Ощупывая слона. Заметки по истории русского Интернета

Мы договорились встретиться у памятника Грибоедову. В осенних сумерках я пришел на место свидания, обуреваемый смутным беспокойством: в последний момент я вспомнил, что забыл выяснить у своего читателя, как он выглядит. Утешало, что он мог узнать меня по фотографиям, изредка печатающимся в разных журналах и на сайтах.

У памятника было неожиданно пусто. На скамейке спала старушка бомжеватого вида. Увлеченная друг другом парочка целовалась по соседству. Солидная машина была припаркована едва ли не поперек трамвайных путей. Обойдя ее я еще раз огляделся: никого. И когда я уже начал раздумывать, не розыгрыш ли это, меня окликнули.

Неприятный, слишком жесткий мужской голос назвал меня по имени. Я обернулся. От машины в мою сторону шел человек.

Какая машина? Я плохо разбираюсь в марках, но это был не фольклорный шестисотый и не джип, в котором мог бы ездить человек, вышедший мне навстречу. Как он выглядел? Высокий, выше меня на голову, крупный, коротко стриженный. Неброско, но очень дорого одетый. Одним словом, его машина представляла собой нечто среднее между джипом и мерседесом, а сам он напоминал быка, решившего стать светским человеком и преуспевшего… или, может быть, светского человека, решившего по какому-то капризу сменить имидж, но в последний момент передумавшего.

— Сергей? — повторил он.

Я кивнул.

— Давайте пройдемся, — и он сделал почти незаметный жест машине, которая тронулась с места и медленно повернула налево — в сторону кинотеатра «Ролан», ресторана «Ностальжи» и клуба «О.Г.И.» — одним словом, параллельно тому маршруту, которым шли по бульвару мы. Я почему-то представил, что Джеф предложит мне сесть в машину, где меня будет ждать не то длинноногая блондинка, не то — высыпанный на кожу сиденья бархан кокаина. «Придется, видимо, отказаться», — подумал я. Надо вам сказать, что к блондинкам я равнодушен.

Но Джеф сказал:

— Я вот читаю ваши статьи… вы ведь любите всякого там Джона By, Леона-киллера, Тарантино, в конце концов?

— Ну, — словно оправдываясь, сказал я, — их, собственно, все любят.

— Но вы хорошо пишете, — сказал Джеф тоном, обсуждения не предполагающим, — и потому я хочу сделать вам подарок. — Выдержав паузу, он продолжил: — Дело в том, что в одном городе, не в Москве, должны убить одного человека… и, если вам это интересно, я хотел бы вам предложить… — Он неопределенно махнул рукой и, словно упреждая мои слова, продолжил: — Все будет подготовлено, вам нужно будет только нанести последний штрих. Никто из исполнителей вас не знает и никогда больше не увидит, так что все абсолютно безопасно.

«Наверное, на блондинку я бы все-таки согласился» — подумал я, а Джеф — названный, как я теперь понял, в честь героя «Киллера» Джона By — сказал:

— Просто вы столько писали про смерть и убийства, что я подумал — вам может быть интересно. Поймите меня правильно, — пояснил он, — у меня, вообще-то, есть люди для таких акций… так что это именно подарок. И кстати, — вдруг вспомнил он, — если вас волнует этическая сторона дела, могу дать вам почитать досье на этого человека.

— Спасибо, Джеф, — сказал я, — но, видимо, я все-таки откажусь. Понимаете, я не хочу вас обидеть (да что там не хочу! я чудовищно боялся его обидеть!), но я предпочитаю решать подобные проблемы на, так сказать, символическом уровне. Вы понимаете — кино, фантазмы, галлюциноз…

Он кивнул.

— А в реальной жизни, — продолжил я, — предпочту оставить это профессионалам. К тому же, — прибавил я, — карма и все такое…

Мы уже дошли до «Белого лебедя», где много лет назад находилось индийское кафе «Джелторанг».

— Ну, как хотите, — сказал мне Джеф, — мое дело предложить. Вы понимаете, я из лучших…

— Да, конечно, — кивнул я. Машина уже стояла наготове.

