Фаворитка короля

— Я никому не позволю обидеть вас.

— Знаю.

Его сильные руки помогали мне на время справиться со своими страхами. Мне было хорошо с ним. А когда поднялось солнце, на сердце у меня стало гораздо легче.

— Не уезжайте! — пробормотал Виндзор.

И снова мы сумели избежать рискованного слова «любовь». Приходилось смириться с тем, что оно так и не прозвучит.

Но к совету Виндзора я не прислушалась и двинулась в путь к Вестминстеру.

Все же я не до конца утратила здравый смысл: не привлекающая внимания в своем черном с серым одеянии, вполне похожая на зажиточную вдову, я прошла сразу к Вестминстерскому аббатству, а двое дюжих слуг помогали мне прокладывать путь сквозь толпу. Я буду ждать там. Пусть над моей головой вознесутся ввысь торжественные голоса монахов, отпевающих Эдуарда, а я возблагодарю Бога за то, что Эдуард избавился наконец от ужасов длившейся несколько дней агонии. Никто не сможет прогнать меня отсюда — ни Джоанна, ни сам дьявол. Пробираться через большую толпу народа, как и следовало ожидать, было совсем не просто, но решительная женщина вполне могла это сделать, не стесняясь пользоваться локтями.

Мы дошли до дверей. Еще несколько шагов, и можно будет проскользнуть внутрь собора. Я удвоила свой натиск, проталкиваясь среди множества столпившихся здесь людей. Джоанна меня не увидит.

Раздались громкие звуки труб, и все вокруг замерли, хотя со всех сторон меня все равно давили и толкали, пока королевская стража не оттеснила передних, используя алебарды и древки копий. Я продвинулась как можно ближе к первым рядам и увидела, как к огромным дверям идет новый король, еще не коронованный — бледный, почти незаметный в траурных черных одеждах, с развевающимися на ветру светлыми волосами. «Бедняга!» — подумала я. Ничего похожего на силу и властность отца и деда — нет сейчас, не будет, как я предчувствовала, и в дальнейшем.

А рядом с ним? Я даже зашипела сквозь стиснутые зубы. Рядом с ним шествовала его матушка, державшаяся покровительственно, упивающаяся собственной важностью. Кислая мина Джоанны Прекрасной плохо скрывала ее торжество. Не по годам располневшая и постаревшая, закутанная в черный бархат и соболий мех, она больше всего напоминала одного из тех откормленных воронов, которых держат по традиции в Тауэре.

«Будь ты проклята за то, что не даешь мне побыть рядом с Эдуардом!»

Она проходила так близко, что я могла бы дотронуться до нее. Пришлось сдержаться, чтобы не ударить ее, ибо в ту минуту слепой ненависти я отвергала ее превосходство, ее знатность, ту власть, которую она захватила, отняв у меня. Но противопоставить ее власти мне было нечего.

«Надеюсь, твой дражайший сынок сумеет избавиться от твоей опеки, едва подрастет! Надеюсь, с годами он станет прислушиваться к Джону Гонту!»

Ощутила ли она волну моей враждебности? В ее походке появилась некая неуверенность, словно она учуяла насылаемые мною на ее голову проклятия. Поравнявшись со мной, повернула голову. Мы встретились взглядами, ее глаза расширились, рот чуть приоткрылся, черты лица окаменели, и я испугалась той угрозы, которая читалась на ее лице. Несмотря на всю торжественность погребальной церемонии, она вполне могла обрушить кары на мою голову. От ее пухлых рук зависело сейчас все мое будущее. Для чего я столь необдуманно пошла на такой риск?

Джоанна закрыла рот, щелкнув зубами; от нерешительности не осталось и следа. Ах, какой она стала самоуверенной! Чуть улыбаясь, она крепко взяла сына за плечо, подталкивая его к дверям аббатства. Каким красноречивым был этот малозаметный жест! Они прошли мимо меня, и неприятный холодок страха, пробежавший по затылку, исчез. Она решила оставить меня в покое. Я облегченно вздохнула.

