Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

        Все его тело было одной сплошной раной.

        Жопопия по приказу кривого Шаланды сосала, стоя перед ним на коленях, ему х… «Ну же, вставай, сука», — вскричал Рогонель.

        Алексина подчинилась, и он с размаху пнул ее в зад ногой, так что она упала прямо на Моню. Связав ей руки и ноги, Рогонель, не обращая внимания на мольбы, заткнул ей рот и, схватив трость, принялся полосовать увесистыми ударами восхитительное, кажущееся на первый взгляд худощавым, тело. Жопа трепыхалась под каждым ударом палки, потом пришел черед спины, живота, ляжек, грудей. Дрыгаясь и трепыхаясь под взбучкой, Алексина наткнулась на вставший, как у трупа, член Мони. По случайности он зацепился за девушкину вагину и проник внутрь.

       Рогонель удвоил свои усилия и без разбору колотил по телам Мони и Алексины, которые наслаждались жесточайшим образом. Вскоре под полосами стекающей крови было уже не различить восхитительную розовую кожу молоденькой блондинки. Моня отрубился, почти сразу же отключилась и она. Рогонель, у которого начала уставать рука, повернулся к Жопопии, которая пыталась заточить Шаланде перо, но косой мерзавец никак не мог кончить.

        Рогонель приказал темноволосой красотке раздвинуть ляжки. Ему стоило большого труда покрыть ее по-собачьи. Она страшно мучилась, но стоически переносила эту пытку, не выпуская изо рта — и даже продолжая его сосать — х... Шаланды. Полностью внедрившись в п.. .ду к Жопопии, Рогонель велел ей поднять правую руку и начал выкусывать из подмышки волосы, которые росли там буйной порослью. Когда, наконец, Жопопия кончила, наслаждение ее оказалось столь сильным, что, теряя сознание, она изо всех сил вцепилась зубами в штырь Шаланды. Он жутко закричал от боли, но головка осталась у нее во рту — и только она. Рогонель, который как раз кончил, выдернул свой долбак у Жопопии из влагалища, и та без сознания повалилась на пол. Истекая кровью, потерял сознание и Шаланда.

— Бедный мой Шаланда, — сказал Рогонель, — тебя нае.. .ли, уж лучше сдохнуть, — и, вытащив нож, он нанес Шаланде смертельный удар, стряхнув при этом на тело Жопопии последние капли малофьи, свисавшие с его е...льника. Шаланда умер без единого звука.

       Рогонель тщательно привел в порядок свои штаны, затем опустошил все ящики, обшарил карманы; забрал он не только деньги, но и драгоценности, и часы. Потом взгляд его упал на валявшуюся без сознания на полу Жопопию. «Нужно отомстить за Шаланду», — подумал он и, снова вытащив нож, с размаху всадил его между ягодиц : так и не пришедшей в себя Жопопии. Там его Рогонель и оставил. Часы пробили три часа утра, и он вышел из комнаты   уже знакомым  путем, оставив позади себя на полу четыре тела; вся пришедшая в полный беспорядок комната была замызгана кровью, дерьмом, малофьей.

       Выйдя на улицу, он легкой походкой направился в сторону Меняльмонтан, напевая на популярный мотив:

а потом:

Жопа жопою пахнуть должна лишь,

А никак не колонской водой...

а потом:

Тори

Тори

Рожок в ночи…

Глава IV

        Скандал разразился преизрядный. Целую неделю обсуждали газеты перипетии этой истории. Жопопия, Алексина и князь Вибеску на два месяца оказались прикованы к постели. Как-то вечером, еще не до конца поправившийся Моня наведался в один из баров неподалеку от вокзала Монпарнас. Здесь вовсю керосинили пресытившиеся изобилием напитков — сладостным казался для них лишь местный самогон.

       Отпробовав гнуснейшей сивухи, князь оглядел посетителей. Один из них, бородатый колосс, был выряжен, как битюг с Центрального рынка, и его огромная, обсыпанная мукой шляпа придавала ему сходство со сказочным полубогом, готовым к героическим свершениям.

        Князю показалось, что он узнает симпатичную физиономию взломщика Рогонеля. Тут как раз детина громогласно потребовал себе еще самогону. У князя не осталось никаких сомнений — это был голос Рогонеля. Моня встал и направился к нему с протянутой рукой.

— Здравствуйте, Рогонель, вы теперь что, на Центральном?

