Моя душа (СИ)

За то время что мы не виделись, мама очень изменилась ‒ её красивое лицо заплыло, губы потрес­кались, взлохмаченные волосы давно не знали рас­чёски, а её груди беспомощно свисали под застиранной тканью.

‒ Ей надо похмелиться! – мудро изрёк Василий Петрович, почё­сывая небритое лицо и извлёк из-под стола бутылку водки.

Мама щедро сервировала стол рыбными консервами, кислой капу­стой и даже открыла баночку маслинок. После первой рюмки водки мне стало намного легче, в голове прояснилось, а по телу разлилось живительное тепло.

‒ Наливай, Василий Петрович, по второй! – оживилась мама.

И мы начали похмеляться. Похмелье незаметно перешло в пьянку, пьянка затянулась и у нас начался процесс неконтролируемого запоя. Дни и ночи пролетали как в тумане, а мы всё пили и пили. Когда водка заканчивалась Василий Петрович бегал в магазин и приносил ещё. Сколько дней это продолжалось ‒ не знаю. Когда я выруба­лась, засыпая прямо на ку­хонном диванчике, мне снились сны, больше похожие на кошмарный бред. Однажды мне приснилось, что я бегу через густой лес, а за мной го­нятся голодные, злые волки. Догнав меня, они рвут на мне одежду, царапают своими грязными, волоса­тыми лапами. Ожесточённо отбиваясь от них, я с ужасом понимала, что это никакие не волки ‒ это здоровенные мужики с сильным перега­ром, исходившим из их от­крытых вонючих пастей, пытаются меня изнасиловать, а стоящая невдалеке от нас Галка, со звериным оскалом на лице, снимает всё это на камеру.

‒ Ах ты тварь такая! – услышала я сквозь сон. ‒ Тебе своих кобелей мало так ты ещё и на мо­его Васеньку позарилась?

Я открыла глаза и Галка тут же превратилась в маму. Стоя надо мной с перекошенным от злости лицом она выкрикивала какие-то ругательства, а Василий Пет­рович, низко опустив голову, что-то сбивчиво ей объяснял.

Моё куценькое оде­яло сползло на пол, коротенький халатик сбился, во всей красе обнажив моё ничем не прикрытое тело. Плохо соображая, что происходит, я одёрнула ха­лат, и неожиданно почувствовала что-то липкое, размазанное у меня по всему животу и бёдрам. Пронзённая ужасной догадкой, я моментально пришла в себя. Вскочив с диванчика я обследовала себя, но слава Богу, между ног у меня всё было сухо! Посмотрев на притихшего Василия Петровича, я перевела взгляд на маму.

‒ Убирайся! ‒ заорала она на меня, брызгая слюной. ‒ Сама не живёшь и людям не даёшь! Пришла тут, моего Васеньку совращать. Лежишь, пизду свою бритую выставила ‒ ни стыда, ни со­вести нет! Вали на хер отсюда, шлюха бесстыжая!

Я с сочувствием посмотрела на маму, налила себе ста­кан водки, выпила залпом и ушла не попро­щавшись. На этот раз я ушла даже без тапочек. А на дворе уже была поздняя ночь.

Куда теперь идти? ‒ с содроганием думала я. ‒ Я, дура безмозглая, по своей глупости лишилась всего! У меня нет ни квартиры, ни машины, я практически го­лая и босая. У меня нет ни денег, ни даже паспорта! Телефон и кре­дитные карточки ‒ всё осталось у Галки. Я не могу себе даже пожрать купить!

Умостившись на подокон­нике у окна на лестничной клетке, я ре­шила: ‒ ничего, подремаю до утра, а там видно будет!

Утро в аду

Утро в аду. Начинается преображенье:

В нас проникает язвительный ангельский смех...

Чувство вины и всеобщее лёгкое жженье

Вдруг переходит в безжалостно режущий свет...

Спать на узком подоконнике было очень неудобно. Я дважды вскакивала от того что начала падать, к тому-же было очень холодно, а мой лёгенький домашний халатик едва прикрывал мой голый зад. Под утро меня начало мутить. Сейчас стошнит! ‒ подумала я и, выбежав на улицу, согнулась в рвотных позы­вах. Освободив желу­док, я выте­рла рот рукавом и, оглянувшись по сторонам, увидела стоявших рядом со мной двух бомжей с большими клетчатыми сумками в руках.

‒ Чего ты тут блюёшь, свинья гряз­ная? ‒ набросился на меня бомж в изодранной куртке. ‒ Дома не могла поблевать? Надо нам тут всё обга­дить?

‒ Да подожди ты, Николай! Не видишь, ей плохо! ‒ вмешалась бомжиха в старом пальто. – Ты кто такая, я тебя что-то раньше здесь никогда не видела! Вроде не из наших, а выглядишь не­важно! Из больнички сбежала, что ли?

Я покачала головой и пошла прочь.

‒ Да погоди ты! – окрикнула меня бомжиха. – Куда ты собра­лась? Сейчас менты загребут, по голове надают, оттрахают и куда-нибудь в лес завезут. Там и сдохнешь, как собака, если сразу не прибьют! Пошли со мной, от­дохнуть тебе надо! Подберём тебе что-нибудь на жопу напялить, а то срамотой своей на всю улицу светишь. По­шли милая, пошли!

