того, чтобы перед своим уходом доставить нам большую неприятность.

– Остерегайся клеветать, Адель, – воскликнул профессор угрожающе и так сердито, что она испуганно замолчала. – Я тебе прощу, – прибавил он после короткой паузы, с трудом овладевая собой, – но с одним условием… Ты расскажешь без утайки, каким образом ты узнала эту тайну.

Она немного помолчала, потом сказала печально:

– Во время последней болезни папы, когда ожидали смертельного исхода, он приказал мне принести из его письменного стола различные бумаги. Я должна была уничтожить их на его глазах; это были документы Гиршпрунгов… Сделала ли его общительнее близость смерти или у него была потребность поговорить об этом случае, но он посвятил меня в эту тайну.

– И подарил тебе браслет? – прибавил злобно профессор.

Она молча кивнула головой и умоляюще посмотрела на него.

– После этого объяснения ты все еще считаешь этот случай вымыслом больного ума? – обратился профессор к матери.

– Я знаю только, что эта особа, – она указала, дрожа от гнева, на молодую женщину, – своей вздорной болтовней и легкомыслием превосходит всех, кого мне до сих пор приходилось встречать. Дьявол тщеславия не дает ей покоя, она надевает редкий браслет для того, чтобы им все любовались и заметили бы, между прочим, красивую белую руку.

– Я не хочу подробно разбираться, Адель, как ты при твоем характере, чистоту и невинность которого подчеркиваешь на каждом шагу, могла носить краденое украшение, – сказал профессор как будто спокойно, но в его голосе слышался глухой рокот приближающейся грозы. – Я предоставляю тебе самой решить, кто больше достоин наказания – бедная ли мать, которая крадет хлеб своим голодающим детям, или богатая, элегантная женщина, которая живет в довольстве и покровительствует воровству? Но то, что ты имела наглость пытаться надеть это похищенное украшение на чистую руку девушки, которая спасла твоего ребенка, что ты осмелилась ставить себя на пьедестал безукоризненного происхождения, иметь притязания на все добродетели и приписывать молодой девушке испорченность только в силу ее темного происхождения, зная в то же время о поступке твоего отца, – это возмутительная низость, для которой нет достаточно строгого осуждения.

Советница пошатнулась и схватилась за стол, чтобы не упасть.

– Ты отчасти прав, Иоганн, – сказала госпожа Гельвиг, – но твои последние слова слишком резки. Это совсем не одно и то же: находят ли имущество, не имеющее хозяина, или крадут заведомо чужой хлеб… Меня удивляет, как ты можешь делать сравнение между знатными и простыми. Непростительно сравнивать женщину хорошей семьи с такой девушкой, как Каролина…

– Мама, я уже сказал тебе сегодня в саду, что не потерплю оскорбления чести этой девушки, – сердито воскликнул профессор.

– Однако смею просить тебя быть воздержаннее и иметь ко мне побольше уважения, сын мой, – приказала она с уничтожающим взглядом своих холодных серых глаз. – Ты прекрасно играешь роль рыцаря этой принцессы, и мне, по-видимому, не остается ничего больше, как сложить к ее ногам и мое почтение.

– Тебе действительно придется сделать это, мама, – ответил он спокойно. – Ты должна будешь оказывать ей почтение и уважение, так как она будет моей женой.

Старый купеческий дом не провалился после этих слов, как предполагала в первую минуту госпожа Гельвиг. Ее сын говорил решительно, как человек, которого не могут поколебать ни слезы, ни истерики, ни сцены ярости. Госпожа Гельвиг безмолвно отшатнулась, советница же очнулась от своего обморока и истерически расхохоталась.

– Вот твоя прославленная мудрость, тетя! – воскликнула она резко. – Теперь я торжествую… Кто просил тебя выдать замуж эту девушку до приезда Иоганна? При первом же взгляде на эту особу у меня явилось предчувствие, что она принесет нам всем несчастье… Я сейчас же еду в Бонн, чтобы известить жен всех профессоров, какова будет новая дама, которая скоро вступит в их круг.

Она бросилась вон из комнаты. За это время госпожа Гельвиг успела уже прийти в себя.

– Я, видимо, неверно поняла тебя, Иоганн, – сказала она с наружным спокойствием.

– Если ты так думаешь, то я повторю свое объяснение, – сказал он холодно и неумолимо. – Я женюсь на Фелисите Орловской.

– Ты можешь поддерживать эту безумную идею?

– Вместо ответа я спрошу тебя: дала бы ты и теперь свое благословение на мой брак с Аделью?

– Без сомнения: это приличная партия, и я не желаю лучшего.

Профессор густо покраснел. Он закусил губу, чтобы сдержать готовый вырваться у него поток гневных речей.

– После этого ты должна быть лишена права вмешиваться в мои важнейшие жизненные вопросы, – сказал он, с трудом сдерживаясь. – То обстоятельство, что эта нравственно испорченная особа, эта лицемерка отравит всю мою жизнь, – не принимается тобой во внимание. Ты будешь жить далеко от меня и спокойно говорить: «Он женился прилично», но я, во всяком случае, хочу быть счастливым…

– Не забывай, что благословение отца созидает дома детей, а проклятие матери разрушает их до основания! – с хриплым смехом ответила она.

– Не хочешь ли ты уверить меня, что твое благословение смоет нравственные недостатки Адели? Твое проклятие потеряет силу, падая на невинную голову… Ты не произнесешь его, мама! Бог не примет его… Ведь оно упадет на тебя и сделает одинокой твою старость.

– Мною руководят только мысли о чести и позоре. Ты должен уважать мою волю и в силу этого откажешься от своих слов.

– Нет, ты должна примириться с этим, мама! – воскликнул профессор и покинул комнату, в то время как она осталась, как статуя, с протянутыми руками. Произнесли ли проклятие эти искаженные губы? Ни одного звука не донеслось до холла, но если бы слово и было произнесено, то оно было бы бесплодно, потому что Бог любви не дает подобного оружия в руки людей злых и мстительных.

Во втором этаже хлопали дверями, двигали ящиками и бегали. Советница укладывала свои вещи.

– Вот и конец цветочку незабудке, – довольно бормотал Генрих, вынося огромный сундук.

В противоположность этой суете спокойным было бледное лицо молодой девушки, стоявшей у окна кухни. Перед ней стоял ящик с ее детским гардеробом. Госпожа Гельвиг отдала приказание выдать ей «тряпье», чтобы она не имела повода оставаться на ночь в этом доме. Фелисита держала в руках маленькую печатку с гербом Гиршпрунгов, когда в окне показалось бледное лицо профессора.

– Идемте, Фелисита, вы не должны ни минуты оставаться в этом доме! – сказал он, глубоко взволнованный. – Оставьте пока ваши вещи здесь. Генрих принесет их вам завтра.

Она накинула платок и встретилась с профессором в холле. Он взял ее под руку и повел по улице. У дома советницы Франк он позвонил.