Маска (СИ)

  - Разве можно вас не любить? - воскликнул я, прижимаясь к нему. - Я готов умереть ради вас.

  - Ну, этого пока не требуется, - усмехнулся он. - Ты плохо знаешь меня, Андреа, а если узнаешь лучше, возможно, любви ко мне у тебя поубавится.

  - Почему?

  - Ты слишком чист душой и не можешь вообразить себе и половины того, на что я смотрю как на привычные вещи.

  Я промолчал, надеясь, что он продолжит, но он только с интересом разглядывал мое лицо.

  - Чего же я не могу себе вообразить? - спросил я. - Того, что вы кардинал и не верите в Бога? Или того, что вы не жалуете собственных братьев? Или того, что вы любовник вашей родной сестры?

  - У Лукреции много любовников, - холодно проговорил он. - Ее девственность стала мифом задолго до того, как она вышла замуж.

  - Вы...

  - Нет, не я. Отец.

  Мой рот изумленно раскрылся, и он усмехнулся.

  - Мой отец проложил мне путь, если так можно выразиться. Он растлевал Лукрецию еще с детства, считая, что ей полагается знать все, что мужчина может делать с женщиной. Святейший папа - величайший распутник на свете, в этом его грех и единственная слабость. Еще будучи кардиналом, он не мог удерживаться от удовольствий плоти и менял женщин едва ли не каждую неделю. Моя мать прощала ему все, потому что любила его и нас, своих четверых детей, зачатых от него. Вряд ли я смогу описать тебе без стеснения, какие оргии устраивались во дворце Борджиа... Там я познал любовь женщин и мужчин, и на многое научился смотреть по-другому. На невинность Лукреции отец не посягал, пока ей не сравнялось одиннадцать лет, а тогда он обручил ее с одним знатным испанцем. В ночь после подписания брачного контракта он пригласил нас к себе - всех, кроме малыша Хофре, и заявил, что должен сам посвятить свою дочь в таинство близости с мужчиной. Лукреция сказала, что предпочла бы Джованни или меня, но отец лишь посмеялся, усомнившись в наших способностях доставить ей удовольствие. Он сделал все на наших глазах, и я не могу сказать, чего больше я чувствовал - ревности, желания или преклонения перед отцом. Уже потом, когда Лукреция отдыхала в своей комнате, я пришел к ней и предложил разделить ее одиночество. Она отдалась мне без сопротивления, широко разведя ноги, когда я лег на нее. Мой член вошел в нее так глубоко, что она вскрикнула, и мне пришлось быть осторожнее... Я сделал то, что так и не удалось моему отцу - вознес ее на самую вершину наслаждения, и с того дня она принадлежит мне.

  - Но ведь она была совсем ребенком! - потрясенно воскликнул я, и он прижал палец к моим губам.

  - Телом - возможно, но не душой. В душе она уже тогда была опытной куртизанкой, многие девушки и к двадцати годам не имеют такого опыта, какой получила она, наблюдая за развлечениями отца!

  - Это чудовищно, - прошептал я, отказываясь верить его словам. - Я видел продажных женщин, и ваша сестра совсем не похожа на куртизанку.

  - Она слишком красива, молода и богата, верно? А еще умна и обаятельна, потому что отец позаботился о том, чтобы дать ей самое разностороннее образование. Ты не найдешь в Риме другой девушки, так хорошо разбирающейся в искусстве, поэзии, музыке, знающей латынь, греческий, испанский и французский, увлекающейся астрологией и алхимией, превосходно танцующей и ездящей верхом не хуже кавалериста. Лукреция совершенна, и при этом ее фантазии в постели не поддаются описанию. Не удивительно, что ей скучно с мужем - Джованни Сфорца тупой мужлан, воображения которого хватает лишь на утехи с дешевыми проститутками.

  Закрыв глаза, я вздохнул. Госпожа Лукреция не перестала нравиться мне, но теперь я осознал пропасть, лежавшую между нами. Я втайне надеялся, что когда-нибудь смогу стать ей хорошим любовником... Мне оставалось лишь посмеяться собственной наивности.

  - Я хочу, чтобы вы обучали меня дальше, монсеньор.

  - Знаешь, меня коробит каждый раз, когда ты называешь меня монсеньором, - усмехнулся он. - Это напоминает мне о необходимости носить проклятую сутану.

