Ощупывая слона. Заметки по истории русского Интернета

— Он писал о жертвах больше и глубже в своем ЖЖ, чем мог бы в том издании, где работал, — говорит Антон Носик, — есть большая разница между публичным высказыванием в СМИ и заметками в ЖЖ Журнал Степана был вполне эмоционален, но также содержал информацию, недоступную в любом СМИ, например касавшуюся числа погибших заложников и причин их смерти. За полчаса до того, как СМИ сообщили первые цифры погибших, Кравченко уже оценил общее число жертв, основываясь на том, что он сам видел.

Вначале власти старались скрыть детали штурма, и ЖЖ стал местом для дискуссий, где врачи и свидетели старались раскрыть правду о газе, убившем 116 человек Версия об использовании опиатов для того, чтобы усыпить террористов, ныне подтвержденная немецкими экспертами, впервые была высказана именно здесь.

Журнал Ольги Бруковской и других близких заложников теперь вернулся в обычный режим. Последний пост в Ольгином журнале гласит: «Марк выписан из больницы!!»

«Спасибо, Ольга, — пишет один из ЖЖ-юзеров, — благодаря тебе множество людей, не знавших Марка лично, сопереживали ему, и через него — всем другим заложникам».

Ни одна из моих статей, в том числе политически острые и дискуссионные, не вызывала такого шквала негативных эмоций. Даже сейчас, по прошествии полутора лет, я невольно ежусь, вспоминая, как писали обо мне люди, которых я еще недавно считал друзьями.

Нельзя сказать, будто я не понимал, что вступаю на опасное поле. Одно дело — писать про кино и всякое тру-ля-ля на умные темы и другое — высказаться о таких травматичных событиях, как захват заложников, да еще и в американском журнале.

Когда я писал статью, я больше всего боялся сбиться на сенсационный тон и начать пересказывать личные подробности про героев — прежде всего про Ольгу Бруковскую и Марка. В дневнике Бруковской хватало рассказов о еечувствах, эмоционально убедительных и впечатляющих. Будь я писателем, именно на них бы и сконцентрировался, но в статьях я специально избегал их цитировать, ограничившись несколькими спокойными репликами. Можно сказать, меня интересовала не тема «люди и террористы» или «близкие заложников», а история о новой технической игрушке, которая оказалась востребована в столь экстремальных условиях.

В отличие от других моих статей, написанных в Wired, эта статья шла туго. Мой американский редактор, беседуя со мной по ICQ, задал несколько уточняющих вопросов, в том числе — о возрасте и профессии героев, на которые я ответил, не подозревая подвоха. Каково же было мое удивление, когда я увидел текст, начинавшийся словами. МаркРанков, одиниз750заложников, захваченныхчеченскими экстремистами на прошлой неделе, просил передать русскому народу:

«Ваше ТВ лжет!» Ранков, 28 лет, хотел, чтобы его соотечественники знали, что не одни только чеченские террористы просили провести в Москве митинг с требованием прекратить войну в Чечне, как утверждало российское телевидение. О том же самом просили и сами заложники. Вопрос: как он передал это послание?

Дальше статья более-менее следовала моему тексту, но акценты уже были переставлены. Мне стало не по себе, и я тут же связался с Бруковской, которой переслал ссылку, чтобы Оля сказала, все ли нормально. Она показала текст Марку и заверила меня, что все о'кей. Я несколько успокоился, но в ЖЖ началась настоящая буря.

В первую очередь меня обвинили в том, что я хожу в ЖЖ «за контентом с ведром» (слова Маши Нестеровой). Насколько я понимаю, эти обвинения означали, что мне не следовало бы использовать «Живой журнал» как источник для статей. Надо заметить, всю информацию я не только брал из открытой части ЖЖ, но еще и спрашивал разрешение на ее использование у авторов, так что речь идет именно об эстетическом неприятии подобного подхода: мы здесь живем, а вы пришли за контентом с ведром. С чем-то похожим пришлось столкнуться через год Линор Горалик, когда она объявила о создании коммьюнити «Дети 70-х», предназначенного для публикации и обсуждения мемуаров о детстве ее сверстников, людей семидесятых годов рождения. Линор не скрывала, что собирается использовать эти материалы для книги (указывая, разумеется, авторов цитат), однако нашлось много людей, резко негативно отозвавшихся о ее проекте.

Внешней причиной в обоих случаях называлось то, что информация слишком легко нам достается: мол, прочитал, copy-paste сделал — и все хорошо. Никому, однако, не приходит в голову сказать «я сделаю то же самое быстрее и лучше»: понятно, что отбор и обработка информации — тоже тяжелый труд. Так что попробуем найти еще какую-нибудь причину столь сильных эмоций, вызванных моей статьей.

Вероятно, дело в том, о чем я писал в своих старых статьях: ЖЖ позиционирует себя как частное, приватное пространство. И потому многие авторы ЖЖ чувствуют себя уязвленными, когда кто-то использует их записи как рабочий материал для статьи или книги.

С похожей проблемой сталкиваются не только журналисты. Много лет в ЖЖ функционировала так называемая «Лента fif'a», где были собраны почти все русскоязычные пользователи ЖЖ. Один из администраторов «Ленты fif'a» Антон Монахов, писал мне во время истории со статьей в Wired:

Многим людям не нравилось, что они попадали в «список фифа». Сводя к одной фразе их возражения, не нравился им тот момент, что из-за этого их публичные записи «мог прочитать кто угодно». Непонимание базового свойства сервиса именно в этом и состоит. Причем пробиться сквозь их возражения и объяснить, что их и так мог читать кто угодно, не удавалось, хотя в начале эпидемии я потратил на переписку много времени. Обида на то, что в их «персональное пространство» влезают, заставляла часть людей переходить к угрозам в надежде, что таким образом они смогут его оградить. Угрозы были разные, от технических до юридических. До физических, как бывало в фидо; не доходило.

Иными словами, в этом случае, как и в случае хождения за контентом с ведром, речь не идет о нарушении прайвеси — в конце концов все эти люди добровольно сделали свои записи доступными, выложив их в так называемой «публичной моде», или дали согласие на публикацию. Юридически и даже этически позиция журналиста вполне обоснована, однако понятна и эмоциональная реакция, о которой рассказывает Монахов. В рамках собственного журнала автор чувствует себя защищенным от обесценивания и критики — он всегда может забанить нежелательных пользователей или разрешить комментарии только друзьям. Однако стоит его мыслям и рассказам попасть в иной контекст — в книгу, статью или «Ленту fif'а», они становятся уязвимыми. Более того — теряется ощущение уникальности. Мне кажется, именно в возможности балансирования на грани частного и общественного заключается один из секретов обаяния ЖЖ: в конечном итоге добрая половина записей в ЖЖ — это призыв ко всему миру: «Посмотрите на меня! Полюбите меня! Восхититесь мной!»

Этот призыв зачастую обращен ко всем людям но ответ всегда хочется слышать только от тех, кто в самом деле готов любить и восхищаться. «Публичная мода» ЖЖ — самообман; в глубине души большинство из нас готово открыть запись не любому незнакомому читателю, а только любому доброжелательному — пусть даже незнакомому.

Часть пятая

 ЛИРИКА

В этой части собраны написанные в разные годы статьи странного жанра. Это не рассказы о сайтах, не рассказы о событиях, не репортажи и не заметки. Скорее, это эссе об Интернете, как правило, написанные не для веба, а для бумажных изданий. Некоторые сегодня поражают меня своим бесстыдным эссеистическим передергиванием — в угоду красивой фразе и неожиданному повороту мысли я не задумываясь жертвовал точностью. С другой стороны, эти статьи было так приятно писать, что они до сих пор вызывают у меня теплые чувства — как стихи, которые на досуге пишет академик-графоман.

Жанр лирики не предполагает развернутого комментария, хотя в ряде случаев я счел возможным пояснить, по какому поводу текст был написан или кто в нем фигурирует.

1. Маленький город, затерянный в лесах (тезисы, 1996)