—  Я? — удивился тот. — Откуда вы меня знаете?

— Видел вас в доме 114 по рю де Прони, — непринужденно пояснил Моня.

— Это не я, — отвечал перепуганный Рогонель, — я вас знать не знаю; уже три года, как я — грузчик на Центральном, и меня там все знают. Оставьте меня в покое.

— Перестань идиотничать, — оборвал его Моня. — Ты, Рогонель, у меня в руках. Мне ничего не стоит сдать тебя полиции. Но ты мне нравишься,   и если хочешь,   я могу взять тебя камердинером.   Ты будешь повсюду меня сопровождать, будешь делить со мной наслаждения, мне помогать, а если понадобится — защищать. Ну и если будешь служить мне верой и правдой, я щедро тебя вознагражу. Ну, как? — отвечай сразу.

—   Вы мужик, что надо, и говорите складно. По рукам.

         Спустя несколько дней Рогонель, возведенный в чин камергера, укладывал чемоданы. Князя Вибеску срочно вызвали в Бухарест. Там умер его близкий друг, вице-консул Сербии, оставив Моне все свое весьма значительное состояние. Заключалось оно в основном в оловянных рудниках, приносивших на-гора в последние годы немалую

прибыль, но требовавших для этого непосредственного присмотра, иначе их производительность тут же падала. Князь Моня, как уже была возможность убедиться, не любил деньги ради них самих; он жаждал богатств лишь ради наслаждений, принести которые может одно золото. У него на устах постоянно был афоризм, изреченный одним из его предков: «Все продается, все покупается — достаточно назначить цену».

         Князь Моня и Рогонель заняли места в «Восточном экспрессе»; вагонная тряска не замедлила сказаться — Моня, у которого стоял, как у казака, бросал на Рогонеля пламенные взгляды. Снаружи восхитительные пейзажи Восточной Франции разворачивали свои спокойные и опрятные красоты. Салон был почти пуст, лишь один богато одетый подагрический старикан охал, пуская слюну, над «Фигаро».

         Закутанный в просторный реглан Моня схватил Рогонеля за руку, и, просунув ее в разрез, находившийся у этого удобного одеяния на месте кармана, подтолкнул к своей ширинке. Громадный камердинер понял желание своего господина. Его здоровенная ручища заросла волосами, но оказалась весьма пухлой и более нежной, чем можно было ожидать. Пальцы Рогонеля тактично расстегнули брюки князя и схватили его исступленно топорщащуюся шишку, как нельзя лучше подтверждавшую знаменитое двустишие Альфонса Алле:

Когда подрагивает нервно ваше кресло,

Огонь желанья проникает тут же в чресла.

        Но тут вошел служащий компании спальных вагонов и объявил, что пришла пора обедать и большинство пассажиров уже собралось в вагоне-ресторане. «Отличная идея, — сказал Моня. — Рогонель, пошли сначала пообедаем!» Рука бывшего грузчика выскользнула из разреза реглана. Вдвоем они отправились в ресторан. Елда князя ничуть не поникла и, поскольку он поленился застегнуть штаны, спереди сквозь его одежду выпирал здоровенный желвак. Обед начался без особых приключений, под укачивающий перестук колес и нестройное звяканье посуды, серебра и хрусталя, нарушаемое изредка внезапным шпоканьем пробки шампанского «Алоллинарис».

         За одним из столиков в противоположном конце вагона расположились две на редкость симпатичные блондинки. Рогонель, который сидел к ним лицом, указал на них Моне. Князь обернулся и тут же узнал в одной из них, одетой поскромнее своей спутницы, Мариетту, прелестную горничную из Гранд-Отеля. Он тут же встал и направился к дамам. Кивнув Мариетте, князь обратился ко второй девушке, чью красоту искусно подчеркивала косметика. Обесцвеченные перекисью водорода волосы придавали ей весьма современный вид, который восхитил Моню. «Мадам, — сказал он ей, — прошу простить меня за эту выходку. Я представлюсь вам сам — ввиду трудности отыскать в этом поезде кого-либо из общих знакомых. Князь Моня Вибеску, наследственный господарь. Присутствующая здесь мадемуазель, то есть Мариетта, которая, без сомнения, поступила к вам в услужение, покинув Гранд-Отель, оставила за мной некий долг признательности, каковой я хотел бы погасить сегодня же. Я хочу выдать ее замуж за моего камердинера и жалую каждому из них по 50 000 франков приданого».