Флаг вам в руки!

и вид имел человека неприятно потрясенного. Не на шутку разочарованного человека.

— Что ж ты, Болваныч, наделал? — пробасил полковник. — Что ж ты, мать твою по одномандатному округу, натворил? Ну знал я, что ты подворовываешь… Кто же из прапорщиков не подворовывает? Главное, что делишься. Но вот живого рядового с Поста Номер Один хапнуть — это уже перебор. Ты объясни, в низ спины тебе боеголовку, на кой тебе живой человек?

— Это я не… Я не это… то есть не я это! Честно, «папаня»! Если б я, то, по обычаю, четвертину тебе…

Все честно…

— Не верю я тебе, как говаривал Станиславский своей жене, — горько сказал полковник. — Пиши рапорт, и чтобы завтра я тебя в полку не видел. И вообще никогда…

Ранним утром Палваныч отдал распоряжение запрягать. Неуютно было на душе у старого вояки после выволочки, полученной от «папы», пускай и во сне.

Он кинул три талера ребятам, занимавшимся лошадьми. Конь проявлял странное нетерпение, взволнованно переступал с ноги на ногу. Прапорщик успокаивающе погладил гнедого, сел в телегу. И только он тронул поводья, намереваясь покинуть Лохенберг, как сзади раздался крик:

— Батюшки-светы! Да это же мой жеребец!

Предатель-конь весело заржал, услышав знакомый голос хозяина.

Палваныч обернулся. Кто-то из постояльцев бежал к гнедку, распахнув объятья.

Тут бы прапорщику заорать на слуг-конюхов, мол, кого мне прицепили, или просто стегануть лошадок и попробовать скрыться… Но он впал в легкий ступор: «Запалился!!!»

— Люди! — ликовал настоящий владелец. — Мой конь! Это мой конь!..

Он всмотрелся в фигуру Палваныча.

— А это конокрад! Вор, угнавший моего кормильца! Держи вора!

— Ты ошибся! — без энтузиазма огрызнулся Дубовых, понимая, что попался, и чем дольше будет бездействовать, тем крепче влипнет.

Соскочив с телеги, он метнулся на улицу, но вспомнил об оставленном на горшках мешке. А ведь там были золотые вещички и кошель денег, вырученных за корову… Дернулся обратно и попал в плен к слугам, владельцу гнедка и прочим доброхотам-зевакам.

— Вяжи его! — кричал пострадавший.

Кто-то принес вожжи. Скрутили-стреножили Палваныча.

Вышел хозяин постоялого двора, потряс бородкой. Зло сказал:

— Сразу ты мне не понравился, толстопуз!.. Тащите его в тюрьму, ребята! — Тощий обратился к пострадавшему: — А ты, уважаемый, иди и покажи на него по всей форме. Точно твой конь?

— Как же не мой? Мой! — засуетился владелец. — Я приметы знаю, каких этот гад не ведает!

— Вот и здорово, вот справедливость и восторжествует, — удовлетворенно проговорил хозяин, поглаживая бороденку. — И телегу туда гоните, небось, тоже ворованная.

«Запалился, как последний козел! — предавался прапорщик самобичеванию, шагая в тюрьму. — Кранты теперь… Не поимка Табуреточкина, не возвращение в родной полк, а — зона… Тюряга, блин, древняя! Дома сроду не залетал, а тут повязали, словно первоклассника!..»

Доброхоты передали Палваныча солдатам, те заперли его в камеру.

— Ну и лохи, не обыскали! — порадовался узник, распихивая