Play (СИ)

Они остановились на пороге.

-Позвони мне, когда…

-Конечно.

А потом дверь захлопнулась. И этот звук – о господи, она точно знала, что этот звук будет теперь преследовать ее всю оставшуюся жизнь, но не ожидала, что именно он растопит лед в глазах, и из них потоком хлынет все то, что она так и не смогла сказать, и так и не смогла сделать.

Она кинулась в ванную, кулем свалилась там прямо на кафельный пол, и зарыдала, уткнувшись в белый махровый халат.

В кармане халата что-то хрустело. Она сунула руку в карман и вынула конверт. Простой конверт, белый конверт, конверт без марки и без подписи.

И долго-долго она крутила его в руках, поливая слезами, и думала о том, нужно ли, стоит ли, имеет ли значение, откроет она его, или нет…

Forvard

Две тысячи двенадцатый год они встречали вдвоем. Не было никакой елки, никакого шампанского – только раскрытые коробки с пиццей, стоящие на полу кухни, батарея чашек с остывшим чаем и сигаретный дым, потихоньку утекающий в приоткрытое окно.

-Хочешь, расскажу тебе сказку? – Спросил Джон, когда с улицы послышались звуки праздничных фейерверком и донеслось многоголосое “Ура”.

-Нет, - улыбнулась Ксения, опуская голову ему на плечо. – Не хочу.

Она закрыла глаза, наслаждаясь ощущением горячей батареи, греющей спину.

-Твой телефон звонит.

-Ну и пусть.

Наверное, это Ира. Или Мишка. Или Кирилл. Каждый из них за этот день позвонил не единожды, но Ксения не хотела брать трубку. Ей не нужны были поздравления, не нужны были глупые слова, и праздник не был нужен тоже.

Хотелось сидеть вот так вечно – на полу кухни, с чаем и пиццей, и думать о том, что в такие секунды время и правда превращается в вечность.

Она так и не прочитала Асино письмо. В первые дни после ее отъезда она вообще не могла читать – перебиралась из комнаты в комнату, оседала на пол, и плакала, пока еще было чем плакать. А когда слезы заканчивались – начинала кричать.

Все ее тело, вся душа выламывались в бессмысленной попытке что-то изменить, но правда была в том, что менять было больше нечего. Она делала, что должна, и ждала, когда станет легче.

Месяц за месяцем она заставляла себя жить. Не единожды в голову приходили пьянящие мысли о том, как можно покончить со всем этим одним махом, но она гнала от себя эти мысли. Включала фильмы, читала книги. Уходила гулять по Москве – одна, с наушниками от плеера в руках, и ходила, пока не начинали подкашиваться ноги.

Самым страшным было то, что в каждом человеке, проходящем мимо, она видела Асю. И каждый раз, когда это случалось, не кидалась вслед, не стремилась разглядеть – а сжимала до предела что-то в животе, и проходила мимо.

-Знаешь, - сказала вдруг она вслух. – Это странно, но сейчас я, кажется, люблю ее даже сильнее, чем раньше.

Джон только вздохнул в ответ.

-Правда, сильнее. Я как будто наконец сумела отдать ей самое главное, что всегда было ей нужно. Отдать ей свободу. Отдать возможность распоряжаться своей жизнью так, как она хочет, а не так, как я считаю нужным. И, как ни странно, это одновременно принесло свободу и мне.

Да, так оно и было. Это была очень горькая свобода, и очень болезненная, но нельзя же научиться бегать марафоны в одну секунду. Всему нужно было учиться, и Ксения правда училась.

Училась слушать себя, училась находить в мимолетных ощущениях желания, и различать эти желания училась тоже. Училась получать удовольствие от чтения книжки в тишине комнаты, училась слушать музыку не на бегу, а вслушиваясь в каждый звук.

Ася так и не позвонила после отъезда. И Ксения была рада этому. Кто знает, смогла бы она ответить на этот звонок, или сорвалась бы на слезы, на мольбы? Кто знает…

-Мне кажется, она так и осталась для тебя учительницей, детка, - сказал вдруг Джон, и Ксения улыбнулась этим словам.

Нет. Конечно, нет. Все было совсем не так.

То, что начиналось когда-то как влюбленность ученицы в учительницу, стало с годами чем-то совсем другим. Она как будто нашла место, куда можно разместить свою любовь, и сделала это – так, как умела. И только теперь, потеряв ее окончательно, поняла самое главное.

Нельзя отдавать человеку все. Нельзя отдавать всю любовь, и всю поддержку, и всю нежность. Потому что если отдашь все – самому тебе ничего не останется.

Она посмотрела на Джона и провела ладонью по его щеке.

-Пора прощаться, - улыбнулась тепло и нежно.

-Уверена? – Улыбнулся он в ответ. – Ты уже пыталась, и не единожды, но это просто не сработало.

-Теперь сработает, - кивнула она. – Двадцать лет – достаточный срок для того, чтобы повзрослеть, как ты считаешь?

-Не знаю, это ты скажи.

-Я думаю, достаточный.

Они молча смотрели друг на друга и улыбались. Знали, что это и правда прощание, что больше не будет холодной кухни, и теплой батареи за спиной, и открытых коробок с пиццей, и «люблю тебя, детка», и «ты справишься», и даже «все было правильно».

Ксения знала это, но знала она и то, что пришло время идти дальше. Что-то очень важное и сильное выросло в ее душе за последние шесть месяцев, и это «что-то» дало возможность научиться справляться самой.

-Я не помню того времени, когда бы тебя не было рядом, - сказала она, смаргивая слезы. – Помню, что каждый раз, когда мне было плохо, и когда было хорошо, ты был. Всегда был. Но дальше я пойду сама. Думаю, я наконец к этому готова.

Она закрыла глаза, и последний раз ощутила его дыхание на своей щеке. А когда открыла – его уже не было.

-Джон… - Шепотом позвала она.

Но отвечать было некому.

Forvard

-Ксения Михайловна, ты обедать идешь?

-Нет, Кать, ты иди, я чуть позже. Нужно главу дочитать.

-Ладно, только не увлекайся, а то опять закроют тебя в школе, и будешь до утра сидеть!

Ксения засмеялась, помахала Кате рукой, и вернулась к книге. Уроков у нее сегодня больше не было, но идти домой и прерывать чтение совсем не хотелось. Может, если она дочитает сегодня, то завтра можно будет организовать для девятиклассников интересное дополнительное занятие. Например, устроить небольшую пьесу из древнегреческих комедий. Или просто собраться кружком и поговорить о разнице древних и современных культур.