Наследница. Графиня Гизела (сборник)

– При этой ужасной буре! – воскликнул он, побледнев. – Фелисита, вы невозможны…

– Мне не оставалось иного выбора, – ответила, горько усмехаясь, молодая девушка.

– Но почему вы хотели взять эту книгу?

– Я считала своим священным долгом исполнить завещание тети Кордулы. Она мне сказала, что маленький серый ящик – его содержания я не знала – должен умереть раньше ее. Смерть застала ее врасплох, и я была твердо убеждена, что ящичек не уничтожен. Кроме того, он стоял в секретном отделении, в котором было все серебро, и я не могла указать на него из страха, чтобы книга не попала в посторонние руки.

– И все-таки это героическое самоотвержение оказалось напрасным: книга все-таки попала в «посторонние» руки.

– О нет, вы мне отдадите ее, – просила она.

– Фелисита, – сказал он строго и повелительно, – ответьте мне теперь правдиво на два вопроса: знаете ли вы содержание этой книги?

– Отчасти знаю, с сегодняшнего дня.

– Компрометирует ли оно вашего старого друга?

Она нерешительно замолчала. Может быть, при утвердительном ответе он отдаст ей книгу для уничтожения, но тогда она опозорила бы память тети Кордулы и подтвердила слухи о ее виновности.

– Недостойно выдумывать отговорки, как бы чисты и хороши ни были ваши намерения, – прервал он ее минутное замешательство. – Скажите просто: да или нет?

– Нет.

– Я знал это, – пробормотал он. – Будьте же благоразумны и покоритесь неизбежности. Я прочитаю эту книгу.

Она смертельно побледнела, но просить больше не решилась.

– Читайте, если ваша честь может примириться с подобным поступком, – сказала она. – Вы налагаете руку на тайну, которой вы не должны знать. В тот момент, когда вы откроете книгу, вы уничтожите весь смысл ужасной жертвы, стоившей целой жизни!

– Вы храбро боретесь, Фелисита, – ответил он спокойно. – Если бы не последние слова той женщины, – он указал по направлению, в котором исчезла советница, – брошенные ею в исступлении, я бы отдал вам вашу тайну, не заглядывая в нее. Но теперь я хочу, я должен знать о позоре, лежащем на моем имени. И если бедная отшельница была в силах сберечь эту тайну от чужих глаз, то я тоже найду силы перенести ее. Я вдвойне обязан узнать об этом. Линия Гельвигов на Рейне, по-видимому, также знает эту тайну… Хотя вы молчите и опускаете глаза, я все же ясно вижу по вашему лицу, что мое предположение верно. Моя кузина, без сомнения, знала об этом позоре и ужаснулась, увидев его описание в книге… Утешьтесь, Фея, – продолжал он мягко. – Я не могу поступить иначе. Я не изменю этого решения даже и в том случае, если б вы согласились за отказ от него стать моею!

– Я не могу успокоиться, так как своей неосторожностью заставляю вас быть несчастным, – сказала печально Фелисита.

– Вы успокоитесь, – ответил серьезно и значительно профессор, – когда поймете, что ваша любовь поможет перенести любое горе, которое жизнь пошлет мне…

Он пожал ее маленькую холодную руку и направился в свою комнату.

XXVII

Через час профессор вошел в комнату своей матери. Он был бледнее обычного, но в его осанке больше, чем когда-либо, чувствовалась решительность. Госпожа Гельвиг вязала. Профессор положил на маленький стол, за которым она сидела, открытую книгу.

– Я должен серьезно поговорить с тобой, мама, – сказал он, – но сначала я попрошу тебя заглянуть в эту книгу.

Она удивленно положила свой чулок, надела очки и взяла книгу.

– Это каракули старой Кордулы, – проворчала она, но все-таки начала читать.

Профессор молча ходил по комнате.

– Я не понимаю, почему меня должна интересовать эта любовь к сыну сапожника? – воскликнула недовольно старая женщина после того, как прочитала две страницы. – С чего это пришло тебе в голову принести мне эту старую книгу, от которой пахнет гнилью?

– Прошу тебя, читай дальше, мама! – сказал нетерпеливо профессор. – Ты скоро забудешь о запахе гнили…

С видимым неудовольствием она перевернула еще несколько страниц. Понемногу ее каменное лицо приобрело напряженное выражение, но потом она опустила книгу с безграничным удивлением, к которому примешивалась язвительная насмешка.