‒ Меня зовут Надя, ‒ приветливо представилась она, спускаясь в подвал соседнего дома.

Подвал, в который мы пришли, был на удивление чистеньким и благоустроенным. В углу стоял диван, за ширмочкой висел рукомойник.

‒ Умойся, милая, и надень вот это, – протянула она мне какую-то одёжку. ‒ Всё чистое, сама стирала. А ­потом может чего по­лучше подыщем, тут хорошие вещи люди на мусорку выбрасы­вают, иногда и вовсе новые, совсем не ношенные.

Брезгливо копаясь в куче старого хлама, я подумала: ‒ в такую холодину мне любая тряпка сгодится. И так, что тут у нас? Футболка, куртка спортивная, трусы мужские семейные. Ну что ж, лучше в мужских трусах ходить, чем вообще без трусов лазить! А это что? Мужские босо­ножки 42 размера? Ладно! ‒ вздохнула я. ‒ Если застёжку потуже затянуть, ходить можно!

‒ На вот, покушай! – поставила передо мной Надя чашку буль­она, кусок курицы и пакет виноградного сока. – Не переживай – всё из мага­зина! Думаешь, мы тут вообще уже конченые, с по­мойки жрём? Поешь и ложись, отдохни немного, а нам с Николаем на ра­боту надо. Итак время на тебя столько потратили, скоро мусоро­воз приедет, а мы сидим тут с тобой, обновки меряем.

Они ушли, а я поела немного и прилегла. Уже засыпая, я вспомнила отрывок из стихотворения Анны Миляевой, и от­клю­чилась.

Все катится в пропасть. И в первую очередь ‒ души,

А с ними и все остальное, взращенное в мыслях.

А что не продастся само ‒ кто-нибудь, да задушит…

* * *

Я проваля­лась без сознания несколько дней. Иногда я что-то вскрикивала в бреду и опять теряла сознание. Порываясь куда-то бежать, я звала на помощь свою любимую Галочку.

Все эти дни Надя заботливо ухаживала за мной, поила таблетками, обтирала влажной тряпоч­кой, кормила из ложечки.

‒ Слава тебе Господи! ‒ едва придя в себя, услышала я. ‒ Кажется, она пришла в сознание! По­ставь чайник, Николай, ей нужно попить чего-нибудь горяченького!

С этого дня я быстро пошла на поправку и через три дня мы уже все втроём ходили на работу, ‒ ведь жить-то за что-то надо было. Меня вводили в дело постепенно. Сначала мне показали закреплённую за нами территорию, распространявшуюся на четыре двора с семью домами и десятью ба­ками для сбора мусора. Выходить за эти границы было строго запрещено ‒ там работали другие бригады таких же «санитаров дворов». Собирали мы только бутылки, бумагу и пивные банки. Бутылки сдавали в приёмный пункт стеклотары, бумагу и картонные коробки паковали и относили на пункт при­ёма вторсырья, а жестяные банки давили и копили по несколько дней, пока не наберём доста­точное количе­ство. Приёмщиков вторсырья мы уважали и старались с ними дру­жить, ведь они для нас были, своего рода, «бригадирами».

Тонкостей в нашем деле было много, но круг моих обязанностей Надя ограничила лишь сор­тировкой, упа­ковкой и сдачей «готовой продукции» на приёмные пункты. Кроме того, я должна была поддерживать чистоту и поря­док в нашем «доме».

Надя оказалась очень доброй и интеллигентной женщиной. Её в нашей округе уважали все, в том числе и «бригадиры». Судьба этой женщины сложилась очень не просто, как, впрочем, и судьбы мно­гих дру­гих бездомных. Имея диплом инженера-технолога пищевой промыш­ленности, она работала главным технологом на мя­сокомбинате. В 90-х годах комбинат обанкротился, его купили новые хозяева, провели сокращение и набрали новых специали­стов. Надю тогда оставили – на ней держалось всё производство, а та­кими кадрами как она, просто так не разбрасы­ваются. Чтобы удешевить себестои­мость выпускаемой продук­ции, новые хозяева стали грубо нарушать техно­логию производства, пренебрегая всеми требованиями, определёнными ГОСТом. Надя часто писала докладные своему руководству о всех «беспределах», творящихся на их комбинате, но всё это закончились тем, что её тоже уволили. Единственной кормилицей в её се­мье осталась дочь, но, как говорят, ‒ «пришла беда – отворяй ворота!». Однажды, когда поздно вече­ром её дочь возвра­щалась с работы домой, её сбила машина. Водитель, конечно, скрылся, а де­вушка пролежала на дороге до самого утра, пока её не заме­тили прохожие. Время для операции было безнадёжно упущено и теперь для спасения до­чери Наде нужны были немалые деньги, которых взять ей было неоткуда. Ни машину, ни водителя, сбившего девушку, так и не нашли, не­смотря на многочисленные улики, оставшиеся на месте происшествия. В ходе след­ствия все улики куда-то ис­чезли, отвечать было некому, а платить за опера­цию нужно было срочно. Тогда Надя решила продать свою «двушку». Квартира ушла за бесценок, а дочь врачи так и не спасли.