Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

         Почти сразу же возбуждение всех троих достигло предела, они задыхались. Алексина кончила трижды, потом пришла очередь Жопопии, которая тут же слезла вниз, чтобы покусать Моне мошонку. Алексина развопилась, как проклятая, и извивалась, как змея, когда Моня излил ей во чрево свою румынскую малофью. Жопопия тут же вырвала хер князя из дыры, и его место занял ее рот, жадно сглатывающий вытекающее оттуда большущими каплями семя. Алексина тем временем взяла член Мони в рот и, одновременно аккуратно обтерев, вновь заставила его привстать.

          Через минуту князь набросился уже на Жопопию, но его болт остался у ворот, лишь щекоча клитор. Во рту он держал одну из грудей юной красотки. Алексина ласкала их обоих. «Воткни, воткни скорее, — кричала Жопопия, — я больше не могу». Но болванка по-прежнему болталась снаружи. Она дважды кончила и, казалось, совсем отчаялась, когда уд вдруг проткнул ее до самой матки, и она, обезумев от возбуждения и сладострастия, так сильно укусила Моню за ухо, что кусочек оного остался у нее во рту. Вскричав во весь голос, она жадно проглотила его и решительно задвигала чреслами. Эта рана, кровь из которой хлынула ручьем, по-видимому, возбудила Моню, поскольку он принялся наяривать еще неистовее и не отрывался от Жопопиной мохнатки, пока трижды в нее не кончил, ну, а она, за это время, разрядилась десять раз.

           Когда он наконец от нее отвалился, оба с изумлением обнаружили, что Алексина исчезла. Она тут же вернулась с медицинскими принадлежностями, чтобы перевязать Моню, и огромным кнутом, каким обычно орудуют кучера фиакров. «Я купила его за пятьдесят франков, — вскричала она, — у кучера городского фиакра № 3269, и он послужит нам, чтобы у румына снова встал. Оставь его, милая Жопопия, пусть он себя перевяжет, а мы пока, чтобы возбудиться, сделаем 69».

          Останавливая себе кровь, Моня стал свидетелем весьма возбуждающего зрелища: закопавшись с головой друг в друге, Жопопия и Алексина с огоньком предавались языческим ласкам. Пышный зад Алексины, белоснежный и пухленький, переваливался с боку на бок по лицу Жопопии; языки, длинные, словно мальчишеские письки, напрягшись, сновали туда-сюда; слюна и малофья смешивались; слипались намокшие волосы, и стоны, которые были бы душераздирающими, если бы вызывало их не сладострастие, поднимались над кроватью, которая трещала и скрипела под весьма заметным весом юных девиц.

— Ну, воткни же мне в жопу, — вскричала Алексина. Но Моня потерял столько крови, что орган его совсем не желал ею наливаться. Алексина привстала, схватила кнут кучера фиакра № 3269, замечательный новенький перпиньян, подняла его и принялась с плеча хлестать Моню по спине, по ягодицам, и тот, забыв от этой новой боли о своем кровоточащем ухе, громко завопил. Но обнаженная Алексина, словно обезумевшая вакханка, продолжала его настегивать. «А ты шлепай меня», — крикнула она Жопопии, глаза которой загорелись, когда она принялась изо всех сил лупцевать пышный волнующийся зад Алексины. Жопопия тоже тут же возбудилась. «Отшлепай меня, Моня», — молила она; попривыкнув к порке, хотя его тело и кровоточило, он принялся нашлепывать восхитительный смуглый зад, ритмично   раскрывающийся   и смыкающийся.   Когда у   него   начал, наконец, вставать х..., кровь текла у Мони уже не только из уха, но и из каждой отметины, оставленной жестокой плеткой.

         Алексина тогда развернулась и подставила свою покрасневшую очаровательную попку огромному тарану, который и вторгся в розетку, в то время как насаженная на кол с криком трясла задом и сиськами. Но Жопопия со смехом разлепила их. Обе женщины опять принялись дрочить друг друга, ну а Моня, весь в крови, вновь обосновался по самый корень в заднице у Алексины и шуровал там с таким напором, что его партнерша просто изнемогала от наслаждения. Его муде раскачивались, как колокола собора Нотр-Дам, и стукались о нос Жопопии. В одно мгновение Алексина сжала с огромной силой свою задницу вокруг Мониного набалдашника, и тот больше не мог пошевелиться. Так он и кончил, выметав длинные струи, засосанные жадным анусом Алексины Проглотье.

          За это время вокруг фиакра № 3269, кучер которого был без кнута, на улице собралась толпа.

         Сержант полиции потребовал от кучера объяснений, что тот сделал со своим кнутом.

 — Я продал его даме с улицы Дюфо.

— Иди и выкупи его, или я влеплю тебе штраф.

— Ну что ж, схожу, — ответствовал автомедон, силач-нормандец, и, посовещавшись с консьержкой, он позвонил на второй этаж.

          Алексина пошла ему открывать прямо как была; кучер впал от этого в умопомрачение, и, поскольку она укрылась в спальне, бросился следом, схватил и тут же по-собачьи покрыл ее, пользуясь весьма достойным своим причиндалом. Он тут же и кончил — с криками: «Блядь косая, сука е...ная, говно зеленое!»