— Ну, что же, удач вам, — сказал он, — буду вас читать и дальше, — и протянул мне руку.

Пожатие было крепким — ровно в меру, без пережима, словно он точно рассчитал мою силу и счел возможным превысить ее на едва ощутимую величину.

Через минуту машина растворилась в сгустившихся сумерках, а я остался размышлять, не был ли это розыгрыш и что встречи виртуальных знакомых всегда чем-то похожи: все боятся друг друга обидеть и стремятся быть подчеркнуто деликатными.

Полгода я не вспоминал о Джефе, но месяц назад получил от него письмо. Как всегда, подчеркнуто вежливо, он писал, что, как ему известно, скоро состоится чат с датским режиссером Ларсом фон Триером, автором «Идиотов» и «Танцующей во тьме». Опасаясь неразберихи, туда допускали только журналистов. Джеф попросил меня задать один вопрос — мол, именно мнение фон Триера было бы ему особо интересно, «куда больше мнения столь любимого Вами Джона By».

По его просьбе, я спросил великого датчанина:

— Скажите, Ларс, какая версия загробной жизни кажется вам наиболее интересной и убедительной?

И фон Триер ответил, словно обращаясь через мою голову к Джефу, читающему в этот момент наши вопросы и ответы на экране своего плазменного монитора:

— Все, что мы знаем об аде, базируется на опыте нашей жизни. Поэтому после смерти может быть только лучше. Здесь же, глядя в окно, я вижу растения и животных, одержимых одним желанием — убить кого-нибудь… что за игра!

Как ни странно, в этой истории далеко не все вымысел. Во-первых, на он-лайновой пресс-конференции я в самом деле задал фон Триеру вопрос и получил процитированный ответ, а во-вторых, — предложение насчет далекого города и очень плохого человека действительно было мне сделано, хотя и в несколько других обстоятельствах.

7. Миниатюризация

С моей американской подругой мы как-то обсуждали культурные последствия миниатюризации. В качестве феминистского теоретика она выдвинула прекрасную теорию.

Но перед тем как перейти к ее изложению, хотелось бы напомнить, что в различных версиях теоретического психоанализа — начиная, как минимум, от Лакана — большое внимание уделяется фаллосу, то есть члену в его символическом измерении. Мужчины, конкурируя в любой области, на самом деле всего лишь спорят о том, чей фаллос длиннее и больше в диаметре. Речь, повторю, идет о члене как метафоре, а не о реальном сексуальном органе. Больше денег, больше женщин, больше написанных статей и положительных рецензий — все это формы одного и того же. Да что нам Лакан! Вот проницательный Довлатов писал, даже используя все то же малоупотребительное слово на букву «ф»:

У любого животного есть сексуальные признаки. (Это помимо органов.) У рыб-самцов — какие-то чешуйки на брюхе. У насекомых — детали окраски. У обезьян — чудовищные мозоли на заду. У петуха, допустим, — хвост. Вот и приглядываешься к окружающим мужчинам — а где твой хвост? И без труда этот хвост обнаруживаешь. У одного — это деньги. У другого — юмор. У третьего — учтивость, такт. У четвертого — приятная внешность. У пятого — душа. И лишь у самых беззаботных — просто фаллос. Член как таковой («Соло на ундервуде»).

В силу вышеизложенного считается, что зацикленность европейской культуры на количественном и идея «чем больше, тем лучше» есть результат фаллоцентризма, то есть примата мужского начала. И потому, развивала теорию моя приятельница, момент, когда люди начали конкурировать, у кого мобильник меньше, — поворотный момент в истории культуры. Потому что установка «чем больше, тем лучше» оказалась подорвана. И мою подругу, как феминистку и лесбиянку, это не может не радовать.

Разговор происходил в сан-францисском районе Mission, где как раз и тусуются такие девушки. Надо сказать, только в Сан-Франциско «розовой» культуре удалось создать себе настоящий заповедник. Уже по приезде в Москву другая моя подруга, Катя Вергилесова, высказала предположение, что Сан-Франциско стал таким местом не случайно: рядом как раз Силиконовая долина — а значит, миниатюризация, а значит, ниспровержение фаллоцентризма с его «чем больше, тем лучше».