Змея, что пьет гранатовую кровь (СИ)

— Это будто ледяной ветер внутри. И такая дикая скорбь, такое неутолимое, бесплодное стремление к тому, чтобы вновь чувствовать…

Я покачала головой. Вряд ли удастся облечь эти ощущения в слова.

— Это было ужасно. Но это очень важный опыт для меня.

Матушка мягко улыбнулась.

— Да. Такие моменты учат острее воспринимать те дары, что преподносит нам жизнь.

Несомненно. Эта мысль зрела в моем сознании, будто посаженное в плодородную почву зерно. Может, именно потому каждое движение — в радость, и хлеб особенно душист и мягок?

Я кивнула, опустив взгляд и внимательно рассматривая свой какао в чашке. Не знаю даже, как сказать о…

— Он ведь нравится тебе, да? — спокойно спросил отец.

Темнота за окнами густая, будто патока, и пахнет можжевеловым дымом.

— Очень. Мне так хорошо с Алариком. Но это… слишком сложно. То есть, всегда ли цель оправдывает средства? Он готов на все, чтобы исполнить свой долг.

Я сжала руки и замолчала на несколько мгновений.

— Это восхищает. Это пугает. Я понимаю, что не имею права осуждать Аларика, не пережив всего, что выпало на его долю — думаю, многие его раны получены во время плена, — но где мне взять силы ждать его? Каждый раз.

Родители сомневались — так же, как и я. Но они не были бы моими родителями, если бы не нашли тех самых, единственно верных слов.

— Знаешь, дочка, мой совет таков: подумай, стоит ли он того, чтобы ждать его возвращений, — сказал отец.

Забыв о трапезе, я смотрела на него с матушкой. Почему они любят друг друга — кроме того, что… просто любят? Сэр Томас выбирает расслабленные кашемировые свитера, леди Сиенна — строгие линии и жесткие ткани. Сэр Томас предпочитает уничтожать физически, леди Сиенна — морально.

Отец всегда высоко оценивал значение врожденных инстинктов, матушка же привыкла все тщательно взвешивать. И они в полной гармонии.

Но как обрести равновесие мне? Несомненно, к Аларику меня очень тянет. И неужели я позволю страху лишить меня возможности быть с этим дроу?

Тяжелый выбор.

И легче вряд ли станет.

***

Следующий день я провела в госпитале, где проходила практику, готовясь к поступлению в магистратуру. Мэтр Фредерик строг и серьезен, но мне удалось снискать его расположение уважением и преданностью своему делу, желанием постоянно совершенствоваться, и я очень благодарна учителю за те знания, которыми он щедро делится.

Смена выдалась нелегкой — во многом из-за женщины, обратившейся с весьма тяжелым случаем. После трагической гибели своего сына у нее начались серьезные проблемы с дыханием — альвеолы будто отказывались выполнять свои функции. Мэтр Фредерик задумчиво проводил тонкими пальцами по энергетическим линиям стихии воздуха. Белый цвет потускнел, стал тяжелым, серым.

Наставник всегда говорил мне, что тело узнает о проблемах души гораздо раньше, нежели сознание.

— Что же вы, голубушка, так себя мучаете?

В широко распахнутых глазах пациентки блестят слезы. Горечь и боль.

— Меня ведь… не было рядом, когда мой мальчик захлебывался… и…

Этель, откинувшись на кушетке, рыдает, не стесняясь уже.

Она переживала эти мгновения вместе со своим ребенком. Она винила себя — и потому наказывала.

— Вы ведь все понимаете, — мэтр, милосердный и жестокий, сел рядом с пациенткой. — Если душа, искра мудрости, оживлявшая его, пожелала обнулить дурные деяния рода — так тому и быть. Уважайте выбор своего сына, Этель.

Верные слова. В самом облике Фредерика нет ничего не-верного: стихии в полном взаимопонимании. У него черные глаза, холодные, внимательные. Белые волосы. Белый двубортный халат и черный агат — накопитель в кольце.

Голосу мэтра тяжело противиться, и пациентка устало опускает веки.

Вероятно, думается мне, кто-то из предков Этель по кровной линии отнял в свое время право другого на свободный выбор. Прочертил ограничительные линии, которых не должно было быть. А ведь тело с духом единое целое, и конечно, оно дало сбой.