– Поразительные вещи! Кто бы мог подумать? Честная, знатная семья Гельвигов! – В ее голосе слышались ненависть, торжество и удовлетворенная злоба. – Итак, золотые мешки, на которых стояла гордая коммерции советница, моя свекровь, были отчасти краденые. Они устраивали празднества, на которых рекой лилось шампанское, я должна была прислуживать гостям. Никто не обращал внимания на бедную молодую родственницу, стоявшую высоко над ними своим благочестием и добродетелью… Я часто в душе молилась моему Богу чтобы Он наказал этих нечестивцев. Они были уже наказаны, они расточали украденные ими деньги. Их души вдвойне погибли!

Профессор остановился посреди комнаты. Он совершенно не предполагал такого оборота.

– Я не понимаю, как можно делать бабушку ответственной за то, что она по неведению тратила чужие деньги, мама, – сказал он раздраженно. – Тогда и наши души должны погибнуть, потому что мы до сегодняшнего дня пользовались процентами с украденного капитала. Однако при такой точке зрения ты согласишься, что мы должны как можно скорее вернуть эти деньги…

Госпожа Гельвиг поднялась со своего кресла.

– Вернуть? – повторила она, как бы желая удостовериться, не ослышалась ли. – Но кому же?

– Ну, конечно, наследникам рода Гиршпрунг.

– Как, мы должны отдать целое состояние первым встречным бродягам и тунеядцам, которые предъявят свои права? Сорок тысяч талеров остались Гельвигам после того, как…

– Да, после того как Павел Гельвиг, честный, истинный и праведный борец во славу Господню, присвоил себе двадцать тысяч талеров! – перебил ее профессор, дрожа от негодования. – Ты сказала, что душа моей бабушки должна быть в аду за то, что она, по неведению, пользовалась украденными деньгами. Чего же заслуживает тот, кто крадет чужое имущество?

– Да, он поддался искушению, – сказала она, не теряя самообладания. – Он был тогда еще молодой человек. Дьявол выбирает лучшие, благороднейшие души, чтобы совратить их, но Павел раскаялся в своем грехе. А в Писании говорится, что все ангелы Господни возрадуются о спасении одного грешника. Он неустанно борется за святую веру, в его руках деньги очищены и освящены, так как он употребляет их на богоугодные дела.

– Я вижу, что и мы, протестанты, имеем свой иезуитский орден! – горько засмеялся профессор.

– Не то же ли произошло и с деньгами, попавшими к нам? – продолжала старуха. – Посмотри вокруг – разве не видна во всем Божья рука? Если бы на этих деньгах лежало проклятье, они не могли бы приносить таких прекрасных плодов… Мы, ты и я, своим старательным служением Господу превратили в благословение то, что было когда-то преступлением.

– Прошу оставить меня в покое, – перебил ее глубоко возмущенный профессор.

В сторону протестующего сына скользнул ядовитый взгляд, но тем не менее госпожа Гельвиг продолжала, повысив голос:

– Мы не имеем права выбрасывать на ветер средства, которыми служим святому делу. Это главная причина, из-за которой я всеми силами буду сопротивляться возбуждению этой старой истории, а затем ты опозорил бы этим своего предка.

– Он сам опозорил себя и всех нас, – сказал сурово профессор. – Но мы можем еще спасти нашу честь, если не сделаемся укрывателями.

Госпожа Гельвиг покинула свое место и встала перед сыном с сознанием своего превосходства и достоинства.

– Хорошо, предположим, что я уступила бы тебе, – сказала она холодно. – Мы отдали бы сорок тысяч талеров, потеря которых, кстати сказать, сильно ограничила бы наши средства. Но что, если бы наследники потребовали и накопившиеся проценты? Что бы мы стали делать?

– Я не думаю, что они имеют на это право, но если это случится, мы должны помнить, что грехи родителей взыщутся на детях.

– Я не урожденная Гельвиг, не забудь этого, мой сын, – перебила она его резко. – Я принесла в семью Гельвиг незапятнанное, знатное имя, на меня этот позор не падает. Поэтому я не намерена приносить каких-либо материальных жертв. Не думаешь ли ты, что я должна на старости лет терпеть нужду из-за чужого греха?