         Алексина помогала ему, усердно вскидывая круп, и кончила одновременно с ним, а Моня и Жопопия корчились тем временем от смеха. Кучер, думая, что они над ним насмехаются, впал в жуткий гнев. «А! Шлюхи, бляди, курвы, падаль, холера, вы надо мною стебетесь!

Мой кнут, где мой кнут?» И, заметив свое орудие, он схватил его и принялся изо всех сил стегать Моню, Алексину и Жопопию, чьи обнаженные тела подскакивали под опускающимся бичом, оставляющим на них кровоточащие отметины. Потом его елда снова напряглась, и, схватив Моню, он как следует ему засадил.

          Входная дверь осталась незапертой, и полицейский, так и не дождавшись возвращения кучера, поднялся на второй этаж и как раз в этот момент вошел в спальню; не много времени ему понадобилось, чтобы извлечь из штанов свой форменный жезл. Он вставил его в зад разгоряченной Жопопии, которая закудахтала, как наседка, вздрогнув от прикосновения холодных форменных пуговиц.

          Незанятая Алексина сняла болтавшийся на поясе сержанта жезл регулировщика. Она засунула его себе в п...ду, и все пятеро продолжали жутко наслаждаться, пока кровь из ран стекала на ковер, на занавески и мебель, а на улице тем временем арестовывали и уводили покинутый фиакр № 3269, лошадь которого всю дорогу пердела, оставляя за собой дорожку тошнотворной вони.

Глава III

       Через несколько дней после сеанса, который столь причудливым образом завершили кучер и агент полиции, князь Вибеску все еще не мог до конца прийти в себя. Следы бичевания уже зарубцевались, и он безвольно валялся на диване в салоне Гранд-Отеля, чтобы воодушевиться, почитывая в газете колонку происшествий. Одна из историй вдохновила его. Ужасающее преступление. Мойщик посуды в ресторане поджарил зад юного поваренка и затем, горяченького и с кровью, его трахнул, закусывая поджаристыми кусочками, которые он сколупывал с попки эфеба. На крики жаркого сбежались окружающие и остановили садиста-мойщика. История излагалась во всех подробностях, и князь смаковал ее, тихонько подрочивая вынутый наружу хер.

       Тут в дверь постучали. Вошла горничная, свеженькая и привлекательная в своем чепце и фартуке. Застыв с письмом в руке, она покраснела, завидев растерзанный внешний вид Мони, который тут же подтянул штаны: «Не уходите, мадемуазель, милочка-блондиночка, мне нужно сказать вам пару слов». Одновременно он закрыл дверь и, схватив очаровательную Мариетту за талию, жадно поцеловал ее в губы. Она сначала сопротивлялась, изо всех сил сжимая губы, но под давлением начала сдавать, потом ее рот приоткрылся, и тут же в него проник язык князя, который, не мешкая, укусила Мариетта, чей юркий язычок принялся щекотать кончик языка Мони.

         Одной рукой юноша обнял ее талию, другой — задрал юбки. Панталон на ней не оказалось. Его рука быстро скользнула между двумя пышными, округлыми бедрами, о качестве которых было не трудно догадаться, ибо горничная была высокой и стройной девушкой. У нее оказался очень лохматый лобок. Вся она так и пылала, и когда рука князя нырнула внутрь влажной расщелины, Мариетта, выпячивал живот, сама пошла ему навстречу. Девичья рука набрела на ширинку Мони и задумчиво ее расстегнула. Оттуда она вынырнула в компании замечательной веселки, которую при входе девушка едва приметила. Они неспешно дрочили друг друга, он — покручивая между пальце клитор, она — надавливая пальцем на червоточину в красной шапочке Моня толкнул Мариетту на диван, и, стоило ей на него повалиться подхватил ноги горничной и водрузил их себе на плечи, пока они полусидя расстегивала платье, чтобы вынуть наружу две потрясающие набухшие груди, которые князь тут же принялся по очереди сосать, одновременно заталкивая девушке между ног свою пылающую елду. Она тут же начала вскрикивать: «О, как хорошо, как хорошо... как ты хорош...» Потом принялась беспорядочно подбрыкивать задом, и вскоре Моня почувствовал, как она кончает, бормоча: «Крепче... кончаю... давай... еще...» И тут же схватила его за елду со словами: «Здесь хватит». Мариетта выдернула ее наружу и засунула себе в другую дырку — совсем круглую, расположенную пониже, словно око циклопа посреди двух белых, свежих, мясистых полушарий. Елда, обильно орошенная ее отдачей, вошла легко, и, бодро попедалировав, князь испустил всю свою сперму в задницу прекрасной горничной. Затем он с чмоканьем, словно пробку из бутылки, вытащил свой елдак, на кончике которого оставалась капелька дерьма, налипшая на остатки малофьи. В этот миг в коридоре кто-то зазвонил, и Мариетта промолвила: «Схожу посмотрю». И исчезла, обняв на прощание Моню, который сунул ей в руку пару луидоров. Как только она ушла, он ополоснул свой хобот, потом распечатал письмо и прочел: