Ощупывая слона. Заметки по истории русского Интернета

Важнее, однако, второй принцип: прочел — передай товарищу. При позитивном отношении он вызывает в памяти распространение христианства, при негативном — гербалайф или финансовую пирамиду. В те времена меня волновал — гипотетически, разумеется, — вопрос учета тиража самиздатовских книг. Помнится, я даже продумал систему маркировки экземпляров, чтобы можно было отследить, сколько раз книга копировалась тем или иным способом. Резонно подозревая, что мои идеи заинтересовали бы людей, исследующих этот вопрос по долгу службы, я удержал оные идеи при себе. Однако уже тогда образ множества (сотен? тысяч?) людей, принимающих участие в тиражировании и распространении самиздата, не давал мне покоя. Они представлялись мне огромной сетью, связующей всех нас.

Вы только представьте — по всей огромной стране ночью сидят незнакомые друг с другом люди и делают общее дело. Они связаны между собой только за счет информационного обмена — книжек, которые ходят от одного к другому. Многих из тех, кто перепечатывал романы или стихи, перевернувшие мою жизнь, я никогда не увидел и не узнал ни имени их, ни пола. Временами я воображал, как прекрасная девушка при свете лампы перепечатывает «1984» или, напротив, читает «Остановку в пустыне», перепечатанную мной (некую сусальность этой картинки можно списать на подростковый возраст). Подобные мысли были, вне сомнения, эротическими — и сегодня я склонен предполагать, что это не случайно.

Само видение огромной сети, связующей различных людей, есть — помимо прочего — идеальная эротическая карта общества. Как и в случае самиздата, составлением подобных карт занимаются преимущественно специалисты. В этом смысле можно сказать, что гипотетических кагэбэшников, отслеживающих наши ночные перестукивания, заменили венерологи (боюсь, столь же гипотетические), отслеживающие пути распространения ВИЧ-инфекции. Случайный попутчик в метро мог нести в портфеле копию книжки, что я распечатал полгода назад, а случайный знакомый в гостях или на тусовке может оказаться в той же цепи обмена body fluids, что и я. Учитывая нравы моих знакомых, вероятность последнего даже выше.

Когда нечто — информация, вирус, сексуальная энергия — передается другому человеку, оставаясь одновременно и у дающего, возникает цепная реакция передачи, объединяющая всех ее участников в сеть. Возникает структура, большая, чем сумма ее составляющих, — структура, в которой люди превращаются в узлы сети.

В «Алмазном веке» — романе киберпанка № 2 Нила Стивенсона — рассказывается о подпольной мировой сети CryptNet, связывающей людей посредством микроскопических кибернетических устройств, которые живут в мозге и передаются при половых контактах. Все люди, вовлеченные в эту сеть, сами того не зная, одновременно занимаются решением общих для всех задач, в том числе хакерских. Эта сеть не имеет центрального органа управления — решения, полученные в результате работы, остаются невостребованными, поскольку замурованы в глубине коллективного разума всех участников, к которому никто по отдельности не имеет доступа. Возможно, такой симбиоз подпольного самиздата, всеобщей сексуальной повязанности и информационных сетей и явится итогом второго тысячелетия нтернета, выведя человечество на новый эволюционный виток.

Пока же остается ограничиваться тем, что есть, — компьютерами и модемами, подругами и друзьями. Впрочем, это не так уж и мало: мы помним продолжение вынесенной в заголовок цитаты — «Этого достаточно».

Статья была написана еще для Zhurnal.ru — последний номер как раз и назывался «1000 лет российского Интернета». В ZR она почему-то не вышла, и Женя Горный унес ее в «Русский журнал», где взял в «НетКультуру». Две последующие статьи были уже написаны специально для этого раздела «РЖ».