Слишком рано! Слишком! Джоанна остановилась, резко развернулась на каблуках. Стоявшая вдоль всего пути стража вытянулась по стойке «смирно», воздела свои алебарды, и страх с удесятеренной силой захлестнул меня, выдавливая воздух из легких. Решится ли она? Наши взгляды снова скрестились, как у неподвижных каменных изваяний, смотревших друг на друга со стен собора у нас над головами. В ее взгляде сверкала злоба, в моем светился вызов. Посмеет ли она покарать меня за все, что я защищала, за все, чем я была для Эдуарда? За это открытое неповиновение недвусмысленному приказу?

Джоанна улыбнулась шире, показывая свои зубы. Посмеет. Я уже почти ощущала, как меня хватают грубые руки, как влекут в темницу. Но Джоанна удивила меня.

— Когда мы войдем, закрыть двери собора. Не пропускать внутрь никого! — приказала она. — Король прибыл, начинается траурная церемония. — И отвернулась, словно я не представляла для нее ни малейшего интереса, но в конце концов не выдержала все-таки. — Твои деньки остались в прошлом, — услышала я ее негромкое бормотание, которое одна я и могла разобрать. — Зачем же мне связываться с такой, как ты?..

На какой-то безумный миг, под влиянием ее оскорбительного высокомерия, мне захотелось броситься впереди королевского кортежа, проскользнуть внутрь, пока двери собора не захлопнулись у меня перед носом, отрезая меня от законного места у гробницы моего возлюбленного. Я собиралась настоять на своем праве находиться там.

Ах нет!

Ко мне вернулся здравый смысл. Не было у меня там законного места. С болью в сердце я пробралась снова через толпу — к реке, где осталась моя барка, возле которой меня поджидал Виндзор. Ну, это меня не слишком удивило. И не огорчило, хоть я и сорвала на нем свою злость на Джоанну, а главным образом на себя саму — за то, что не проявила должного благоразумия. Что ж, я поступила с чисто женской логикой.

— Приехали меня спасать! — бросила я с нескрываемым раздражением.

— Надо же кому-то вас спасать, — ответил он коротко, что в данном случае было вполне уместно. — Садитесь в барку.

Я опустилась на скамью и всю дорогу молчала, искоса бросая сердитые взгляды. Последней фразой больше, чем всем остальным, Джоанна жестко поставила меня на место. Виндзор же позволил мне предаваться грустным мыслям, не делая ни малейших попыток разговорить меня, выяснить, что так сильно задело мои чувства; он просто созерцал задумчивым взглядом жизнь, протекавшую на берегах реки.

«Зачем же мне связываться с такой, как ты?..»

Мне всегда было понятно, что время, когда я находилась под покровительством Эдуарда, рано или поздно закончится. Но что меня отсекут от двора мгновенно… так безжалостно и недвусмысленно? В Англии воцарился новый двор, места при котором мне не было отведено. И с этим придется мириться до самой смерти.

А как я сама почтила память Эдуарда? На мой взгляд, гораздо лучше, чем официальный двор, — я делала то, что он наверняка бы одобрил. Возвратившись в свои владения, я занялась тем, что ему нравилось, о чем он вспоминал, когда сил еле хватало на то, чтобы сидеть, опираясь на гору подушек, не говоря уж о том, чтобы взобраться в седло. Я выехала верхом, с ловчей птицей на руке, с несущейся рядом Отважной (уже начавшей стареть, но так и не поумневшей), и поохотилась на кроликов в окружающих Палленсвик лугах. Охота оказалась удачной. Когда сокол сбил голубя, щеки мои стали мокрыми от слез. Эдуард насладился бы каждым мигом этой охоты. А потом, возвратившись в свою комнату, выпила чашу доброго гасконского вина (милый Эдуард, в моей памяти вы будете жить всегда) и уже после этого повернулась спиной к прошлому и обратилась взором в будущее.

Какое будущее? Вдали от всех. Скука невыносимая! Но все лучше, чем быть дичью, на которую охотится помешанная на мести женщина, пусть и утверждавшая, что я для нее ровно ничего не значу. Я знала, что не в характере Джоанны останавливаться на полдороге. И сунуться прямо ей под нос — это был не самый разумный из моих поступков.

— Не нужно было ездить, правда? — Закутавшись в теплую накидку, не в силах согреться, я скорчилась в кресле перед камином: погода стояла не по сезону холодная и дождливая, с сильными ветрами.