Play (СИ)

Ася кивнула сама себе, ответила улыбкой на удивленный Ленин взгляд, и посмотрела на сцену, где потихоньку раздвигался в стороны занавес, и звучала уже мелодия вальса.

Совсем другого вальса.

Весная сорок пятого года,

Как ждал тебя синий Дунай.

Народам Европы свободу

Принес жаркий солнечный май.

На площади Вены спасенной

Собрался народ стар и млад

На старой, израненной в битвах гармони

Вальс русский играл наш солдат.

Она почувствовала, как замерли все присутствующие в зале. Ребята в военной форме плавно вели в вальсе красивых, одетых в разлетающиеся платья, девчонок, а женский голос под неотразимую в своей четкости мелодии выводил слова.

-Ты знала? – Глазами спросила Ася, поворачиваясь к Лене. Та кивнула, и Ася снова принялась взглядом искать Ксюшу. И нашла.

Ксюша стояла с краю сцены, с микрофоном в руках, и это ее голос выводил эти прекрасные, волшебные, тщательно выверенные звуки.

Помнит Вена, помнят Альпы, и Дунай

Тот цветущий и поющий яркий май.

Вихри венцев в русском вальсе сквозь года

Помнит сердце, не забудет никогда.

Военная форма удивительно шла ей: гимнастерка сидела словно влитая, бриджи обтягивали икры и прятались в черных сапогах. Пилотка со звездочкой съехала немного на бок, придавая Ксюшиному лицу несколько шкодный и залихвайстский вид.

Она пела, разводя рукой в такт музыки, постукивала по сцене носком сапога, и – казалось – еще секунда, и она сольется с кружащимися в вальсе одноклассниками, станет их частью, и полетит вместе с ними.

С последними аккордами песни, школьники плавно подошли к сцене, и остановились так – руки девушек на ладонях юношей, счастливые молодые лица, полные радости и удовлетворения.

Зал взорвался аплодисментами. Ксюша насмешливо поклонилась и скрылась в глубине сцены.

Торжественная часть вскоре закончилась. Школьники смешались с родителями и друзьями – в зале возникла сутолока, в которой Ася вдруг потеряла Лену. К ней то и дело кто-то подходил, и она улыбалась, благодарила, отвечала на вопросы и желала удачи, а глазами по-прежнему высматривала Ксюшу.

Наконец увидела: Ксюша стремительно шла к выходу из зала, раздвигая плечами толпу. Ася вытащила из своих букетов первый попавшийся цветок, и пошла следом.

Столкнулись в коридоре: Ксюша только что стащила через голову гимнастерку, и стояла в белой нижней рубашке. Волосы ее слегка растрепались, а рубашка была мокрой от пота.

-Ксюшка, - сказала Ася, останавливаясь и неловко отдавая Ксюше свой цветок. – Здравствуй.

-Здравствуйте, Анастасия Павловна.

Зеленые глаза смотрели настороженно и с опаской, а у Аси вдруг пропали все слова. Да и что сказать?

-Я… Поздравляю тебя с выпуском, - глупо проговорила она, и настороженности во взгляде стало еще больше. – Ты хорошо поработала этот год, и очень изменилась. И я… горжусь тобой, Ксюшка.

Она качнулась, чтобы поцеловать Ксюшу в щеку, но тут же отпрянула, словно обжегшись.

-Спасибо, - без улыбки кивнула Ксюша, и, закинув на плечо гимнастерку, пошла прочь по коридору.

Ася молча смотрела ей вслед.

Forvard. Play.

Ксюха припарковалась возле кладбища в Кузьминках, и долго сидела в машине, выкуривая одну сигарету за другой. Достала телефон, набрала номер.

«Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети».

Он, наверное, сменил номер. Или просто выбросил телефон куда-нибудь в море. Или добавил ее в черный список. Или что-нибудь еще.

-Почему тебя нет, когда ты так мне нужен? – Спросила Ксюха у зеркала заднего вида. И сама же ответила. – Ты знаешь, почему.

Прав был Джон. Сто, тысячу раз прав – как и всегда, впрочем. Она не должна была возвращаться в Москву. А если уж вернулась – то не должна была возвращаться к Ирке. Нет, не возвращаться – будем уж честными до конца. Не возвращаться, а вырывать ее снова из нормальной привычной жизни, обещать жизнь другую, и снова – который раз – не выполнить обещания.

-Очень трудно… - начала Ксюха вслух и вдруг сбилась. Затянулась горьким дымом. – Очень трудно знать, что ты – дерьмо. А еще труднее знать, что если бы это снова произошло – ты поступила бы так же.

Дерьмо дерьмом, но трусом Ксюха Ковальская не была никогда. Поэтому она затушила сигарету, вылезла из машины, плотнее запахнулась в осеннюю куртку, и пошла вперед по узкой мощеной дорожке.

-Он был твоим другом, - билась в висках назойливая мысль. – И именно ты виновата в его смерти.

Вокруг гроба стояло всего несколько человек. Ксюха, прищурившись, разглядела Иру: та была совершенно белая, будто мелом лицо измазано. Вот только на меле остались бы дорожки от слез, а на Ирином лице их как будто и не было.

Что-то сжалось в Ксюхином животе, когда она поймала Ирин взгляд. И сжалось еще сильнее, когда она подошла к гробу.

Никола был каким-то очень маленьким в этой деревянной коробке. Он словно съежился, усох. Глаза были закрыты, шея стыдливо прикрыта платком, а на лбу – белая ленточка с какими-то символами.

Ксюха смотрела на него и думала, что должна сейчас вспомнить что-то из их детства, из их дружбы. Что должна, наверное, попросить прощения. Что должна что-то еще… А в голову почему-то ничего не шло. Только горло сдавливало, а больше – ничего, совсем ничего.

Она повернулась к Ирке, но Ирка ее не видела. Она, замерев, смотрела, как гроб накрывают крышкой, как вколачивают в нее гвозди, как опускают в землю то, что еще недавно было ее мужем.

Ксюха сделала шаг, и положила руку на Ирино плечо.

-Мне жаль, - сказала она еле слышно. – Ирка, мне так жаль.

Ира кивнула, отшатнулась в сторону, и в следующую секунду Ксюху кто-то сбил с ног.

Она лежала на спине прямо на холодной мокрой земле, и с удивлением ощущала, как взрывается болью лицо, и как на места ударов падает мелкий осенний дождь.