3. Человек с железной головой

Чем волка ни корми — он смотрит в известное место. Вот и Сергей Кузнецов, последние годы слишком много времени проводящий в Сети, во всем склонен видеть метафору этого замечательного образования. На этот раз он добрался до известной всем книжки Дюма, в которой, как догадываются читатели, о компьютерах не сказано ни слова…

Мы любим Сеть за то, что она подыгрывает одной из наших сокровенных фантазий: мечту об утрате человеческой сущности, превращении себя в иное существо — мутанта, робота, монстра. Думается, что в удовлетворении этой фантазии — одна из причин популярности Сети. Многочисленное потомство легендарной Элизы — самый стереотипный, но не самый удачный пример. Куда интереснее вещи более простые и незамысловатые — программы для игры в крестики-нолики, покер, шахматы и т. д. Ваш партнер — уже не человек, но, вероятно, не совсем машина — у него может быть имя, психология, он может спать (когда сервер упал) или погружаться в раздумья (если сервер перегружен). В этом принципиальное отличие сетевых игр от поединков с Deep Blue или программами на персоналке — Сеть создает иллюзию «реальности» соперника: временами возникает подозрение, что по ту сторону трансатлантического кабеля сидит такой же любитель, как ты, уверенный, что он играет с компьютером.

Прецеденты подобного обмана хорошо известны: еще в XVII–XVIII веках были повсеместно распространены шахматные автоматы, в которых на самом деле были спрятаны люди. Были, конечно, и настоящие автоматы — они обычно танцевали или выполняли другие механические действия — их-то и следует признать первыми предтечами роботов (если не считать легендарного Голема и его многочисленных родственников). Оставим Бодрийяру рассуждения о том, что настоящие роботы отличаются от старинных, потому что заменяют человека в процессе труда, а не забавы, — эти рассуждения, вероятно, верны, но не имеют отношения к нашей теме — и продвинемся еще глубже в историю. Если виртуальные креатуры, автоматы и роботы на психологическом уровне служат удовлетворению тяги человека к разного рода гибридам, что же предшествовало им, когда техника еще не позволяла себе (нам) то, что стало возможным, начиная с века Просвещения?

На некоторое время оставим в покое Сеть и ее окрестности — рискуя быть неверно понятым, я хотел бы предложить для подробного рассмотрения образ, знакомый большинству читателей со школьных лет, — легендарного Человека в железной маске, фигурирующего в «Виконте де Бражелоне» и множестве апокрифов, среди которых почетное место занимают шесть (насколько мне известно) фильмов, включая классическую ленту Дж Уэйла 1939 года (боевой трофей, который демонстрировался в СССР с русскими субтитрами), французское кино с Жаном Маре и свежую голливудскую поделку с целой плеядой замечательных актеров, которых не хочется перечислять, тем более что кино привлечено в этой статье лишь в качестве наглядного примера.

Отправной точкой фантазии Дюма (и его не известных мне предшественников) являются сведения о некоем узнике в железной маске, томившемся в Бастилии в правление Людовика XIV. Кто же под ней скрывался? Не будем спешить с известным наперед ответом, а сначала немного пофантазируем.

Маска может скрывать лицо известного человека (как предполагает Дюма), но не реже она скрывает уродство — вспомним рассказ Борхеса о «Хоакиме из Мерва, красильщике в маске», где очередной азийский пророк, скрывающий свое лицо под тканью, оказывается прокаженным, боящимся разоблачения. Представим себе на секунду, что под маской скрывается лик монстра — и тогда таинственный Узник предстанет еще одной ипостасью нечеловеческого человека,о котором мы говорим с самого начала: у него человеческое тело и железная голова, в глубине которой таится второй, тоже нечеловеческий, лик. Он оборачивается связующим звеном между забавными/пугающими уродцами древности и Средневековья, с одной стороны, и машинами и механизмами нового времени — с другой.

К слову сказать, еще одной реализацией того же гибрида науки и уродства является монстр Франкенштейна — самый известный фильм о нем снял все тот же Уэйл на восемь лет раньше своего «Человека в железной маске». Фильмы эти странным образом похожи — например, в обоих присутствует эпизод опознания героем своего лица, определяющего его судьбу.