  - Как же мне называть вас?

  - Когда мы занимаемся любовью, мы равны. Зови меня по имени, мне будет приятно... Разумеется, при посторонних я остаюсь твоим господином. Пусть даже монсеньором.

  - Хорошо... Чезаре.

  Он потрепал меня по щеке и поцеловал.

  - Да, вот так. Прости, мой ангел, но я не могу провести с тобой весь день.

  Одевшись в штаны и камзол бордового цвета с золотым шитьем, он пригладил волосы перед зеркалом, потом весело взглянул на меня.

  - У меня нет никаких особых поручений для тебя сегодня. Если хочешь, я готов взять тебя с собой.

  - Я с удовольствием буду сопровождать вас, - сказал я, выбираясь из постели.

  - Отлично. Ты даже не спрашиваешь, куда мы пойдем. Ну что же, надеюсь, тебе не будет скучно.

  Мы выбрались из покоев Чезаре и направились через бесконечные коридоры и анфилады комнат в дальнюю часть дворца, где я не бывал прежде. Дворец папы был огромен, так что можно было никогда не встретиться с теми, кто жил на другой его половине. Я с интересом смотрел на гвардейцев, которые несли службу в галереях, и украдкой разглядывал росписи на стенах, гадая, куда мы идем. Постепенно я начал думать, что мы направляемся на аудиенцию к его святейшеству, но вскоре мы прошли наиболее оживленную часть дворца и свернули в южное крыло. У дверей одной из комнат Чезаре остановился и подозвал находившегося рядом слугу.

  - Я хочу видеть твоего господина. Он у себя?

  - Разумеется, ваше сиятельство. Вы же знаете, что ему запрещено покидать свои покои без позволения его святейшества папы.

  Слуга открыл перед нами дверь, и мы очутились в богато обставленной комнате с роскошными пестрыми коврами на полу. По коврам были разбросаны многочисленные подушки, что показалось мне необычным. Сундуки с затейливой резьбой стояли вдоль стен, украшенных необычными орнаментами. На низкой кушетке полулежал мужчина лет тридцати с небольшим, одетый в шелковый халат. Его надменное смуглое лицо, обрамленное кудрявой бородой, выглядело скучающим.

  - А, Чезаре, - оживился он, увидев моего господина. - Проходи, садись. Наконец-то мне будет с кем поговорить.

  - Вижу, тебе не помешает развлечься, Джемаль. - Кардинал опустился на подушки подле кушетки. Я поколебался, но он небрежным жестом приказал мне сесть рядом с собой.

  - Ты угадал. Жизнь пленника однообразна и тяжела, я каждый раз думаю, с каким удовольствием вернулся бы в родные края...

  - И отомстил бы тому, по чьей вине разлучен с родиной?

  - О, ты прав. - Черные глаза Джемаля опасно сверкнули. - Надеюсь, когда-нибудь этот день настанет. Я понимаю, что святой папа не готов расстаться с доходом, который я ему приношу, и не виню его, но, может быть, однажды все переменится...

  - Непременно, мой друг. Но тебе грех жаловаться на судьбу, ведь тебя развлекают сыновья самого папы. Вот и теперь я пришел, чтобы немного скрасить твое одиночество.

  - Для этого ты привел с собой этого очаровательного мальчика? - Джемаль посмотрел на меня с любопытством.

  - Нет, это всего лишь мой юный камердинер.

  - У тебя неплохой вкус, Чезаре. Я думал, что ты отдаешь предпочтение девушкам...

  - Лишь одной из них, ты же знаешь. Что до остальных - это только увлечения.

  - Помнится, твой брат Джованни хвастался, что опередил тебя...

  Чезаре нахмурился, его глаза потемнели от плохо скрываемой ярости.

  - Джемаль, я не желаю обсуждать это. Джованни дурак и мот, а половина того, что он говорит - ложь. Его хвастовство унижает его, не меня.

  - Мне кажется, этого мальчика я где-то видел прежде, - сказал Джемаль, приглядываясь ко мне. - У меня хорошая память на лица. Несомненно, мы уже встречались.

  - Ты угадал, - усмехнулся Чезаре. - Помнишь, мы покупали в городе кинжалы для Микелотто? То маленькое дельце, после которого он уехал в Непи? Этот мальчик провожал нас до лавки оружейника.