— Лекарственные препараты ей помогут, — сказал мне позднее Фредерик. — Если она им позволит.

Как только мэтр покинул ординаторскую, где мы отдыхали, дверь скрипнула вновь, и в комнату неспешно и с достоинством вплыла миссис Одри Сален, старшая медицинская сестра.

— Лидия, какой приятный сюрприз. Я рада вас видеть.

— Взаимно, — сдержанно улыбнулась я.

У моей собеседницы узкое лицо, собранные в аккуратный пучок светлые волосы и нос с благородной горбинкой. На шее — сиреневый платок, воздушный, очаровательный, и улыбается она весьма дружелюбно, но синие глаза смотрят уж больно пристально и изучающе.

— Как дела у вас, душенька? — походка у женщины плавная, неспешная. Шорох длинного платья. Одри грациозно опускается на соседнее кресло.

Я отвечаю, что все хорошо и благодарю ее за внимание.

— О, чудесно.

Дальнейший разговор — кружевная вязь из слов, что нанизаны друг за другом с вполне определенным умыслом.

Иной раз, будто между прочим говорит Одри, с твоими знакомыми могут приключиться прелюбопытнейшие вещи. Вот взять хотя бы ее добрую приятельницу, миссис Терезу Малл. Когда для дочери сей достойной леди шили свадебное платье, по недосмотру на столе были оставлены тончайшие кружева.

— Редкого оттенка, душенька, будто топленое молоко.

И каково же было огорчение, когда выяснилось, что пушистый рыжий кот по прозвищу Колобок, любимец всей семьи, счел драгоценную материю прекрасной игрушкой.

— Кстати сказать. Я слышала, будто вы знаетесь с принцем итилири, наследником рода Астис.

Небрежность тона меня не обманывает ничуть — я вижу, как трепещут ее ноздри. Гончая, что почуяла добычу.

— Да, это правда, — отвечаю я.

Женщина складывает свои изящные ладони на коленях.

— И каков же он?

Я все более явственно чувствую сладкий яд в ее словах. Может быть, она и улыбается доброжелательно, но не желает мне добра.

Неприятная особа. К тому же особа, которая, как мне известно, не прочь посплетничать.

Матушка преподала бы ей урок, несомненно. Смогу ли я?

— Может, выпьем кофе?

Я встаю и направляюсь к столу для обедов.

Одри удивлена, но решает не подавать виду.

— Как мило. Мне два кусочка сахара, пожалуйста.

— Конечно.

Медальон, подаренный Алариком, всегда со мной. И я совершенно не горжусь, что в тот раз воспользовалась его содержимым. Если это можно считать оправданием.

Поставив на поднос две большие чашки с ароматным напитком и присовокупив к ним еще блюдце с сыром и шоколадом, я вернулась к Одри.

— Угощайтесь.

— Благодарю, — женщина греет ладони о фарфор чашки и делает несколько глотков.

Пей же.

— Вы спрашивали, каков Аларик, — мягко напоминаю я. — Могу сказать одно — он прекрасен. Мне вот что любопытно: как вы узнали обо всем?

— Ничего странного, — смеется женщина. — Репортер из «Сладких сливок», находясь в укрытии, наблюдал несколько раз, как дроу посещал ваш дом.

— «Сладкие сливки»? — изумленно переспрашиваю я.

Моя собеседница шутливо закатывает глаза.

— Журнал о светских событиях.

— Вот уж никогда не думала, что стану героиней подобного издания, — мне только и остается, что развести руками.

Благо, что этому репортеру хватило ума не попадаться на глаза принцу. Но сам факт был неприятен. Кто знает, что могут измыслить авторы этого журнала?

Одри кивает, медленно, будто в глубокой задумчивости. На ее висках — мелкие бисеринки пота.

— Почему ты? — неожиданно спрашивает женщина. На ее щеках вспыхивает яркий румянец. — Ты ведь сухарь! Он мог бы выбрать достойную девушку — мою племянницу Мерилл, предположим. Разве она не может стать частью столь могущественного Дома? Ее дар тоже не слаб.

Она торжествующе усмехается. Возможно, Одри втайне давно мечтала о случае проявить свою истинную натуру?

— Она могла бы дать ему все, чего бы он ни захотел. Принц ведь любит развлекаться. Готова об заклад биться, ты об этом даже не подозреваешь. Ты ведь столь добродетельна.