Земля надежды

— Старые времена, — сказал он. — Старая история. А вот что важно сейчас, так это то, что у нас король, который сам любит разговаривать и размышлять и который готов продвигать людей образованных, занимающихся наукой.

— Тогда почему он лечит золотуху, налагая руки? — невинно поинтересовалась Френсис, внося блюдо с печеньем и ставя его у локтя Джона. — Разве это не суеверие невежественных людей? Ему понравится, если кто-то займется исследованием этой чепухи?

Элиас смутился, но только на короткое время.

— Он выполняет свой долг, он делает все, что правильно, учтиво и нравится людям, — произнес он с особенным пылом. — Нет ничего важнее хороших манер. Хорошие манеры, госпожа Норман, — вот хребет цивилизованного общества.

— Раз уж вы теперь Королевское общество, пойду распоряжусь насчет королевского обеда, — тактично вмешалась Эстер. — Пойдем, поможешь мне, Френсис.

Френсис сверкнула улыбкой в сторону отца и последовала в дом вслед за мачехой.

Лето выдалось для Ковчега удачным. Чувство безопасности и процветания означало, что все больше и больше посетителей стучалось к ним в двери. Исследовательский дух, который представляло Королевское общество, распространялся по всему Лондону. Мужчины и женщины приходили вначале взглянуть на диковины коллекции Традескантов, а затем погулять в роскошном саду и в парке.

Аллее конских каштанов, шедшей от террасы, куда выходил зал с редкостями, и до конца фруктового сада, исполнилось уже тридцать лет. Деревья вдоль нее были с мощными стволами и широко раскинувшимися качающимися ветвями. Никто из тех, кому повезло увидеть эти деревья в цвету, не мог устоять, чтобы не купить саженец.

— Скоро по всей стране, в каждом парке будет хотя бы одно каштановое дерево, — предсказывал Джон. — Мой отец всегда утверждал, что каштаны — самые красивые деревья из тех, которые он когда-либо выращивал.

Но и у каштанов в саду были соперники. Жарким летом 1660 года впервые зацвело тюльпановое дерево, привезенное Джоном из Виргинии. Ботаники и художники специально приезжали взглянуть на огромные чашевидные цветки на фоне темной блестящей листвы.

Были у Джона и новые розы, роза Уорнера и прекрасный новый сорт из Франции, который они назвали бархатной розой из-за глубокого, мягкого цвета лепестков. С фруктовых деревьев в саду уже осыпались лепестки цветения, и ветви сгибались под тяжестью зреющих фруктов. На рассвете Френсис, чтобы уберечь урожай от разнообразных певчих птичек, обирала ранние вишни. Потом помощник садовника продавал их у ворот. Часть фруктового сада Джон отвел под виноград. Ряд за рядом хорошо подстриженные виноградные лозы тянулись на низких шпалерах, точно так же, как, по рассказам его отца, они росли во Франции. Всего четырнадцать сортов винограда, включая мускатный виноград из Виргинии и виргинский дикий виноград.

На дынных грядках Джон пестовал с полдюжины сортов дынь. Одна дыня была у него под особым присмотром. Ее он называл королевской и выращивал из наследников тех семян, которые Джонни сажал в Уимблдоне. Когда в середине лета дыня вызрела, Джон послал роскошный, ароматный шар королю, охотившемуся в Ричмонде, с наилучшими пожеланиями от Джона Традесканта.

Иногда он задумывался над тем, получил ли Карл Стюарт первую дыню и оценит ли он когда-нибудь преданность, вложенную в ту самую дыню.

Осень 1660 года

Джон без комментариев передал письмо Эстер, и она молча прочитала его.

— Мы вернем его виолетты, — решительно сказала она. — Даже если мне придется в полночь перелезть через ограду сада в Уимблдоне.

Зима 1660 года

В середине зимы Элиас Эшмол, одетый в новую накидку на меху и преисполненный сознания собственной важности от своего нового статуса, навестил Ковчег. Он приехал в карете, привез с собой несколько новых приятелей и ящики мадеры, чтобы распить их с Джоном. Эстер зажгла свечи в зале с редкостями, заказала ужин на всех, подала его и потом сама поужинала в более спокойной компании кухарки на кухне.

— Мы прогуляемся в Ламбет, — Джон просунул голову в дверь. — Выпьем по стаканчику эля.

Эстер кивнула.

— Когда ты вернешься, я буду уже в постели, — сказала она. — Если господин Эшмол захочет остаться на ночь, постель для него приготовлена в его обычной комнате. На всякий случай я приказала постелить и для его друзей.

Джон вошел в кухню и поцеловал ее в лоб.

— Вернусь поздно, — объявил он довольным голосом. — И уж наверняка пьяным.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Эстер. — Спокойной ночи, муженек.

Они вернулись домой раньше, чем она ожидала. Она как раз гасила свечи в зале с редкостями и выгребала угли из камина, когда услышала, как открылась дверь и Джон, спотыкаясь, ввалился в холл с Эшмолом и его спутниками.

— А, Эстер, — счастливым голосом сказал Джон. — Я рад, что ты еще не спишь. Элиас и я провернули тут одно дельце, и я хотел бы, чтобы ты была свидетелем с моей стороны.

— А это дельце не может подождать до утра? — спросила Эстер.

— Да подпиши ты сейчас, тогда мы сможем отложить все дела и выпить по стаканчику портвейна, — сказал Джон.

Он разложил перед ней бумагу, на столике для рисования, у окна в зале с редкостями.

— Подпиши здесь.

Эстер колебалась.

— Что это?

— Это как раз часть нашей сделки, и нам нужен свидетель, — без запинки вставил Элиас. — Но если для вас это неудобно, госпожа Традескант, мы можем отложить все до утра. Если вы хотите прочитать каждый параграф и каждое предложение, забудем об этом. Мы найдем кого-нибудь другого, кто поможет нам, если вы не желаете.

— Нет-нет, — вежливо сказала Эстер. — Конечно, я могу подписать сейчас.

Она взяла ручку и подписала документ.

— А теперь я отправляюсь спать, — сказала она. — Спокойной ночи, джентльмены.

Джон кивнул, открывая сундучок с монетами.

— Вот, — сказал он. — В знак нашего доброго сотрудничества.

Эстер увидела, как он передал Элиасу старинный гуртованный [50] шиллинг.

— Ты отдаешь одну из наших монет? — удивленно осведомилась она.

Эшмол поклонился и спрятал монету в карман.

— Я очень благодарен, — сказал он.

Он казался гораздо трезвее, нежели Джон.

— Я буду хранить ее с величайшим тщанием, как драгоценный памятный подарок и как задаток.

Эстер медлила, будто хотела спросить, что же такого Джон ему наобещал. Но кто-то из мужчин открыл перед ней дверь и низко поклонился. Эстер присела в реверансе, вышла и поднялась наверх, в спальню.