Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

  Му cosey corner girl

и пожали несравненно больше аплодисментов, чем их предшественница, нелепая Ггаикт.

  Русские офицеры, слишком, вероятно, бедные, чтобы оплатить себе женщину, усиленно дрочили, наблюдая расширившимися глазами за этим райским — в магометанском смысле — зрелищем.

  Время от времени из одного из членов вылетала мощная струя малофьи, попадая то на форму соседа, то, чего доброго, ему даже и бороду.

  После girls оркестр разразился шумным маршем, и на сцене испанец с испанкой показали сногсшибательное представление. Живейшее впечатление на зрителей произвели уже их костюмы тореадоров, и публика тут же затянула подходящее к случаю «Боже, царя храни».

  Испанка оказалась замечательной, очаровательно разболтанной девушкой. На ее бледном, идеально овальном лице ярко блестели черные глаза. У нее были точеные бедра, а одежда так и переливалась блестками.

  Тореро, стройный и крепкий, тоже крутил задом, которому его мужская натура обеспечивала, без сомнения, некоторые преимущества.

  Эта броская пара послала сначала правой рукой — а левой упираясь в круто выгнутое бедро — в зал несколько вызвавших фурор воздушных поцелуев. Потом они пустились в сладострастный, на манер их родины, танец. Чуть погодя, испанка задрала юбки до самого пупка и пристегнула их там так, чтобы остаться обнаженной до самой ложбинки пупа. Ее длинные ноги обтягивали красные шелковые чулки, на три четверти прикрывавшие ей бедра. Сверху их прихватывали, прикрепляя к корсету, золоченые подвязки, с которыми сплетались и шелковые нити, поддерживающие у нее на заднице черную бархатистую полумаску, — так, чтобы прикрывать дыру. П...ду скрывало иссиня черное, чуть завитое руно.

  Что-то напевая, тореро извлек наружу свой необычайно длинный и твердый болт. Так они и продолжали танцевать, животом к животу, то, вроде бы, преследуя, а то — ускользая друг от друга. Чрево юной женщины колыхалось, словно вдруг загустевшее море, — точно так же сгустилась средиземноморская пена, чтобы породить непорочное чрево Афродиты.

Вдруг, словно по волшебству, х... и п.. .да гистрионов соединились, и все решили, что они собираются просто трахнуться на сцене.

  Но не тут-то было.

  Своим отлично засаженным рычагом тореро приподнял молодую женщину, которая поджала ноги и осталась висеть над землей. Он прошелся по сцене. Тут же униформисты натянули в трех метрах над головами зрителей проволоку, и он, этакий непристойный канатоходец, прогулялся по ней со своей любовницей над налившимися кровью зрителями с одной стороны зала на другую. После чего, пятясь, вернулся на сцену. Присутствующие разразились бурными аплодисментами, восхищаясь прелестями испанки, чей скрытый под маской зад, казалось, им улыбался, ибо весь был усеян ямочками.

  Потом пришел черед партнерши. Тореро подогнул ноги и, крепко укоренившись черенком в щели напарницы, в свою очередь оказался пронесен над залом.

  Эти канатоходческие фантазии возбудили Моню.

— Аида в бордель, — сказал он Рогонелю.

  «Веселый самурай» — так удачно назывался модный лупанарий во время осады Порт-Артура.

  Содержали его двое, два поэта-символиста со стажем, которые, поженившись в Париже по любви, отправились утаить свое счастье на Дальний Восток. Здесь они освоили прибыльную профессию содержателя борделя и с успехом ее практиковали. Они одевались в женскую одежду и разговаривали, как лесбиянки, не отказываясь при этом ни от своих усов, ни от мужских имен.

  Того, что постарше, звали Адольф Терре. Младший успел прославиться в Париже. Кто не помнит жемчужно-серую накидку и горностаевую горжетку Тристана де-Винегра?

— Мы хотим женщин, — заявил по-французски Моня кассирше, каковая оказалась Адольфом Терре. Тот завел один из своих стихов:

 Однажды в сумерках на полпути между Версалем

И Фонтенбло за нимфой гнался я под шелестящим

Лесным шатром, и тут вдруг встал мой уд на лысую

Фортуну — худая и прямая, чертовски безмятежно

Брела она; я трижды вставил ей и закосел,

Потом дней двадцать от триппера избавиться не мог. Но боги

Поэта пощадили. Глицинии мне стали волосами,

И пусть насрать Марону на меня, но сей версальский стих...

— Хватит, хватит, — перебил Рогонель, — к черту, баб давай!

— А вот и наставница! — с уважением откликнулся Адольф.

  Наставница, то есть светловолосый Тристан де Винегр, грациозно

выступил вперед и, не отрывая синих глаз от Мони, напевно прочел следующее историческое стихотворение:

Мой уд налился, как малина

В расцвете лет.

Шары болтаются в-точь тяжкие плоды,

Пора в корзину.

Роскошное руно, топорщится где палка,

Устлало все подряд

От ягодиц до паха, от паха до пупка,

С почетом заголяя хрупкий зад,

Который тужится, когда мне надо высрать

На высочайший стол, лощеные бумажки

Своих мыслей горячие какашки.

— В конце концов, — возмутился Моня, — это бордель или сельский нужник?

— Все дамы в салоне! — воскликнул Тристан и протянул Рогонелю

полотенце, добавив:

— Одно полотенце на двоих, господа, вы же понимаете — осада...

  Адольф получил 360 рублей, эту сумму стоило в Порт-Артуре

общение со шлюхами, и друзья прошли в салон. Там их ожидало несравненное зрелище.

  Шлюхи, разодетые в малиновые, смородинно-красные, ежевично-синие, бордовые пеньюары, играли в бридж, покуривая сигареты из

светлого табака.

  В этот миг раздался ужасный грохот, — это снаряд, пробив насквозь потолок, тяжело рухнул вниз, словно болид, погрузившись в землю как раз посреди круга, образованного игравшими в бридж дамами. По счастью, снаряд не разорвался. Все женщины с криком попадали, опрокинувшись на спину. Ноги их невольно задрались кверху, и перед похотливыми взглядами двоих вояк предстали многовидные гузки.

  В целом это было замечательное нагромождение задов всех национальностей, ибо сей образцовый бордель предлагал широкий выбор блядей всех рас. Грушевидные жопы фрисландок резко контрастировали с пухлыми попками парижанок, чудесными задницами англичанок, квадратными ягодицами скандинавок и покатыми задами каталонок. Единственная негритянка демонстрировала бурную массу, напоминавшую скорее кратер вулкана, чем женский круп. Едва успев подняться, она заявила, что вражеский стан не возьмет ни одной взятки, — так быстро привыкаешь к ужасам войны!